Когда придёт время. История первой любви в письмах

Однажды при встрече ты обмолвился, что обожаешь роман Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея». Я тут же купила эту книгу и зачитала её до дыр. Она стала моим любимым произведением, потому что казалась незримой нитью к тебе.

Странно, конечно, что мы живём в одном городе, но ни разу не пересеклись просто так, на улице, например. Как будто на самом деле мы существуем в разных вселенных.

Но ты всегда был со мной. Вот, например, играть на гитаре я начала только благодаря тебе. Помню, однажды мы пришли к тебе в гости, и ты стал играть. А я слушала и думала: «Какой же талантливый!» Я уже была в тебя влюблена. И мне хотелось хоть немного быть достойной тебя. Поэтому, чтобы приблизиться к своему идеалу, к своей мечте, я пошла в музыкальную школу. Начинать учиться в четырнадцать лет, наверное, поздно, но меня взяли. И каждый раз касаясь струн, я думала о том, что, возможно, ты сейчас тоже играешь. И, может быть (а вдруг?), думаешь обо мне.

Конечно, я сама изъявила желание заниматься. Мне нравилось, когда люди играют. Когда играешь ты. Но, чтобы так владеть инструментом, нужно, оказывается, битый час тренироваться. Музыкалку я всё же закончила. И не бросила играть по сей день. Правда, случается это по наитию, по зову души. Я даже песни порой сочиняю. Но это так, баловство.

Мы были ровесники, и в этом я тоже всегда видела знак.

Мы родились в один месяц, с разницей в три дня, и поэтому мне кажется, что мы как-то по-особенному чувствуем и понимаем друг друга, как могут понимать люди, рождённые под одним знаком Зодиака. Только тебя отдали в школу в шесть лет, а меня годом позже.

Жили и учились мы в разных районах города, встречались несколько раз в год, но это отнюдь не мешало мне любить тебя.

Я постоянно мечтала. О том, как пройдёт наша следующая встреча, что ты скажешь, что скажу я. Даже улыбку репетировала. Глупости, конечно, но такие милые сердцу. Когда я представляю, как ты улыбаешься в ответ, всё остальное становится неважно.

Сколько у нас было встреч? Я бы, наверное, смогла посчитать их по пальцам. О нескольких из них у меня остались наиболее яркие впечатления. И их уже не стереть. И на память почти о каждой нашей встрече – несколько фотографий в альбоме.

Да, это тоже стало традицией. Мамы всегда чинно сажали нас на диван и заставляли смотреть в объектив и улыбаться. От вспышки рябило в глазах, но мы слушались. Сначала нас было двое – только ты и я. Эти фотографии каждый раз доставались из альбомов, чтобы сравнить, насколько мы выросли и изменились.

Вот тут мы гуляем по парку. Под огромным раскидистым дубом, который стоит на центральной аллее и по сей день, мы стоим в объятиях твоей мамы, а моя делает фотографию.

Следующая фотка сделана примерно в это же время, только теперь мы, на время забыв о вражде, увлечённо едим мороженое: я – ванильное, а ты – шоколадное.

А тут мы сидим на диване в вашей гостиной и смотрим в разные стороны. Буквально пару минут назад у нас случилась очередная стычка. Кажется, нам тут по шесть лет.

– Мам, Лёнька меня к тебе не пускает, а я не хочу с ним сидеть, – обиженно надувая щёки и пытаясь прорваться сквозь стену в виде настырного пацана, жаловалась я. И губы дрожали – вот-вот заплачу от собственного бессилия.

– Лёня, ты почему Лизу не пускаешь? – вступилась за меня твоя мама.

– А пусть она со мной поиграет!

– Не хочу с ним играть! Он кусается!

Такие конфликты, где я всячески пыталась избежать твоего общества, а ты – добиться моего внимания, случались у нас регулярно. Могла ли я, маленькая девочка, знать, что влюблюсь в этого кусаку Лёньку? Вряд ли.

Не помню, чем дело кончилось. Наверное, в конце концов мы помирились. На тебя невозможно было долго злиться.

Потом фотохроника прерывается, и на следующей фотке нас уже трое – я, ты и мой маленький брат. Я смутно помню период, когда нам было по семь, восемь, девять лет. Кажется, маленькие, маленькие, а потом вдруг – раз! – и сразу по двенадцать. Я тогда и влюбилась.

Здесь я ещё не влюблена. Или просто не знаю об этом.

Зато к следующей встрече с тобой я уже готовилась основательнее: усмиряла собственные страхи, боролась с отчаянным сердцебиением, уверяла себя, что всё в порядке, что ты обычный парень и бояться мне нечего. И когда это произошло со мной? Сама не знаю. Просто вернулась с той встречи и поняла, что влюбилась.

И расплакалась.

Мама пыталась выпытать у меня, что случилось, а я не могла ничего из себя выдавить – плакала и плакала.

У меня никогда не было от мамы секретов, но почему-то признаться в том, что впервые влюбилась, казалось мне стыдным. Не помню точно, в какой именно момент я выдавила из себя:

– Мам, мне Лёнька нравится.

