Ничья

Ничья
Ирина Владимировна Мартова

Литературное приложение к женским журналам
У каждого человека есть своя душевная травма. Герои книги Ирины Мартовой «Ничья» – не исключение. Автор откровенно показывает реальные проблемы сегодняшнего дня и психологические травмы, с которыми сталкиваются наши современники.

Елизавета, синеглазая учительница, много хлебнула горя и до сих пор таит обиду на мать, которая лишила ее счастливого детства. Ольга, соседка и подруга Елизаветы, после смерти мужа одна растит троих детей и ухаживает за больной свекровью… Степан, беженец из Донбасса, потерял свою жену и ее сестру, и теперь воспитывает двоих своих и двоих детей погибшей родственницы. Арсений, майор полиции, в детстве потерял отца, и теперь продолжает его дело, не думая о личной жизни. Жизнь сводит этих людей вместе, испытывая на доброту и понимание, на прощение и любовь. Они бросаются на помощь Елизавете, когда та узнает из предсмертного письма матери такое, что переворачивает всю ее жизнь вверх тормашками. Просто знакомые и друзья, они становятся поистине родными людьми. Это помогает им преодолеть трудности и сохранить позитивный настрой в непростых жизненных ситуациях.

Ирина Мартова

Ничья

© И. В. Мартова, 2022

© ИД «ИМ МЕДИА», 2022

* * *

К чистому грязное не пристанет.

    Русская пословица

Вместо предисловия

Восход еще не окрасил спящие небеса.

Редкие розовые всполохи изредка мелькали то там, то тут, нежно целуя темную кромку горизонта. Едва проснувшееся солнце кинуло горсть первых зарниц, торопясь оповестить мир о близости утренней зари. Алое зарево опасливо растекалось по серому небу, раздвигало похожие на дымку прозрачные облака и настороженно касалось темнеющего края…

Восход медленно, но верно, приближался. Небо, наконец, посветлело, заалело и мгновенно стало цвета чистейшей лазури.

Девушка осторожно вышла из монастырских ворот. Глядя под ноги, торопливо добралась до опушки леса. Едва сдерживая колотящееся сердце, присела на поваленное дерево. Оглянулась.

Позади высился древний монастырь. Его выбеленные стены казались суровыми и неприступными. Впереди виднелось большое село. А где-то там, за лесом, раскручивая серпантин дорог, прятался огромный город.

Вздохнув, она несмело стянула с головы платок, крепко повязанный по многолетней привычке, распустила косу и, тряхнув длинными, рассыпавшимися по спине, волосами цвета спелой пшеницы, неспешно побрела по вьющейся среди полей дороге.

Пошла вперед, к людям, к самой себе.

К той себе, забытой и заброшенной. Ничьей.

Глава 1

Школьный звонок прозвенел радостно и задорно. И тотчас по школьным коридорам понеслись сотни детских ног, спешащих вырваться на волю.

Елизавета Алексеевна, учитель домоводства, устало повела плечами. Шесть уроков подряд, несмотря на двадцатилетний стаж работы, даются нелегко. Она собрала со стола образцы кружевных воротничков, аккуратно смотала брошенные на столах клубки ириса и других ходовых ниток, на которых школьницы осваивали технику плетения кружева. Разложила крючки по соответствующим номерам в специальные шкатулки и огляделась.

Ее кабинет домоводства считался в районе образцовым. На семинарах и выездных педсоветах гости обязательно приходили сюда, чтобы полюбоваться плодами ее умелых рук.

Чего тут только не было… На демонстрационных планшетах она объясняла методику плетения кружев, вязания носков и кофт, вышивания гладью, крестиком, лентами и бисером. Отдельный стенд показывал виды кружев, плетению которых она обучала девочек. Здесь были представлены и вологодские, и елецкие, и вятские, и михайловские кружева. Но больше всего Елизавета любила кружево, выполненное коротким крючком: ирландское, венецианское и немецкое. Она могла столько о них рассказывать, что порою даже сама себя останавливала, боясь наскучить своим ученицам.

Чуть поодаль, на самодельных сундуках, лежали лоскутные одеяла. Техника лоскутного шитья была обязательной в ее собственной программе обучения. Модный ныне пэчворк, издавна применяемый нашими бабушками, преображал и украшал любую домашнюю вещь и утварь: и салфетку, и одеяло, и покрывало, и полочку.

Елизавета Алексеевна гордилась своими ученицами. Она никогда не задумывалась о том, что их успехи – результат ее неустанного труда, терпения и мастерства Зато постоянно и повсеместно говорила о своих воспитанницах, как о больших мастерицах, труженицах и хозяюшках.

В школе Елизавету любили. Школьницы, понятное дело, ходили за ней табуном. На уроках считали каждую минуту, надеясь, что очередной звонок задержится или баба Лена, которая уже лет двадцать нажимает на кнопку звонка в школе, опоздает или задремлет.

Елизавета Алексеевна, разложив все по местам, наконец, собралась, занесла журнал в учительскую и, кивнув на прощание коллегам, вышла из школы.

