Культурология. Дайджест №2 / 2013

Еще одно любимое словечко Холдена – это «phony», означающее обман или подделку. Холден употребляет его, если рассказывает о подлых жуликах и обманщиках. Да и школу, из которой его выгнали, он часто называет этим словом.

Стилю речи Холдена Колфилда свойственна та универсальность, которая дает возможность «составить представление о речевой характеристике всего поколения», – считает Э. Медникова (3, с. 214). По ее мнению, речь Холдена Колфилда характеризуется целым рядом приемов. Это прежде всего постоянное употребление паразитических слов или словосочетаний типа «and all» и «sort of» (вроде, как бы). Многочисленные повторы и отклонения от грамматической нормы, а также нарушения синтаксических правил делают речь Холдена непринужденно «разговорной».

Что касается сленговых выражений, отклоняющихся от фонетической нормы, то Э. Медникова перечисляет более 60 таких слов. Например, «Nope» и «Naa», вместо «No», или «Ya» вместо «You» (3, с. 248).

Употребление Холденом вульгаризмов делает его речь весьма эмоциональной («goddam», «hell», «bastard», «ass»). В этом Э. Медникова соглашается с трактовкой Д.П. Костелло. Комментируя неправильно переданные Холденом две строчки из знаменитой песенки шотландского поэта Роберта Бернса (Robert Burns, 1759–1796), Э. Медникова приводит и текст поэта, и полный перевод песенки на русский язык С.Я. Маршака (3, с. 237–238)[28 - «Coming through the rye» – «Вечером во ржи».]. Собственно, этот эпизод и дал название роману, ибо вместо «встретить» Холден говорит «ловить».

Доналд Барр пишет, что немногие романы имеют такое количество идиоматических выражений как «Ловец во ржи». Юмор в романе вводится постепенно. Холден Колфилд озабочен, растерян, но обладает чувством собственного достоинства. Он осуждает и сострадает, обобщает и абстрагирует постоянно. Даже гневаясь на кого-либо, он ему сочувствует. Несправедливость по отношению к другим «он воспринимает как несправедливость к самому себе» (5, с. 172). Вот почему Холден хочет быть «ловцом во ржи», спасать детишек от падения в овраг. Да и сам стиль Сэлинджера, его манера выражения мыслей своего героя характеризует чувствительность Холдена Колфилда. Но при этом герой рассказывает свою историю с юмором, хотя этот юмор и трагичен. Ведь в начале романа Холден находится в больничной палате психоневрологического санатория, а заканчивает рассказ, все еще оставаясь там.

Юмор Сэлинджера, считают Артур Хейзерман и Джеймс Миллер, усиливают бесчисленные ситуации повторения одних и тех же выражений, избитых метафор и банальных шуток (7, с. 203). Многие вещи в мире Холдена Колфилда то и дело ни с того ни с сего падают и разбиваются, а автомобили «подпрыгивают». Бесконечные абсурдные ситуации заставляют героя романа повторять «it killed me», т.е. «это поразило меня, это рассмешило меня».

Значительная часть романа «Ловец во ржи» содержит множество историй, не относящихся к рассказу о четырехдневном побеге Холдена из школы. Так, если в первых же строках романа Холден говорит, что он не собирается излагать свою биографию, то заканчивая читать «Ловца во ржи», обнаруживаешь, что знаешь весь жизненный путь подростка едва ли не со дня его рождения (7, с. 204).

А. Хейзерман и Дж. Миллер пишут, что Холден вовсе не страдает от невозможности любить, но он в отчаянии от того, что ему некуда направить свою любовь. Впрочем, и настоящая ненависть не свойственна Холдену, ибо о тех, кто ему не нравится, т.е. о Стрэдлейтере или Экли, прыщеватом малом, чьи зубы были как бы «покрыты мхом», в конце романа он говорит с сожалением, ибо теперь ему их не хватает (3, с. 214). Ведь Холден хоть и критикует Экли, но в глубине его осуждения спрятано сострадание, поскольку ни одна школьная группировка не принимает Экли в свой состав, отмечает Кристофер Паркер (8, с. 254).

Когда в 1946 г. умер от белокровия младший брат Холдена Алли, он в отчаянии разбил все окна в гараже, где в это время ночевал, и родители даже собирались показать его психоаналитику. К. Паркер считает такое поведение Холдена, которому тогда было 13 лет, вполне естественным, человеческим, и полагает, что именно так думал Сэлинджер, когда сочинял этот эпизод (8, с. 256).

Оценивая образ Холдена Колфилда в романе, К. Паркер подчеркивает, что Сэлинджеру удалось изобразить отчаянную попытку героя быть искренним в неискреннем мире. Сэлинджер не позволяет своему герою идти на компромиссы и относится к нему честно, давая читателю достаточно оснований, чтобы можно было аргументировать, приводя доводы «за» и «против» в ходе обсуждения характера Холдена Колфилда (8, с. 257).

