Билет в одну сторону

– Я думала, тебя дома нет, – удивилась мать. – Ты вроде собирался куда-то?

– Собирался, а потом раздумал, – ответил ей Павел. – Мы лучше с Анной погуляем, ей полезны пешие прогулки и свежий воздух, – он уже не глядел на мать, поэтому не увидел, как она нахмурилась и каким недовольным взглядом проводила их.

Павел помог «Анне» одеться, и все время, что они гуляли, занимал ее рассказами о службе и смешными историями из жизни соседей.

А она слушала его и чувствовала, как незримая нить протягивается между ними. Ей всё нравилось в нем: голос, внешность, манеры, легкость в общении. Она обмирала, когда его рука обхватывала её за талию или поправляла ворот легкого пальто. Когда он говорил, она не могла оторвать взгляда от его губ, а когда он замолкал, то мысленно торопила его, ждала очередной порции шуток. А еще у него была привычка слегка прищуривать глаза и внимательно вглядываться в лицо собеседника. В такие моменты «Анне» казалось, что она тает, уносится к облакам. Голова её слегка кружилась, и она непроизвольно хваталась за его локоть, а он, довольный произведенным эффектом, медленно подносил ее руку к лицу и целовал. При этом глаз своих не опускал, а, напротив, еще более пристально смотрел на нее, словно на самом деле ему хочется целовать не ее пальцы, а ее губы.

Они уже дошли до границы парка, пора было поворачивать к дому.

– Ты не устала?

– Нет.

– Спина не болит?

– Чуть-чуть.

На самом деле спина у нее не болела, но ей нравилось, что Павел о ней беспокоится. А он, будто ждал этих слов: обхватил одной рукой за спину, прижал к своему боку так, что она через одежду почувствовала крепкие мышцы его ноги. Они шли, прижавшись друг к другу, и «Анна» почувствовала, как внутри нее зародилась горячая волна, движущаяся от сердца вниз. Вот спазмом сжало желудок, вот щекотка прошла по животу, обварило кипятком в паху и мелкой дрожью задрожали ноги.

– Ты замерзла? – немного хриплым голосом спросил Павел и тотчас остановился, повернул ее к себе лицом и обнял уже обеими руками. – Я тебя согрею, – прошептал он в ухо, и действительно горячая волна опять окатила ее всю.

Она уютно расположилась в его объятиях, прижавшись лицом к груди и вздыхая идущий от него запах одеколона и кавалерийской кожи. Они стояли молча, чуть покачиваясь и проникаясь незнакомым, но удивительным чувством близости.

Потом она вздохнула, и он расцепил кольцо рук.

– Пойдем? – не то спросила, не то предложила «Анна».

– Да, – Павел уже не глядел на нее, потому что вдруг почувствовал, что последнее объятие мало напоминало родственное. У него возникло реальное ощущение, что сейчас он обнимал совершенно незнакомую женщину, а не младшую сестру.

Он шел и думал об этом. Единственное, что приходило ему в голову, это испытанное им потрясение, когда он увидел сестру лежащей у лестницы бездыханной, а потом встреча с новой Анной, один взгляд которой возбуждал в нем неведомые доселе чувства.

Никогда раньше он не проводил с Анной столько времени. Милая девушка, тенью скользящая по дому, всегда грустная, испуганная, не привлекала его внимания, а лишь вызывала сочувствие. Он понимал, что сестре, привыкшей к жизни в Щелокове, в доме родителей было неуютно, одиноко. Да и матушка не упускала случая, чтобы укорить девушку наследством, излить на нее горечь несбывшихся надежд. Конечно, Павел оказывал сестре знаки внимания, поддерживал, как умел, но посвящать ей время, устраивать совместные прогулки? Никогда такого не было. Что же случилось?

Почему ему все труднее сдерживаться, чтобы не обнять Анну, не поцеловать её? Почему один ее взгляд доводит его до дрожи во всем теле? Почему все дамы и барышни вокруг перестали для него существовать, а их надушенные записки раздражают? Он сошел с ума?

Вдруг память подсунула ему образ Мари Щуровой такой, какой он видел ее в минуты их свидания. Ничего не скажешь, хороша, обворожительна просто. Какие очи, какая грудь, как самозабвенно она отдавалась его ласкам! Но даже в минуты страсти Павел не чувствовал того, что чувствует сейчас, поддерживая собственную сестру под локоток. Если с Мари была страсть, как назвать чувство, владеющее им сейчас? Дьявольское искушение, греховный огонь кровосмешения!

Да за такое быстро попадешь под церковный суд! Надо взять себя в руки, вновь глядеть на нее как на сестру, завести, в конце концов, очередной роман. Ну, вон хоть с Ириной, сестрой Мари. Кстати, почему Мари вдруг решила стать монашкой. Во уж никогда не подумал, что в ней горит огонь благочестия. Тоже мне, невеста Христова!

