Билет в одну сторону

– Ой, ой, – издевается Нинка, – ну, просто рабыня Изаура.

– А что? Сколько километров в день накручиваю своими ногами, тяжеленные сумки таскаю, на даче пашу.

Выйдя из душа, походила минут пятнадцать голышом. Говорят, это полезно. Накинула халат, прошла в кухню, налила большую чашку черного кофе. Разворачивая шоколадную конфету, мысленно начала составлять план на сегодняшний день. Главное на сегодня – встреча с героем, вернее героиней, будущей статьи. Прикинула, сколько времени на это уйдет, да столько на саму статью. Поняла, что парикмахерская отпадает.

Раньше, работая учителем в школе, при большой нагрузке, бесконечных проверках тетрадей, писании планов и прочее, ей проще было спланировать день. Сейчас, имея, на первый взгляд, свободу планировать свое время без всяких звонков, она не успевала сделать и половины того, что намечала. Работа журналиста требует собранности, внутри всегда невидимые часы отсчитывают «тик-так, тик-так, только бы успеть». Наталья была хорошим журналистом и не позволяла себе растрачивать время попусту.

– Мне нравится, как вы пишите, Наталья Николаевна, – отмечал редактор, – напористо, сжато, доходчиво и одновременно без лишней простоты. Ваши статьи о бездомных стариках произвели сильное впечатление. Может, вы чуть резковато ставите акценты, да и вообще…

– Конечно, проще не замечать этих несчастных, голодных и брошенных на произвол судьбы.

– Ну, зачем вы так. Надо, надо писать об этом. Вот только вы упоминаете часто в статьях фамилии и должности известных в городе людей. Это можно рассматривать как вторжение в частную жизнь.

– А сбывать престарелых родителей в интернат, а насиловать несовершеннолетних, это не вторжение? а…

– Ладно, ладно, не кипятитесь. Примите мои слова к сведению и работайте. Признаю, у вас свой круг читателей, они вас ценят, вам доверяют. Но помните, что одними резкими выпадами положение не исправишь. Нужно быть гибче, видеть социальную проблему целиком, а не выхватывать частный случай.

– Я вас поняла, – Наталья на каблуках развернулась и, не попрощавшись, покинула кабинет.

На главного она не обижалась, понимала, что тот в прав: один в поле не воин. Но пыталась обратить внимание властей на несчастных. Герои ее статей гуляли по улицам в рванье, копались в мусорных контейнерах, загибались от паленой водки в подворотнях, теряли человеческие чувства в руках сутенеров и уголовников. Больные, брошенные старики, дети алкоголиков, малолетние наркоманы и преступники, пьяницы и проститутки преследовали днем и ночью журналиста Наталью Бегунову.

– Ты слишком близко принимаешь чужие беды, – ругала ее Нинка Шахова, любимая подруга и верный товарищ. – Не солнце, всех не обогреешь. А власти твои статьи до одного места. Береги нервы, не рискуй здоровьем, оно тебе еще пригодится.

– Что же сделать вид, что ничего этого нет, и писать о борьбе хорошего с лучшим? – горячилась Наталья.

– Ну, почему? Пиши, тереби этих зажравшихся, нынешних хозяев жизни, но не забывай и о себе. У тебя дочь растет. Ей мать неврастеничка не нужна. Ты в последнее время больше времени тратишь на чужих людей, чем на собственную семью. Смотри, сбежит муж к другой, которая всегда в хорошем настроении, не думает о мировых катаклизмах, а только о том, как мужу угодить.

Наталья огорченно покивала головой.

– Слушай, я действительно зациклилась на работе. Не помню, когда семьей выбирались за город, в гости перестали ходить. Театр и прочее по боку…

– А я что говорю? Кончай, подруга, изображать из себя мать Tepeзy. Устрой себе медовый месяц.

– С ума сошла, – вскинулась Наталья. – Мы и спим-то в разных комнатах, не только что.

