Гранатовый дом

Затем снова вернулся в комнату.

– Связь с несовершеннолетними – раз, посещение незаконного притона разврата – два, наверняка при обыске найдутся наркотики – три, сопротивление работникам милиции – четыре… – принялся перечислять Емельянов. – А какой резонанс в партийных органах? Какой удар для семьи? Вот сейчас оформим задержание и… Данные девчонок и показания Катерины уже у меня на руках. Ни одно КГБ не отмажет. Кстати, туда в первую очередь информация и направится.

– Емельянов!.. – диким голосом взвыл Тищенко.

– Моя спецоперация была согласована заранее, рапорт вообще датирован вчерашним числом… – снова принялся Константин.

– Чего ты хочешь? – не выдержал Тищенко. – Денег, повышения по службе, чего? Ну, погубишь ты меня – тебе что, станет легче жить?

– К тому же, постоянное посещение этого места, – словно не слыша, продолжал Емельянов. – Катерина даст показания, что в этом месяце ты был здесь четыре раза, это пятый. Адреса прочих проституток мы выясним.

– Ты все равно мне ничего не сделаешь, – наивно попытался сопротивляться Тищенко.

– Уже сделал! – рассмеялся опер. – Разве ты не понял сам, что уже по уши в дерьме? И кто будет тебя защищать? Первым человеком, который узнает обо всем, будет твоя жена! И ты догадываешься, как она настроит твоих покровителей?

– Чего ты хочешь? – снова протянул Тищенко.

– Связь с малолетними проститутками, притон в Аркадии, наркотики, – продолжал усмехаться Емельянов, – и так по-глупому попасться мне в руки!

– Я тебя уничтожу, – Тищенко сжал кулаки.

– Это что, сотрет информацию, которую ты уже сделал публичной? За дверью два моих человека! Свидетели, – едва не расхохотался в голос Константин.

– Мы можем договориться? – Несмотря на сжатые кулаки, руки Тищенко продолжали дрожать. – Чего ты хочешь? – как заведенный снова спросил он.

– В первую очередь, чтобы ты закрыл рот, – ответил Емельянов. – Думаю, мы сможем договориться.

Через полчаса Константин и его люди вернулись обратно в автомобиль. Проституток они отпустили, с Катерины взяли денег, которые в машине разделили на троих. А Тищенко остался лежать в кровати и плакать – на крючке у Емельянова, теперь уже на вечном крючке. Опер был невероятно доволен собой.

После того дня Емельянов стал лучшим сотрудником. Каждая планерка, совещание, политинформация начиналась с похвалы ему, его ставили всем в пример. Почти каждый месяц Емельянову выписывали премии. Но самым главным было то, что он теперь мог делать исключительно то, что хочет – не приходить на службу к 8 утра, не посещать планерки и политинформации, вообще не приходить на службу, если не хочет… И никто больше не говорил ему ни одного слова.

При этом Константин прекрасно знал, что Тищенко ненавидит его смертной ненавистью и готов при первом же случае от него избавиться. Но он не собирался предоставлять Тищенко такого случая. Можно сказать, что Константин развлекался, играя в смертельно опасную игру. И совершенно не боялся подстерегающего его риска. Вся его жизнь и без того была риском, а играть с огнем Емельянов привык. Поэтому он был несказанно рад, что может держать в кулаке противного пижона.

Оставалось получать удовольствие от того, что Емельянов делал только то, что хотел. Поэтому он притворялся, что спит в 10 утра. И когда раздался звонок в дверь, глаза его все еще были закрыты.

Глава 5

Звонили долго, нагло. Константин терпеть не мог таких истерических звонков в дверь. Он вернулся домой почти в три ночи. Сначала по горячим следам допрашивал шулера, промышлявшего грабежом, некоего ублюдка по кличке Кашалот, имевшего две судимости и боявшегося третьей, а потому показавшегося ему наиболее поддающимся обработке.

Однако Кашалот, производивший впечатление слабого звена, таким не оказался. Он вел себя дерзко, в открытую хамил Емельянову, отчего пару раз даже схлопотал по зубам. Впрочем, с точки зрения опера, врезать такой мрази было благим делом.

Словом, Кашалот неожиданно оказался твердым орешком. Емельянов отправил его обратно в камеру, а сам пошел в соседний отдел. Там праздновали день рождения знакомого опера.