– Ну ладно, со всеми бывает, – только и сказала она, и я жутко обиделась.

И расстроилась ещё больше. Я, значит, влюбилась, плачу, потому что понимаю, как нереально далеко от меня этот парень и как долго ждать нашей следующей встречи, а она только и может сказать: «Ну ладно»?! На это СОБЫТИЕ моей жизни? Когда я знаю, что ничего уже не будет как прежде? И с кем это «со всеми» бывает, если это случилось со мной?..

Вот ещё одна фотка в моём альбоме, который я давно уже храню на верхней полке стола – в доступности вытянутой руки. Здесь мы сидим втроём: я, ты и Саша – мой младший брат, – чинно сложив на коленях руки и глядя в камеру. И всем как будто неловко. Ты хотя бы улыбаешься, а я вообще как тапком пришибленная. И глаза выдают напряжённость.

А ещё у тебя так волосы смешно в разные стороны торчат. Естественная укладка. До сих пор, по-моему, не изменилась.

Помню, что братик в тот день остался в квартире с мамами, а мы с тобой пошли во двор погулять. У тебя всегда было много друзей: ты ведь с детства общительный, рубаха-парень, располагающий к себе одной улыбкой. Характер такой. Ты и меня со всеми перезнакомил. Я сперва общалась только с девчонками, рассказала им о себе, получила «секретные» сведения обо всех твоих друзьях, в том числе кто кому нравится. Ты в это время находился в мужской компании, и всем вроде было неплохо. Но потом ты позвал меня…

– Лиз, иди к нам!

Новые подруги были позабыты. Мы устроились полукругом на турниках, и парни под твоим предводительством стали выпытывать у меня информацию, которую я только что получила. А я всё и выложила, что мне про кого рассказали, какие характеристики дали. Ну как же, ведь ты мой друг, и раз ты говоришь, что надо рассказывать, значит, я всё делаю правильно. Ты всегда умел расположить к себе, обаять и тем самым вольно или невольно манипулировать людьми.

Девчонки, с которыми я только что познакомилась, поняли, что к чему, и стали кричать мне:

– Предательница!

Это слово и сейчас звучит в моих ушах. Будь мне тогда не двенадцать, а хоть чуточку больше, я бы так не поступила. А тогда… Не понимала что ли, что так не делается. Что это нечестно, неправильно. Что это предательство, самое настоящее.

Нельзя себя этим оправдывать, но всё-таки…

Потом мы играли в догонялки: я и пятеро парней. Такой славной компании у меня никогда ещё не было. Я плохо ладила с физкультурой, и бег мне тоже давался непросто, чем мальчишки с удовольствием пользовались – поэтому я почти всегда была вадой. В общем, мне это быстро надоело, и я «слилась» – вышла из игры по собственной воле. Сколько меня не упрашивали, отрицательно крутила головой.

– Я лучше здесь посижу, – взобравшись обратно на турники, заявила я.

С безопасного расстояния я наблюдала за игрой, пока в какой-то момент ты не поскользнулся – упал и до крови расцарапал локоть: морщился от боли, но мужественно терпел.

– Надо обработать, а то зараза попадёт, – со знанием дела высказалась я, даже не представляя, насколько тебе больно.

– Всё нормально, – отмахнулся ты. – Только не говори никому. А то меня больше не пустят.

И я, как верная боевая подруга, поклялась держать рот на замке.

Однажды, только гораздо раньше, с нами произошёл аналогичный случай. Тогда мы тоже бегали возле дома, и я упала на асфальт – расцарапала коленку. Кровищи было! Но больше – боли и паники. Мамочки тут же засуетились вокруг, повели нас домой, чтобы прижечь мою рану зелёнкой. Ух, как же я этого боялась! Плакала – нет, рыдала, стараясь увернуться от страшной и жгучей жидкости в непрозрачной баночке. Ты мне что-то говорил, утешал, кажется. А потом, когда обе родительницы со мной всё-таки справились, подносил мне конфеты, печенья, не зная, чем угодить и как помочь, сочувственно гладил меня по здоровой коленке и поминутно спрашивал: «Больно?» А я, хоть и не чувствовала уже боли, всё равно хлюпала носом от жалости к самой себе. И даже конфет не хотелось.

Твои глаза в тот момент я помню до сих пор. Ты действительно сопереживал мне, как будто мы были единым целым. Братом и сестрой. Нет, кем-то большим. Родственными душами.

На память о том дне у меня остался едва заметный шрам на коленке и воспоминания о том, как ты заботился обо мне, а я так и не сказала тебе: «Спасибо».

У меня так много воспоминаний, связанных с тобой! И каждое из них разбивает моё сердце на тысячи осколков. Но если бы меня спросили об этом, я бы ответила, что это большая честь, ходить с разбитым тобой сердцем.

А есть ли у тебя хоть что-то, напоминающее обо мне?

Письмо второе

Сколько же у нас общих воспоминаний! Может быть, они живы только в моей памяти, но благодаря им я чувствую силы жить и надеяться. Как бы мы жили, не имея в душе надежды? Как бы мы жили, не имея воспоминаний?