– Ну, доработалась! – Нинка покрутила пальцем у виска. – Ой, смотри, уведет мужика какая-нибудь ласкушка, поплачешь тогда. Забыла, до скольких лет в девках сидела?

Все, с сегодняшнего дня пересматриваю свое поведение. Поворачиваюсь лицом к семье, становлюсь примерной женой и матерью.

Остывший кофе допивать не хотелось, вылила. Собрала листки с наброском будущей статьи, взглянула на часы.

– Подъем! – нарочито бодрым и веселым голосом скомандовала она. В тишине ее команда прозвучала так оглушительно, что кошка подпрыгнула на месте с испугу. Наталье это показалось смешным, и она прыснула. Так смеясь, вошла в комнату, где на диване, обняв руками подушку, а одну ногу свесив на пол, дрых ее муженек. .

– Вставай, – вслух произнесла она, а про себя добавила: кобель. Евгений оторвал голову, недоуменно уставился на нее:

– Тебе чего? – недовольно спросил, вновь падая на подушку. – Сколько сейчас?

– Уже семь. Я понимаю, что пяти часов на сон маловато, но мог бы приходить пораньше, – не удержалась, чтобы не съязвить

– А зачем? – невнятно проговорил муж. – Видеть весь вечер твое недовольное лицо, слышать твои вечные «не хочу».

– А ты, значит, хочешь? – начала заводиться Наталья. – Я что-то не замечаю.

– Ты вообще хоть что-нибудь замечаешь вокруг, кроме своей работы? Живешь, как на необитаемом острове.

– Прекрасно! Я одна во всем виновата. Замечательно! Все вокруг ангелы, одна я черт с рогами.

– Хватит орать, дочь разбудишь.

Наталья хотела чем-то уколоть его, сделать этому бесчувственному эгоисту больно, но тут вспомнила про свое обещание с этого дня стать хорошей.

– Вставай, я тебе кофе сварила, – примирительно сказала Наталья.

Нервы ни к черту, и вправду, чего срываюсь? Хороша!

Войдя в спальню, несколько минут неподвижно стояла у кроватки дочери, рассматривала каждую черточку на лице, каждый синячок на коленке, проникалась такой нежностью, что щипало в носу и спирало дыханье.

– Доченька, крошечка моя, – шептала Наталья, боясь, что стук сердца разбудит Маринку. – Как хорошо, что ты у меня есть. Что бы я без тебя делала? Погляжу на тебя, и в сердце, будто лед плавится.

Она провела ладонью по волосам дочери, пощекотала за ушком. Носик Маринки сморщился, бровки задвигались, и она открыла глазки.

– Мама, – как всегда радуется дочка, находя мать у кроватки.

Быстро поднимается и взбирается на руки. Наталья качает ее, как маленькую. Маринка блаженно закрывает глаза и от полноты чувств целует мать в щеку, губы, нос, больно сдавливает шею ручками. Получив свою порцию ласки, отстраняется и внимательно глядит:

– Ты, что плакала? Папа тебя обидел?

– Нет, что ты, моя ласточка. У нас с папой все хорошо. Вставай, собираемся быстро, и в путь.

Маринка успокаивается.

– А папа дома? – смущено глядя в глаза Наталье, робко спрашивает она.

– Дома.

– Я сейчас, – босые пятки мелькают в воздухе.

– Папа! – слышно, как девочка падает на диван рядом с отцом, и начинается веселая возня.

За эти минуты Наталья готова все простить мужу: и поздние приходы домой, и равнодушие. Главное – Маринке хорошо: у нее есть и мама, и папа. Ради нее, ее счастливого смеха Наталья укротит в себе недовольного зверя, наладит отношения с мужем, станет примерной, домашней.

Она входит в комнату, минуту разглядывает веселую кучу-малу. Муж замечает ее в дверях, недоуменно хмурит брови. Словно не замечая этого, Наталья произносит:

– Мне машина сегодня нужна, ты не против?

– Ты же все равно возьмешь и без моего согласия, так зачем спрашивать?

– А тебе трудно ответить по-хорошему?