Для разгона выпили в кабинете, затем, с легкой руки именинника, отправились в шашлычную в самом низу Греческой улицы, почти рядом с парком Шевченко. Там ели шашлыки, пили водку, потом пиво, в общем, только около трех часов ночи служебная машина привезла Емельянова домой.

Бурное празднование дня рождения помогло Константину хоть немного отвлечься от печальных, даже тревожных мыслей, не дававших ему покоя. А мысли действительно были очень тревожными.

Емельянову не нравилось в последнее время поведение Тищенко – он был уж слишком ласков и покладист. Это могло означать, что начальник ищет компромат, чтобы прижать Константина к ногтю, и, возможно, что-то уже нашел.

Емельянов знал, что Тищенко пойдет на что угодно, чтобы его уничтожить. А значит, он находился в постоянной опасности и должен был держать ухо востро.

К тому же опера беспокоило поведение Кашалота. По всем законам, прекрасно работавшим раньше, тот уже должен был сломаться и выдать своих. Но он этого не делал. Значит, откуда-то чувствовал мощную поддержку. А это не просто не нравилось Емельянову, это очень его беспокоило.

Самым плохим был вариант, если бы Кашалот получил эту самую поддержку от кого-то из милиции – к примеру, от людей Тищенко. Тогда шулера могли заманить, и раскрываемость дела у Емельянова пострадала бы очень серьезно. Значит, это необходимо было вычислить, действуя очень аккуратно.

Это отвлечение от тревожных мыслей в виде бурного празднования чужого дня рождения привело к тому, что Емельянов как всегда перепил, и теперь вместо раннего начала рабочего дня его ждала головная боль.

Ругаясь на чем свет стоит, под надсадную трель звонка Константин с трудом спустил ноги с постели, цыкнул на котов. Затем, пошатываясь, поднялся. В голове словно бил чугунный бубен. И Емельянов в который уже раз дал себе зарок больше не пить, прекрасно зная, что это обещание улетучится прямо к завтрашнему вечеру.

Больше всего на свете ему хотелось завалиться обратно в кровать и спать дальше. Но сделать это было невозможно.

А потому он поплелся через узкий коридорчик своей крохотной квартиры и приоткрыл дверь.

– С ума сойти! – Просунув в щель ногу, на пороге возник коллега Константина Влад Каров, оперативник из соседнего отдела, с которым он сдружился в последние два года. – Я подумал уже, что тебя застрелили!

– Ага, насмерть… – Емельянов направился в кухню, к крану с холодной водой.

– Костя, давай бросай пить! – Влад, маячивший за его спиной, произнес это с какой-то странной интонацией. Емельянов не придал этому значения. Напившись ледяной воды, он обернулся:

– Что за пожар?

– Ну, понимаешь… – Каров переминался с ноги на ногу.

– Говори короче, какие у тебя неприятности!

– У меня? – Влад исподлобья взглянул на Емельянова. – Да нет, у тебя.

Похмелье сняло как рукой. Все сразу стало на свои места – и истерическая трель звонка, и странная интонация Карова, и то, как он маячил за спиной.

– Говори! – в сердцах рявкнул Константин.

– Кашалот покончил с собой в кабинете Тищенко. А перед этим накатал на тебя заяву. Короче, Тищенко собрал на тебя хороший материал… Влип ты, Костян.

– Не называй меня так! – вспылил Емельянов. – Еще бы Кастетом назвал! Что за чушь ты сейчас сказал?

– Это не чушь, к сожалению. Это произошло сегодня в девять утра. Я сразу помчался за тобой.

– Что делал Кашалот в кабинете Тищенко?

– Тот потащил его на допрос. Якобы главная роль в твоем деле, и все такое… Ну, ты понимаешь. На самом деле копать под тебя решил. И с самого начала велел Кашалоту накатать на тебя заяву – мол, ты его бил, заставил себя оговорить… Он и написал.

– Дальше что? – нахмурился Емельянов.

– Дальше бред какой-то. В кабинете Кашалот был без наручников, без охраны. По словам Тищенко, он вдруг начал орать и вскочил на подоконник. Окно было приоткрыто, Кашалот распахнул его ногами и попытался выброситься.

– И Тищенко, конечно, не смог его поймать!..

– Ну, он обалдел. И тут в руке Кашалота появилась бритва.