Сэлинджер является абсолютным профессионалом в литературном творчестве и относится к своему искусству очень серьезно, пишет Дэвид Л. Стивенсон (10, с. 36). Будучи преданным высокому стилю в литературе, Сэлинджер блестяще использует иронию при разработке сюжета романа «Ловец во ржи». Он обращается к неоднородной по своему составу аудитории, т.е. к образованным читателям высшего и среднего класса, и амбициозно предлагает им различные аспекты современного отчуждения в обществе. Чувствительный и восприимчивый Холден Колфилд слишком хорошо осведомлен о разногласиях между явными намерениями и скрытыми мотивами как своих поступков, так и поведения знакомых людей, чтобы чувствовать себя свободным в любом окружении (10, с. 40).

Основной лингвостилистической характеристикой романа «Ловец во ржи», по мнению Д.Л. Стивенсона, является правдоподобие диалогов, а также соответствующих жестов и телодвижений персонажей. При этом диалоги всегда наполовину забавные и наполовину отчаянные, что позволяет тексту постоянно пребывать между комедией и трагедией. «Однако ни один из эпизодов романа не демонстрирует полностью особую наклонность Сэлинджера к стилю комедии, хотя почти каждый эпизод до какой-то степени комичен» (10, с. 40).

Преподаватель английского языка Гарвардского университета Уильям Вигенд убежден, что Холден Колфилд, как и другие персонажи прозы Сэлинджера, не является критиком общественной жизни. У него проблемы внутренние, собственные, а отнюдь не общественные. Словом, «банановая лихорадка», как называет это состояние У. Вигенд, совершенно личное дело героя «Ловца во ржи». Холден Колфилд есть жертва своего постоянного духовного несовершенства, а писатель во всех произведениях ищет конкретное спасение от этого недуга (12, с. 123).

«Банановая лихорадка» – это ощущение нехватки чего-то нужного, что и вызывает страдание. Холден Колфилд болен этой лихорадкой не потому, что он кого-то ненавидит или кого-то боится, а вследствие того, что он не может избавиться от своих воспоминаний обо всех тех, кого он встречал и знал в своей жизни. Именно их ему и не хватает.

Холден Колфилд огорчен не тем, как люди относятся к нему, а тем, как они относятся друг к другу. Дэн Викфилд начинает свою статью цитатой из Достоевского о том, что ад – это страдание от невозможности любить. Холден Колфилд в «Ловце во ржи» считает отвратительными ситуации отсутствия любви, а еще более мерзким – притворство под видом любви (11, с. 180).

Таким притворством он называет речь бывшего ученика школы Пэнси, некоего Оссенбергера, который стал предпринимателем и заработал кучу денег на дешевых похоронных бюро. Оссенбергер рассказывает ученикам о том, как он любит молиться за покойников Христу. Но Холден уверен, что он просто заталкивает покойников в мешок и швыряет в речку, а Христу молится, чтобы тот послал ему побольше покойников (9, с. 17).

Холден способен найти подлинную любовь в мире детей, которые еще не научились омерзительным ритуалам притворства. Мир любви Холден находит также и в своем воображении, в своей мечте о спасении детей от падения с обрыва на краю ржаного поля или в мечте о хижине, которую он построит далеко на Западе, на опушке леса, как уголок для любви и убежище от лжи (11, с. 182).

Творчество Сэлинджера возникло не на пустом месте. Если верить свидетельству его друга и редактора, сотрудника журнала «Нью-Йоркер» Уильяма Шона, которому посвящена книга «Френни и Зуи», Сэлинджер об этом сказал так: «Когда писателя просят рассказать о своей профессии, он должен подняться и громко прокричать имена авторов, которых он любит. Я люблю Кафку, Флобера, Толстого, Чехова, Достоевского, Пруста, О’Кейси, Рильке, Лорку, Китса, Рембо, Бернса, Э. Бронте, Джейн Остин, Генри Джеймса, Блейка, Кольриджа. Я не называю имен ныне живущих писателей, ибо считаю это неэтичным» (1, с. 100).

Список литературы

1. Галинская И.Л. Философские и эстетические основы поэтики Дж. Д. Сэлинджера. – М.: Наука, 1975. – 109 с.

2. Голденков М.А. Осторожно! Hot dog! Современный активный English. – М.: Черо при участии изд-ва «Юрайт», 2002. – 272 с.

3. Медникова Э. Комментарий. Список сленговых отклонений от фонетической нормы // Salinger J.D. The Catcher in the Rye. – M.: Progress Publishers, 1968. – P. 214–218.

4. Тугушева М. Предисловие // Salinger J.D. The Catcher in the Rye. – M.: Progress Publishers, 1968. – P. 3–21.

5. Barr D. Saints, pilgrims and artists // Salinger. A critical and personal portrait / Grunwald H.A. (ed.). – N.Y.; Evanston; L.: Harper ? Row, 1963. – P. 170–176.

6. Costello D.P. The language of «The Catcher in the Rye» // Grunwald H.A. (ed.). Salinger. A critical and personal portrait. – N.Y., Evanston, L.: Harper ? Row, 1963. – P. 266–276.

