Билет в одну сторону

– Как ты похожа на матушку, Елизавету Федоровну. Строга больно…Может, сначала чаю, отдохнешь с дороги?

– Не до чаю мне, пока дела не узнаю. И отдыхать не от чего.

Но заметила, как огорчился брат, и смягчилась:

– Прикажи сюда чаю подать, братец. Да про яблоки не забудь. Ты в этом году и не попотчевал меня яблоками.

– Сестрица, милая, до того ли было? Как раз в канун Преображенья и…

Афанасий Петрович прикрыл заблестевшие от близких слез глаза и обессилено опустился в кресло. Потом испуганно вскочил, поглядел на дочь, но увидел ее спокойно-внимательный взгляд и смущенно проговорил:

– Анечка, голубка, я и не поздоровался с тобой сегодня. Как ты себя чувствуешь? Болит ли что? Хорошо ли ночь прошла?

– Спасибо, – ответила «Анна»

То, как она произнесла это слово, заставило и отца, и тетку внимательно взглянуть на неё. Это не было «спасибо» девушки, дочери и любимой племянницы, окруженной заботой и любовью. «Спасибо» было сказано взрослым уже человеком, повидавшим на своем веку, пережившим и перетерпевшим.

Молчание повисло в комнате. И только Катя, привыкшая к новой «Анне», улыбалась с пониманием, снисходительно поглядывала на ближайших родственников. Она быстрее и лучше, чем кто-либо, понял, что «Анна» стала другой, хотя и не поняла разумом, как это произошло.

– Варвара Петровна, – начала она, – барышня с лестницы упала, с самой высоты. Сильно ударилась спиной и головой. Сейчас с трудом ходит и на голову все жалуется. Но главное – она памяти лишилась. Ничего не помнит. Может, и вас она не узнала. Вот ей Богу, не придумываю я ничего.

Катя перекрестилась, глядя на иконы.

В ответ Варвара Петровна ни слова, только лицо её покрылось темным румянцем. Глаза перебегали с горничной на «Анну», с «Анны» на брата. Она пыталась осмыслить услышанное. Она не могла поверить в то, что ей сказали. Спина повреждена, голова ушиблена – это понятно. Но чтобы человек ничего не помнил, даже близких ей людей?

Только сейчас она обратила внимание на лицо «Анны». Ведь поначалу она восприняла племянницу как единое целое с этой комнатой, с белоснежной постелью и старой нянькой на страже. Она не успела вглядеться в лицо, а теперь рассматривать его отдельно ей показалось неловко. Поэтому она коротко бросила взор на лежащую, а все внимание сосредоточила на Афанасии и Кате.

Тут до нее дошел смысл сказанного: упала с лестницы! Она резко встала и повернулась к няньке. Та аж дернулась, словно ударили её.

– Ты…

– Варвара Петровна, матушка, если виновата, казни, только не смотри так на меня, – нянька повалилась на колени, стащила с головы платок и завыла, как раненая волчица. Катя кинулась к ней, стала успокаивать, поглаживая по содрогающейся спине.

– Варвара, одумайся, нянька чем виновата? Аня не ребенок, её за руку целый день водить не будешь.

Афанасий Петрович подошел к сестре и резко встряхнул за плечи. Та как безумная глядела на всех, ломала пальцы и кусала губы.

– Успокойся, Варвара. Не доводи себя до крайности. Сядь. Вот так. Успокойся. – Афанасий нежно поглаживал плечи сестры, просительно заглядывал ей в глаза. – Послушай меня, Варвара. Главное, что девочка жива. Спину мы поправим, голова заживет. При падении, сама знаешь, бывает сотрясение, отсюда и головные боли. А отлежится в покое и забудет про боль.

Варвара стала успокаиваться. Она опустилась в кресло, наклонилась над «Анной» и глазами, полными слез поглядела на неё.

– Ты упала или… – она стала задыхаться. – Ты и меня не помнишь, девочка моя? Совсем не помнишь? Не верю! – женщина зарыдала.

Афанасий смущенно глядел на сестру и ничего не мог сделать. Разве только воды подать. Поэтому он отошел к столу, на котором стоял кувшин с морсом, налил высокий стакан и тихо приблизился к рыдающей женщине.

– Возьми, успокойся. Сама не отчаивайся и не пугай Анечку. Что ты как над покойницей причитаешь? – Афанасий втиснул в руку сестры стакан и отошел к окну. Потом посмотрел на Катю и взглядом приказал объяснить случившееся.

Катя кивнула, подошла к Варваре Петровне со спины и снова начала прерванный рассказ.