Апрель, веселый обманщик, непоседа и насмешник, заканчивался. Он, как всегда переменчивый и легкомысленный, принес немало сюрпризов в нынешнем, и без того неспокойном году. Не зря в народе апрель как только ни величали: и водолей, и березень, и снеголом, и моросей… Это все о нем, легкокрылом, неосмотрительном и неразборчивом весеннем месяце.

Но, как бы то ни было, все громче звучала мелодия весны. Апрель – ее вестник и добрый посыльный. Без устали поющий о торопящихся домой птицах, просыпающихся деревьях и о реках, яростно срывающих ледяной покров.

Елизавета неторопливо шла по селу. Ей, больше двадцати лет живущей в Александровке, все казалось не просто до боли знакомым, а родным-роднехоньким. Все она знала, все любила, все помнила. И куст черемухи за сельмагом, который школьники посадили ко Дню победы, и желтый одноэтажный дом, ставший крошечным филиалом районного краеведческого музея после того, как студенты во время практики раскопали здесь древнее жилище с кучей битых глиняных горшков и других артефактов.

Чуть поодаль высился сельский совет. В одноэтажной Александровке это большое здание казалось чужеземным монстром, но делать было нечего. Начальства вдруг оказалось так много, что старого здания уже не хватало.

За сельсоветом расположилась родная школа. Дальше по улице – рынок, куда на выходных съезжается вся округа. За большим перекрестком – кузница, слесарные мастерские. А за селом – бывшие колхозные фермы, ныне взятые в аренду местным фермером, и еще река. Широкая, полноводная, обильная. Глубокая, с отлогими берегами, поросшими камышом и осокой. Место паломничества сельских мужиков с удочками, тайных встреч, долгих бесед, горестных воздыханий и отчаянных признаний.

Неширокие сельские улицы разбегались от центральной площади, как лучи солнца, в разные стороны. Их в селе было немало: двенадцать, не считая отростков-переулков, больших перекрестков и круглой центральной площади.

Но главным украшением Александровки до сих пор считался, как и двести лет назад, высокий храм с колокольней. Ему повезло больше, чем другим старым храмам округи: его не разграбили в революцию, не разрушили в годы войны и не отдали на поругание неугомонным активистам в лихие девяностые.

Елизавета медленно прошла по переулку и свернула в сторону леса. Там, прямо у околицы, стоял небольшой домик в три комнатки. Дом Елизаветы не отличался модными ныне большими площадями и размерами. Но она его любила так, что даже имея возможность переселиться в другое место, все равно осталась бы в своем маленьком, чистеньком и удобном домике.

Дом Елизаветы казался сошедшим с обложки журнала. Мастерица на все руки, она сама его выбелила, выкрасила, заказала районным мастерам резные ставеньки, на крышу дома поставила флюгер в виде золотого петушка. Забор, обновленный в прошлом году приезжим плотником, сама перекрасила, как и ставни, в лазоревый цвет.

Елизавета открыла калитку.

Двор ее дома, конечно, уступал другим сельским дворам. Да это и не удивительно. Все одна и одна. Без мужских рук много не сделаешь: тяжесть не поднимешь, крышу сарая не заменишь, замок не починишь. Тяжело каждый раз чужих мужиков нанимать. Платить, уговаривать, настаивать, ругаться…

Но и это не главное. Мужики, они ведь создания увлекающиеся, как пчелы на мед летят, завидев красивую да одинокую женщину. Кажется им, если баба одна живет, значит, есть чем полакомиться. То один пристает с намеками, то другой норовит за руку схватить, то третий облизывается, словно кот на сметану.

Издавна повелось, что в селах да деревнях недолюбливают незамужних и самостоятельных женщин, не привечают, не дружат, не приветствуют, но к Елизавете за столько лет никакая грязь не прилипла. Сельские бабы видели ее честность, порядочность да старание, ценили трудолюбие да мастерство. Забегали к ней часто, спрашивали совета, делились новостями, просили помощи, жаловались на мужей и детей.

Елизавета умела ненавязчиво пожурить, ласково укорить, неназойливо поучить и тактично посоветовать. Местные кумушки, довольно улыбаясь, уходили из ее маленького ухоженного домика успокоенными и ободренными.

Елизавета прошла к дому, но тут баба Марфа, стоящая за плетнем, окликнула ее:

– Лизок, ты нынче рано. Что, ушли твои ученицы на каникулы?

– Нет, бабуль, – Лиза усмехнулась, подошла ближе, – рано на каникулы. Вот май отучимся, тогда и на каникулы пойдем с чистой совестью.

Бабе Марфе в этом году исполнилось восемьдесят восемь, но возрасту она не поддавалась. Каждый день выходила во двор, кормила кур, разговаривала с собакой, сидела на лавочке возле двора, разглядывая проезжающие машины.

– Эх, не там мы поселились, – сетовала в разговоре с невесткой. – Жаль, на краю села живем. Народу тут мало ходит, не с кем посудачить, побалагурить.

– Мама, вы бы пошли полежали, – озабоченно морщила лоб веселая и озорная Ольга.

– Успею належаться, – отмахивалась неугомонная баба Марфа. – Вот помру, тогда буду себе в гробу лежать. А пока ноги ходят, мне с людьми говорить охота. А охота, милая, пуще неволи, так и толкает, так и берет за душу!