7. Heiserman A., Miller J.E. Jr. Some crazy cliff // Salinger. A critical and personal portrait / Grunwald H.A. (ed.). – N.Y.; Evanston; L.: Harper ? Row, 1963. – P. 196–205.

8. Parker Ch. «Why the hell not smash all the windows» // Grunwald H.A. (ed.). Salinger. A critical and personal portrait. – N.Y., Evanston, L.: Harper ? Row, 1963. – P. 254–258.

9. Salinger J.D. The Catcher in the Rye. – N.Y.: Bantam Books, 1969. – 214 p.

10. Stevenson D.L. The mirror of crisis // Salinger. A critical and personal portrait / Grunwald H.A. (ed.). – N.Y.; Evanston; L.: Harper ? Row, 1963. – P. 36–41.

11. Wakefield D. The search for love // Salinger. A critical and personal portrait / Grunwald H.A. (ed.). – N.Y.; Evanston; L.: Harper ? Row, 1963. – P. 176–191.

12. Wiegand W. Seventy-eight bananas // Salinger. A critical and personal portrait / Grunwald H.A. (ed.). – N.Y.; Evanston; L.: Harper ? Row, 1963. – P. 123–136.

Так говорил Прутков[29 - Беззубцев-Кондаков А. Так говорил Прутков. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/bereg/2012/37/k20.html]

    Александр Беззубцев-Кондаков

Цитируя Козьму Пруткова, мы порой не задумываемся о том, что именно ему принадлежат такие крылатые выражения, как: «Что имеем – не храним, потерявши – плачем»; «Глядя на мир, нельзя не удивляться»; «Если хочешь быть счастливым, будь им»; «Не все стриги, что растет»; «Одного яйца два раза не высидишь».

Козьма Прутков – детище блистательного творческого союза Алексея Константиновича Толстого и братьев Алексея, Владимира и Александра Жемчужниковых. С творчеством вымышленного Пруткова знакомы даже те, кто никогда его не читал. Образ Пруткова родился в имении Алексея Константиновича Толстого Пустынька на берегах реки Тосны. Вероятно, этот образ списан с усердного камердинера, большого любителя пофилософствовать о жизни. Пруткову была придумана и биография – служил в гусарах, выйдя в отставку, определился на службу по министерству финансов, дослужился до должности директора Пробирной Палатки. Алексей Жемчужников вспоминал о временах создания Пруткова: «Все мы были молоды, и настроение кружка, при котором возникли творения Пруткова, было веселое, но с  примесью сатирически-критического отношения к современным литературным явлениям и к явлениям современной  жизни». Об аристократических забавах братьев Жемчужниковых ходили легенды. Свои шутки эти весельчаки включили в «сочинения Козьмы Пруткова»; они высмеивали казенщину, солдафонские манеры, примитивность мышления, карьеризм.

Авторы сочинений Козьмы Пруткова были не только сатириками, но и пародистами. Вспомним «Письмо известного Козьмы Пруткова к неизвестному фельетонисту Санкт-Петербургских ведомостей» (1854): «Здесь утверждают, что я пишу пародии. Отнюдь! Я совсем не пишу пародий! Я никогда не писал пародий! Откуда г. фельетонист взял, будто я пишу пародии? Я просто анализировал в уме большинство поэтов, имевших успех; этот анализ привел меня к синтезису: ибо дарования, рассыпанные между другими поэтами, оказались совмещенными во мне одном! Придя к такому сознанию, я решил писать. Решившись писать, я пожелал славы».

Серьезность Пруткова – это всего лишь маска, за которой скрывалась усмешка и тонкая самоирония. Издатели Пруткова уверяли читателя, что «будучи умственно ограниченным, он давал советы мудрости; не будучи поэтом, он писал стихи и драматические сочинения; полагая быть историком, он рассказывал анекдоты; не имея образования, хоть бы малейшего понимания потребностей Отечества, он сочинял для него проекты управления».

Современники Козьмы Пруткова пророчили ему скорое забвение, воспринимали его всего лишь как литературный курьез, не понимали всей глубины и таланта авторов, создавших простодушного и искреннего обывателя, который, как и многие, любит рассуждать о благе Отечества. Авторы Козьмы Пруткова надели на него маску юродивого, человека «не от мира сего».

По мнению автора статьи, творчество Козьмы Пруткова предвосхитило многие открытия отечественной и мировой литературы. Так, отголоски стиля Пруткова прозвучали у эксцентричных и эпатажных обэриутов (Объединение реального искусства). Философ Яков Друскин говорил об одном из виднейших обэриутов, поэте Александре Введенском, что его творчество – «не от мира сего, Божественное безумие, посрамившее человеческую мудрость». «Уважай бедность языка», – призывал Александр Введенский. Язык беден потому, что сама жизнь бедна, но даже в этой скудности можно найти прозрения невероятной философской глубины, на эти прозрения способен обыватель, живущий тусклой, бессвязной и однообразной жизнью – такой, как чиновник из Пробирной Палатки Козьма Прутков, стремившийся изъясняться «солдафонским» языком: «При виде исправной амуниции как презренны все конституции».