– Сегодня десятый день пошел с того дня, как барышня упала. Доктора были, а толком ничего не сказали. Только одно – трогать ее не надо, пусть мол, лежит, а как дальше будет – неизвестно. Такие падения, говорят, без последствий не обходятся. Шесть дней пластом пролежала, ну что твоя покойница. А тут пришла в себя. Мы обрадовались, что Господь смилостивился, жива наша Анна Афанасьевна. Правда, спина у нее сильно зашиблена, и на голове шишка изрядная. Да это бы не беда. А беда в том, что очнулась и стала расспрашивать меня (я тогда с ней была всю ночь, ни на минуту её не оставляла) кто мы, да где она. Никого не признала, даже имени своего не вспомнила. Мы уж потом с нянькой ей все про нее рассказали: кто она, где родилась, да как…

При этих словах снова резко дернулась Варвара, так что из стакана плеснулось, глянула на няньку. Та испуганно взглянула на гостью и отчаянно замотала головой из стороны в сторону. «Анна» отметила странную реакцию двух женщин.

Её вообще забавляла данная ситуация: про неё говорили так, словно её здесь и не было, или она была вроде предмета мебели. Но это позволяло ей наблюдать за «родственниками» и размышлять над услышанном.

– Анечка, ты меня не помнишь? – наклонилась над больной Варвара.

– Нет, – просто ответила «Анна», но потом улыбнулась и продолжила, – мне о вас нянька много рассказывала. А уж когда в комнату вошла монахиня, я сразу догадалась, что вы и есть Варвара Петровна. Да и похожи мы с вами очень.

Лицо Варвары заалело, она опустила глаза и схватилась за икону на груди. Но через минуту взяла себя в руки:

– Это ничего, что ты все забыла. Бог даст, поправишься. Сейчас главное спину тебе подлечить.

– Вот и доктор обещал сиделку прислать, которая умеет спину править, да… – Катя замялась, – может, позабыл…

– Вот я и займусь этим, – она взглянула на брата. – И пусть мне не мешают.

– Что ты, родная, кто же тебе мешать будет? Мы только с благодарностью…

– Вот и договорились. А с тобой, моя деточка, – Варвара Петровна нежно поцеловала «Анну» в лоб, – мы поговорим, подробно обо всем поговорим. Ты, я верю, все вспомнишь.

Тетка встала, и «Анна» подивилась, какого она высокого роста. Почти с Афанасия Петровича.

И стройна, как египетский кипарис. Если нянька правду говорила, то и умна, и достаточно образована. По какой же причине в монахини пошла, зачем в монастыре закрылась?

Тут в дверь протиснулась Глафира. Поклонилась.

– Барыня Анастасия Куприяновна просит вас вниз, откушать. А комнаты велела вам приготовить рядом с комнатой Анны Афанасьевны. Позвольте вас проводить.

– Катя меня проводит, – не взглянула на Глафиру гостья. – А к чаю я спущусь через четверть часа. Так и передай.

Она пошла к выходу, а Афанасий Петрович укоризненно качал головой, про себя сетуя, почему не складываются родственные отношения между его сестрой и женой? Что бы им ни поладить? Жили бы дружно, виделись бы часто. Чем плохо-то? Уж больно обе характерные, строптивые!

Сам же Афанасий Петрович любил, чтобы всем вокруг него было хорошо и уютно. Он готов был расшибиться в лепешку, лишь бы в доме его и среди родственников царили мир и благорасположение. Безнадежно махнув рукой, он подошел к «Анне», наклонился, поцеловал в щеку. Мягкие его усы защекотали, и «Анна» непроизвольно почесала то место, где приложились губы «отца».

– Щекотно? А помнишь, я тебя в детстве щекотал, когда навещал тебя в Щелокове? А ты заливалась! Меня твоя бабушка покойная ругала, боялась, что ты спать будешь плохо, – лицо Афанасия сделалось печальным. – Бабушка твоя золотая женщина была, умная да справедливая. При ней, может, такого с тобой и не случилось бы.

«Анна» про себя усмехнулась: еще бы! А «отец» даже не понял, что сказал лишнее, что невольно подтвердил ее догадки насчет покушения.

Наконец все вышли, в комнате осталась только нянька. Она не переставала всхлипывать и утирать лицо тыльной стороной ладони.

– Ух! Гроза. Как взглянула, а? У нее не забалуешь. Вся как есть в Елизавету Федоровну нравом. Только горяча. Вот бабка твоя никогда не ругалась, а поперек ей слова никто сказать не смел. Строгая, но справедливая была барыня… Одно слово – хозяйка!

– Нянька, а почему Варвара в монастырь ушла? Ну, была бы убогая, а то красавица да богатая наследница, и на тебе – в монашки.

Глаза у няньки забегали, как две испуганные мыши.

– Мне откуда знать, что господам в голову придет. Конечно, жаль, что такая себя в монашестве похоронила, но видать на все причина есть. Мне об этом не ведомо.