Три часа утра

– Нет, этим я вообще не занимаюсь. Последний раз я держал в руках книгу три года назад.

– А название не помнишь?

– Кажется, «Грамматика английского языка».

– Ты что, иняз закончил?

– Нет, не закончил. Вылетел с третьего курса.

– Интересно…

– Да нет, не особенно. Значит, почитаем книжку, говоришь… Ну, что ж. Можно попробовать, – он вытащил из кармана блокнот, вырвал листок, написал номер телефона. – Звякни в пятницу после двенадцати…

– Ночи? – слегка растерялась Стасенька.

Юлий снова усмехнулся.

– Ну что ты. Дня, конечно. А какую книжку будем читать?

– Можно энциклопедию, – подумав, предложила Стасенька.

Он засмеялся.

4

Юлий сказал Стасеньке чистую правду: любовью он действительно занимался исключительно с Машами. Было их у него за всё время не слишком много – три, четыре? Собственно, он никогда и не считал – отчётность ему была вроде бы ни к чему.

О чистоте своего морального облика Юлий в этом плане заботился не особенно, и каждую новую девочку, во избежание недоразумений, сразу предупреждал открытым текстом, что никогда никого не любил больше трёх недель.

Это было неправдой.

Машу Воробьёву он любил восьмой год. Точнее, Машу Воробьёву он любил четыре с половиной года, потом она стала Машей Сладковской, а Юлий вылетел из института за пропуски занятий без уважительных причин.

В школе Маша Воробьёва была личностью довольно известной. Прежде всего, своей необычной красотой: спокойные серые глаза, прямые светлые волосы, и сама вся какая-то утончённая – как редкий садовый цветок или как средневековый мальчик-паж. Кроме того, она занимала призовые места на самых разных районных олимпиадах, лучше всех танцевала на вечерах и дружила с местной футбольной звездой Феликсом Ржаевым.

Юлий был, во-первых, младше её на год, а во-вторых, ничем особенным, кроме хронической неуспеваемости по английскому языку, не выделялся. Поэтому, когда на одной из перемен Маша Воробьёва появилась в их кабинете с вопросом «Где тут у вас Медников?», это произвело на весь 9-й «Б» довольно сильное впечатление.

Девицы, толкая друг дружку локтями и многозначительно хихикая, указали на его стол – последний в первом ряду. Юлий в это время в срочном порядке списывал у соседа Мити какую-то нерешаемую задачу по химии.

– Привет, – сказала Маша, останавливаясь рядом. – У нас через две недели будет вечер, посвящённый Великобритании.

Юлий оторвался от тетради и молча на неё уставился.

– Ты нам споёшь какую-нибудь песенку на английском? – вежливо спросила Маша.

– Я?! – изумился Юлий.

Маша заглянула в блокнотик и прочитала вслух:

– Девятый «Б». Медников. Это ты?

– Ну, я, – растерянно сказал Юлий. – Только я не пою!

– Да ладно тебе, – не поверила Маша, – вот же у меня записано… Значит, так. Репетиция во вторник, в актовом зале после шестого урока. Лучше что-нибудь из классики – «Битлз», «Дип пёпл», а вообще на твое усмотрение. Ждём тебя.

Маша повернулась и ушла, а Юлий снова потянулся к недосписанной задаче, хотя ему, понятно, было уже не до химии.

В тот день он сбежал с двух последних уроков – голова шла кругом, он не знал, что делать. У него была гитара, старенькая шестиструнка, иногда он на ней от нечего делать что-нибудь бренчал и мурлыкал тихонько, но в школе об этом не могла знать ни одна живая душа. И вдруг – такое…

Дома Юлий с порога взялся за гитару и с удивлением обнаружил, что руки трясутся. Играть он не мог – совсем ничего не мог, только лежать, смотреть в потолок и вспоминать её слова, движения, взгляды…

Потом нахлынуло вдруг пронзительное, пугающее своей силой ощущение счастья, тут же вогнавшее его в краску, – было стыдно испытывать столь бурные чувства от такой, в сущности, ерунды: ну, подошла, ну, позвала на вечер…

Умом – понимал, но волнение не отпускало, и ощущение счастья не проходило.

Было трудно дышать.

Вечером Юлий заперся в своей комнатёнке и сочинил свою первую песню, на стихи Гарсиа Лорки: «Ранит голос твой весенний среди рыночного крика, сумасшедшая гвоздика, заблудившаяся в сене…»

Потом он играл на гитаре все вечера напролёт – до тех пор, пока родители не начинали орать на него из другой комнаты громче телевизора, а соседи снизу и сверху – стучать по трубе.

На репетиции во вторник он спел битловскую «И я люблю её». Когда он закончил, Маша подошла какая-то притихшая, не похожая на себя, сказала:

– Просто нет слов… – и присела рядом с ним на край сцены.

Потом попросила:

– А ещё раз можно?..

Он спел ещё раз. Маша встала, прерывисто вздохнула и сказала англичанке:

– Я пойду, Ксения Андреевна, у меня что-то голова кружится…

И выбежала из зала.

Через несколько дней Маша ему позвонила вечером и долго молчала в трубку. У Юлия и в мыслях не было, что это может быть она, и сначала он спросил не особенно ласково:

– Ну, что там – заснули, что ли?

Потом поинтересовался:

– Что за идиотские шутки?

Тогда она сказала:

– Это я.

Он её не узнал – спросил, кто.