Анна, Анна, что ты со мной делаешь? Знала бы та, какие сны мне снятся о тебе, что я делаю во снах с тобой! Уехать, надо уехать! Отвлечься, забыть, успокоиться. Матушка все о свадьбе сестры с князем хлопочет, вот и пусть будет. Вернусь, когда все закончится. Завтра же скажу, что вызывают в полк.

Прошло три дня, как уехала Варвара Петровна. Поговаривал про отъезд и Павел. Жизнь «Анны» текла тихо, размеренно. Ежедневная баня и массаж со снадобьями, которые оставила тетка-монахиня, давали ощутимый результат. Она теперь двигалась свободно, легко наклонялась, сгибалась. Домашние, в том числе Катя, заметили, что ходить «Анна» стала совершенно по-другому. Раньше, по словам горничной, «барышня плечи опустит, голову к одному плечу приклонит, ссутулится, словно роста своего стесняется, да еще руками все норовила грудь прикрыть». А теперь осанка, как у королевы, голову высоко несет, плечи пряменькие, а грудь вперед. Даже шаг стал уверенный, неторопливый, степенность появилась, осанистость. Раньше мышкой по дому прошмыгнет, никто и внимания не обратит. А сейчас идет, так всяк остановится – сразу видать, хозяйка шествует.

Слов горничной «Анна» не опровергала. Но и объяснять не стала, что молоденькое тело несет тридцатипятилетнюю душу, волевой характер и устоявшиеся жизненные принципы.

– Барышня, а вы заметили, – осмелилась раз Катя, – матушка ваша на вас так внимательно поглядывает. Вот, кажется, сейчас спросит, ан, нет, промолчит. Заметила я, что наблюдает за вами, когда вы гулять ходите. Все глядит, глядит, словно незнакомку встретила.

– Заметила. А знаешь, она вчера ко мне в комнату заходила.

– Когда? – ахнула Катя. – Ночью?

– Нет, после обеда. Спать мне не хотелось – взяла книжку да в уголок. Тут дверь и открылась.

Катя широко раскрыла глаза:

– Что сделала?

– Ничего. Постояла, поглядела на кровать и снова дверь закрыла. Может, поговорить приходила, да в последний момент разбудить не посмела. Хотела я ее окликнуть из угла, не успела.

– Что ж она времени лучше не нашла для разговоров?

– Кто знает.

Они замолчали. Шли по аллее, которую «Анна» выделяла из всех в парке. Она тянулась полукругом, огибала правое крыло дома, доходила до пруда с заросшим мелкой, уже пожелтевшей травкой бережком. За прудом шла рощица, где, по рассказам Кати, девки водили хороводы, а на Ивана Купалу устраивали игры с парнями. За рощицей виднелся край сжатого поля, а за полем находился другой пруд, больше и глубже, прославившийся тем, что туда бегают топиться обманутые девушки или брошенные невесты.

Осень уверенно вступала в свои права. Деревья оголялись, кусты роняли лепестки поздних цветов. В усадьбе шли приготовления к долгой зиме: солили и квасили овощи, ягоды, грибы в бочках и бочонках, без устали работала крупорушка и мельница.

«Анна» уже знала от «отца», что скоро будет ярмарка. Предполагалось, что часть урожая будет там продана за хорошие, дай Бог, деньги. Еще он твердо обещал, что возьмет ее с собой, как и «в прошлый раз».

О ярмарке Афанасий Петрович говорил с таким жаром, что ясно было: о таком развлечении он мечтал целый год.

– А матушка с нами поедет? – невинно спросила «Анна» у Афанасия Петровича, на что тот яростно замахал руками:

– Нет, нет! Мы с тобой только, так веселее будет, – и закрутил гусарский ус.

«Анна» про себя улыбнулась: бедный, бедный подкаблучник. Что ж, гуляй! Две недели в твоем распоряжении. Ну, уж и она воспользуется свободой, навестит тетку, Александру Куприяновну. Навестит и расспросит, почему в их роду девушки с лестниц падают ни с того, ни сего.

– Барышня, – отвлекла от мыслей «Анну» горничная, – вроде зовет нас кто-то.

«Анна» повернулась в сторону дома. По аллее, загребая палые листья босыми ногами, мчался мальчонка в залатанных синих штанах и рубашке в горошек. Оттого, что ремень отсутствовал, рубаха раздувалась от бега, и казалось, что еще немного и мальчонка взлетит, как пузырь, наполненный воздухом.

– Это Минька, – признала Катя. – Значит от Павла Афанасьевича.

Малый подлетел, качнулся в поклоне и, блестя глазенками, сияя белоснежной улыбкой на замурзанном лице, прокричал:

– Барышня, вас барин дожидается.

– Какой барин? – строго спросила Катя и для пущей убедительности цапнула его за рукав.

Мальчишка втянул голову в плечи, но потом заметил, что «Анна» глядит на него с улыбкой, и пояснил:

– Барин, Павел Афанасьевич. Они там, на конюшне. Велели вас позвать.

– А что за срочность? – «Анне» не хотелось прерывать прогулку. – Может, чуть позднее.

– Он велел тотчас идти. Сказал, что вы обрадуетесь.

– Чему я обрадуюсь?