Оценить:
 Рейтинг: 4.6

Фамильный оберег. Отражение звезды

<< 1 ... 7 8 9 10 11 12 13 >>
На страницу:
11 из 13
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Считается, что вода из этой реки может исцелить любые раны. Однажды мать бабушки Таис заболела оспой и искупалась в Ахпысе. Все раны на теле затянулись за день, а вскоре от оспы не осталось ни следа.

Древний народ выжил после той страшной битвы и на протяжении веков оказывал Хуртаях – Матери матерей – почести. И тогда, когда шли на охоту, и тогда, когда выгоняли на пастбище скот. Перед свадьбой или рождением ребенка ублажали с особым старанием. Оседлав коней, люди объезжали вокруг Хуртаях – в седло сажали даже беременных женщин и стариков, – а потом делали ей подношения. Каменная женщина очень любит молоко и… молочную водку. Люди заранее готовились к обряду, приносили с гор веточки можжевельника и жгли возле Хуртаях. Пахучий дым отгонял злых духов и открывал ворота именно в тот мир, где до сих пор живет Мать матерей…

Таис замолчала, посасывая потухшую трубку. Никто не заметил, что ливень прекратился. Но с вершин сопок в низину скатился туман. Спустя несколько минут все вокруг подернулось густой молочной пеленой, сквозь которую костер поблескивал, точно красный глаз неведомого чудовища.

Но вскоре вдали проявился тусклый свет, который становился все ярче и ярче и, наконец, залил золотом весь склон, проник в грот и, будто олово, растопил туман в долине. У горизонта все еще плясали ритуальные пляски молнии. А над их убежищем снова было чистое небо. Над сопками поднялось солнце. Теплый луч упал на Хуртаях. Татьяне показалось, что та покачнулась и повернула голову в сторону реки Ахпыс, что родилась из крови воинов, павших в легендарной битве, а степь словно вздрогнула от топота коней ночных всадников…

* * *

Утро было тихим и ясным. Лучи солнца вспыхивали золотыми искрами на мокрых камнях и листьях деревьев. Поросшие редким березняком сопки, точно гигантские муравейники, вставали над дорогой. Пологие вершины алели отблесками рассвета. По долинам бродила сизая мгла. Обрызганные крупной росой розовые цветы облепили кусты шиповника, растущего у подножия сопок. Запах стоял одуряющий, словно все вокруг окропили изысканными духами. Каскар, притормозив, сорвал этот чудный цветок и протянул его Татьяне.

Она едва нашла силы, чтобы улыбнуться в ответ. Безумно хотелось спать. Как зыбкое видение возникла в степи юрта Таис, выскочил навстречу пес и принялся носиться кругами, взлаивая от восторга. Каскар подал ей руку. Она сошла с мотоцикла, отметив, что ненужные теперь костыли валялись возле потухшего костровища. Глаза закрывались сами собой. Татьяна не помнила, как добралась до кровати, и впервые за долгое время забылась в глубоком спокойном сне.

Глава 5

…Скакала по степи Айдына, подставляя лицо степному ветру, который пах ирбеном и полынью. Скакала, и ветер развевал ее косу. Оттягивали уши тяжелые серьги, а к фигурке богини Имай словно приклеился солнечный лучик. Домой! Она скакала домой, и никакие, даже самые злобные и коварные силы не могли остановить ее в этом движении…

А рядом – стремя в стремя – Киркей. Губы его плотно сжаты, глаза под шлемом прищурены. Много дней прошло, как сошел в степи снег, и все это время Киркей с десятком воинов крутился возле острога. Зазеленели деревья, распустились степные цветы, поднялись новые травы. Подолгу он лежал в них, прячась за камнями, думая, как передать весть Айдыне. Но стены острога стояли между ним и любимой. Всего пару раз слышал он ее пение. Тогда его сердце готово было разорваться на куски. От счастья, что Айдына жива, и от ненависти к орысам, державшим ее в остроге.

Семь лун назад вернулся в улус Ирбек. С гнилой раной в боку, едва живой от голода. Он-то и рассказал всем о страшной гибели Теркен-бега и его дочери. Жутко выла Ончас, билась головой о землю. Растрепала седые косички, порвала в клочья рубаху на груди. Больше всего она сокрушалась, что не похоронила братьев и внучку по обычаям предков.

Ирбек быстро встал на ноги, даже рана его затянулась, не оставив следа. А ведь кишела червями и смердела, когда он, задрав рубаху, показывал ее чайзанам. Настолько велика была сила шаманских тёсей, что смогла отвести меч орыса, который намеревался снести Ирбеку голову. Острие лишь задело бок, а сам шаман, напустив на врагов морок, шустрее ящерицы шмыгнул в камни. Но Теркен-бега не успел спасти. Подкрались орысы во тьме незаметно… Убили часовых, трусливо порубили спящих воинов…

Много дней улус горевал о своем беге, но пришло время выбирать нового вождя. На это требовалось согласие богов. Но они за что-то сердились на народ Чаадара, не позволяли старейшинам и алгысчилу[3 - Благословитель.] подняться на родовую гору: заволокли ее туманом. А ведь только на ее вершине благословитель мог принести жертвы Небесному творцу – Великому Хан-Тигиру и просить у него благополучия и покровительства народу Чаадара при выборе нового бега.

На жертвоприношения Хан-Тигиру шамана не допускали. Старики говорили: бывало, шаман поднимался на гору Небесного моления и тотчас падал в обморок, или его начинал бить припадок, или крутить судороги. Если он оставался и дальше, то умирал в страшных корчах и муках.

Ирбек знал, что путь на Изылтах ему заказан. Но он мог этот путь открыть для алгысчила и старейшин. С помощью бубна и колотушки разогнать непогоду над Изылтах, над которой творилось что-то несусветное.

Дни и ночи напролет черные тучи затягивали небо, глухие раскаты грома сливались в грозный рокот. Молнии чертили огненные зигзаги, били в деревья, раскалывали их, жгли. Языки пламени лизали камни, а искры уходили в землю, проникали в Нижнее царство. На пару мгновений проглядывало синее небо, и вновь молнии вспыхивали одна за другой.

Шквальный ветер набрасывался на деревья, и все вокруг обращалось в хаос – рычащий, беснующийся, то и дело прорываемый вспышками ослепительно-голубого пламени. Огромные березы раскачивало и вырывало с корнями, которыми они цеплялись за камни, надеясь выжить. А камни из последних сил пытались удержать деревья, будто свое прошлое, пережитое вместе.

Долго камлал у подножия горы Ирбек. Несколько дней и ночей подряд. В скалы целились кинжалы молний, но не смог их отвести своим бубном шаман. Неукротимая и неподвластная Ирбеку мощь опять и опять насылала на склоны Изылтах грозу. В небе раз за разом гремел гром. Ветер стонал и рвал в клочья облака.

Одна из молний ударила так близко, что сожгла его шалаш, а сам Ирбек повалился замертво. И лежал так три дня – живой, но с черным, словно рыльце землеройки, лицом.

В аале шептались: «Отняла рана силы Ирбека…» – но не решались сказать открыто, опасаясь мести тёсей шамана. Кто знает, вдруг вернется былое могущество, и тогда отведет Ирбек своим бубном от священной горы Изыл молнии, будто подожженные стрелы – щитом, как отводила их когда-то девятикосая Арачин. И гроза отступала. Она медленно и неохотно отползала за дальние хребты, слабея и хирея на глазах, потому что не было другой столь великой силы, как у Арачин, способной вызвать защитников из иных миров…

Все, что происходило в улусе, Киркея не волновало. Осенью он ушел из табуна и поселился в той самой пещере, где совсем недавно они прятались с Айдыной от гнева родных. Его подружка была мертва, а он никак не мог с этим смириться. Иногда ему хотелось замуровать вход и остаться под каменными сводами навсегда, но всякий раз что-то останавливало Киркея.

Наступила зима, все вокруг оцепенело в ледяных объятиях пурги и коварной стужи. Каждый вечер смотрел он на крупные звезды над урочищем, надеясь, что одна из них – Айдына – непременно подаст ему знак, что видит, чувствует его любовь… Но Звездный Охотник – Ульгер все так же гонялся за Стаей Уток – Хус Уязы[4 - Звездное скопление Плеяды.], серебром отливал бесконечный Хоры Чолы[5 - Млечный Путь.], тускло мерцал Алтан Хадас[6 - Золотой кол (хакас.), то есть Полярная звезда.].

Но звезды были безучастны к его страданиям. И те, что крупнее, и те, что помельче, пялились на землю, бестолково моргая, – холодные, сонные, ленивые… Нет, душа Айдыны не могла воплотиться в звезду. Она наверняка превратилась в ветер. Резкий, порывистый… Но ветер тоже не давал Киркею ответа, как не давали его солнце, заря и птицы, чьи песни звучали громче и дружнее с приближением тепла…

Душа у Киркея, казалось, выгорела и ссохлась, как высыхает нутро у старого дерева. Но из глаз его не пролилось и слезинки. Воины Чаадара не плачут, иначе их победит даже младенец.

Так продолжалось всю зиму. Однажды он чуть не замерз в пургу. Но, видно, боги хранили Киркея. Каким-то чудом его отыскала старая Ончас и затащила в свою юрту. Накормила, отпоила хымысом[7 - Кумыс.], выходила, а когда он впервые сел на постели, тихо сказала:

– Жива Айдына! Я знаю! В остроге она, у орысов! Найди ее и вызволи из плена!

А еще велела молчать до поры до времени. Почему – не сказала. Старая Ончас, почти ослепшая от горя, но мудрая. И о том, что когда-то жаловалась Теркен-бегу на строптивого кыштыма, не вспоминала. Киркей тоже об этом забыл. Зачем копить пустые обиды?

Старуха по вечерам исчезала. Она не запрещала Киркею выходить из юрты. Но он и захотел бы – не смог бы далеко уйти. Ноги плохо держали его, но ведь ничто не мешало ему размышлять. Тем более все мысли крутились вокруг Айдыны. Жизнь снова наполнилась смыслом и любовью. Поэтому он, не переча, пил горькие отвары трав, не ворчал, когда старуха острыми кулачками разминала ему спину и грудь, натирала медвежьим салом и все время что-то шептала: то ли заклинала, то ли призывала богов. И не напрасно. Киркей чувствовал, как наливалось силой его тело. А чтобы вернуть крепость рукам, крутил и вертел то каменную ступку, то мельничный жернов и радовался, что с каждым днем быстрее и ловчее с этим справлялся.

Но вот пришло, наконец, его время. Поздно вечером вернулась Ончас в юрту и молча положила перед ним доспехи воина и меч. Всхрапнул за войлочной стеной конь. Киркей вышел наружу. Десять всадников при полном вооружении ждали его появления. Лучшие матыры улуса.

– Веди нас, Киркей! – сказали, словно он был первым среди них. И он не удивился. Так захотела Ончас, а она, похоже, знала, чего хотела…

В предутренней пелене тумана просыпалась, оживала тайга, когда всадники миновали пределы улуса. Припадая к земле, кралась к заячьим норам, к глухариным токам огнеглазая лиса. Черный соболь, подрагивая острой мордочкой, скользил по гнилой валежине, скрадывая мышь. У синих болот злобно хрюкал грозный вепрь-секач. Прильнув к стволу сосны, рысь поджидала добычу – несмышленого сойка-мараленка. В камышах гнездились тучи уток, гусей, куликов…

До острога скакали трое суток, без сна и отдыха, делая короткие остановки, чтобы накормить и напоить лошадей. А затем потянулись долгие дни, когда Киркей и матыры, сменяя друг друга, кружили вокруг острога, как степные волки, карауля добычу. Но казаки по одному из острога не выезжали.

Киркей изводился от нетерпения. А вдруг Ончас ошиблась и Айдына мертва, как ее отец и дядька? Но сердце подсказывало: жива его подружка, жива!

Куковала в зарослях кукушка. Отогревшись на солнце, вовсю распевали птицы. В горах и в тайге вились свежие, молодые, будоражившие Киркея запахи.

Они проникали в него, как стрелы, наполняли тело и душу почти бесовской силою. Хотелось броситься на траву, на пробудившуюся землю и кататься по ней, и рычать, и кричать во все горло. Как дикий зверь, размять кости, сбросить космы старой шерсти после невыразимо долгой спячки.

Хотелось, расправив плечи, дышать полной грудью. Дышать жадно, чтобы прополоскать легкие густой горной прохладой, а потом запеть во весь голос. Так запеть, чтобы услышали твою песню девушки из многочисленных юрт, которые скоро, точно белоснежные цветы, вырастут в степи.

Хотелось, подставив грудь лучам солнца, глядеть и глядеть в небесную голубизну, пока не уснешь, убаюканный весенним теплом…

Хотелось… Но тревога не позволяла ему насладиться жизнью. Все мысли его были об Айдыне. И днем и ночью. И чем больше думал, тем чаще она приходила к нему во сне. Обнимала, ложилась рядом на мягкую кошму. И всякий раз происходило то, отчего Киркей просыпался в поту и скрипел зубами от досады. Его руки помнили тонкое девичье тело, нежность объятий и тепло мягких губ. А как податлива была Айдына! Как покорна! Как страстно изгибалась под ним и молила о любви снова и снова!

Наконец его ожидание увенчалось успехом. Однажды вечером он услышал пение любимой и от радости застрекотал кедровкой. И так три раза. Когда-то этим криком он вызывал ее из юрты. Айдына услышала, поняла и ответила нежным напевом горлицы.

Киркей подпрыгнул от счастья. А через несколько дней Айдыне каким-то образом удалось обхитрить сторожей, и она вышла за ворота острога. Правда, не одна, в сопровождении крепкой бабы орысов.

Словно стрелы, выпущенные из тугих луков, выскочили из-за кустов воины Чаадара. И вот уже Айдына в седле, только баба не отставала. Бежала следом и кричала не своим голосом. Тогда один из матыров, Адолом его звали, подхватил бабу под мышки и усадил перед собой в седло.

На стенах острога орали орысы, пускали вслед стрелы и пули, но Киркей давно подготовил пути отхода. И когда казаки кинулись в погоню, пустил по сакме двух матыров, чтобы увели врагов дальше в степь, запутали, закружили, обманули… Сам же с оставшимися воинами ушел по руслу речушки, что затерялась в густых зарослях.

* * *

К вечеру они одолели дневной путь. И стали в глухом ущелье на ночлег. К нему вела тайная тропа, о которой Киркею рассказала Ончас. Тропа горных духов, которые пропускали не всякого. Киркея с его отрядом тоже заморочили бы, отвели, закрыли пути, если б не тайное заклятье, которое поведала Ончас, да кожаный мешочек, что вручила ему старуха. Там хранились сердца трех белых ягнят – лучшее лакомство для горных людей. Их оставили подле обо, над входом в ущелье.

Вскоре вернулись те два матыра, что запутывали следы. Вернулись довольные: казаки долго плутали по степи и уехали несолоно хлебавши.

Разожгли костер. Дым разгонял комаров. Но, чтобы не гневить богиню Огня – От Инее, подкормили пламя кусочками вяленого мяса, что у каждого воина хранилось под седлом. Ведь через От Инее достается пища всем окрестным духам и властителю таг-ээзи[8 - Хозяева гор.] Хубай-хану.

Поужинали тем же мясом да копченым сыром хурут, чьи круглые лепешки висят на жердях хуртус над очагом в каждой юрте. Запили еду родниковой водой. Двух воинов поставили в караул. Остальные расстелили на камнях попоны, подложили под головы седла и мигом уснули богатырским сном.

Киркей и Айдына сидели возле костра.

Орысская баба тоже не спала, не спускала глаз с Айдыны. Звали ее чудно – Олена. Оказалась она совсем не старой, крепко сбитой девкой, а в бедрах и в груди обильнее двух вместе взятых чаадарских молодок.

Расстегнув на груди рубаху, Олена распустила косу и расчесывала волосы деревянным гребнем. Заметив взгляд Киркея, расплылась в улыбке. Похоже, ее совсем не тяготил плен. А вот Айдына вела себя странно. Очень сдержанно, строго, и отстранилась, когда Киркей захотел обнять ее – просто как старый друг, просто от счастья, что снова увидел ее живой и здоровой. Но она сердито дернула плечом и только что не оттолкнула его. Рассказать, как погиб Теркен-бег и его дружинники, Айдына отказалась. На вопрос Киркея, зачем орысы ее, раненную, выхаживали, если поначалу хотели убить, фыркнула и смерила его гневным взглядом. Но, главное, совсем не удивилась, что Ирбек выжил. Только пробормотала что-то, судя по ее лицу, не слишком доброжелательное.

<< 1 ... 7 8 9 10 11 12 13 >>
На страницу:
11 из 13