Приобщение к чуду, или Неруководство по детской психотерапии

– Я, конечно.

– А откуда ты про это знаешь? Тебе сказал кто-нибудь или ты сама так решила?

– Я сама знаю, что это так.

– Ты всегда такой была или недавно стала?

– Недавно стала, когда получила четверку в четверти по чтению из-за того, что получила двойку за стих. Теперь боюсь отвечать у доски. А мама говорит, что это потому, что я ленюсь, и потому, что я трусиха.

– То есть ты теперь плохая?

– Конечно!

– А «твое место в аду» – это значит, что когда ты вырастешь и умрешь, ты попадешь в ад за то, что была плохая в третьем классе?

– Нет, это значит, что мне лучше сейчас умереть, чем жить такой плохой. Я заслуживаю только этого и ада после того, как умру. Но я такая трусливая, что даже умереть боюсь, – говорит Она очень серьезно, твердо и печально.

Я оборачиваюсь к маме, которая при этих словах даже перестает пытаться удерживать уже неудержимые слезы. Мы долго разговариваем с ней о том, что для нее важнее всего, про ценность жизни, школьных оценок, психического здоровья ребенка, ее будущего, ее настоящего. В ее голове, судя по всему, многое проясняется.

С дочерью мы встречаемся всего несколько раз, и за это время Она «открывает» для себя давно существующие таланты, критически разбирается со своей «плохостью», признает себя красивой и отказывается от решения умереть. Она сталкивается со своим паническим страхом оценивания «со стороны», отчасти проживает его, когда мы играем в учительницу и ученицу. К Ней возвращается энергия и робко просыпается вера в себя.

Надо отдать должное Ее маме, теперь поддерживавшей Ее в неудачах, которые случались все реже, и радовавшейся Ее успехам.

Страшно только то, что для этого нам обеим потребовалось заглянуть в глаза ада ее дочери. И хорошо еще, что мы успели это сделать.

Разницу в родительском подходе к воспитанию, а значит, и в подходе общества, мне удалось хорошо почувствовать, неоднократно бывая в Америке. Любой американский ребенок, учась плавать, занимаясь балетом, пением, спортом, будет непрерывно слышать похвалы и поддержку в свой адрес. «Хорошая работа! Отлично! Здорово! Потрясающий удар! Замечательно!» – слышит ребенок практически после каждого, на самом деле не всегда такого уж замечательного, своего проявления. И дети не становятся от этого менее старательными, наоборот – у них есть стимул пробовать себя в разном, и им очень важно быть успешными.

Успех – один из важных критериев американской жизни, и из детей с самого младенчества растят успешных граждан общества, веря в их таланты и возможности и всячески поддерживая в детях стремление к их проявлению и раскрытию.

Моя американская племянница в свои тринадцать лет сказала: «Когда я вырасту, я буду великой оперной певицей, великой писательницей и великой баскетболисткой». «Конечно», – только и ответил ее американский папа. Только и всего. Никаких тебе: «Так не бывает! Какая оперная певица с твоим голосом?! Баскетбольный мяч уже год как в руки не брала! Ты сначала читать-то толком научись, потом уже в писательницы собирайся! И почему великой? Что, мания величия спать ночами не дает?» и т. д. Простое «конечно» позволит ей стать тем, кем она захочет и сможет сама. Возможно, не тем, не другим и не третьим. Но кем-то, кто будет уверен в том, что способен на многое.

Завышенная самооценка вовсе не означает, что ребенок реально оценивает себя выше всякой меры (как иногда кажется учителям и родителям), а значит лишь то, что на самом деле она у него все равно занижена, и то, что может представляться вовне как неумеренная похвальба и высокомерие на поверку оказывается всего лишь компенсацией собственной неуверенности или протестом против массы негативных оценок извне.

Только реальная вера в то, что любой человек хорош сам по себе вне зависимости от его умений и стараний, может многое изменить в его картине мира, а уж поддержка и некритичная заинтересованность в его деяниях и проявлениях совершают просто чудеса!

Таланты маленького человечка – это зерно, из которого может вырасти самое диковинное растение. Поддержка и вера – это удобрение для него, критика – это ненастье, ветер, дождь, снег. И если ветер дует слишком сильно и слишком часто, то зерно может так никогда и не взойти.

Кастрюлька со злостью

Большинство здоровых людей устроены так, что они смеются, когда им весело, плачут, когда им грустно, страдают, когда им больно, ругаются и кричат, когда их что-то разозлит. И это естественно, правда?

Карапуз в цветастом комбинезоне радостно осваивает мир на неокрепших ножках, но закон земного тяготения действует даже на симпатичных малышей, и он шлепается в ближайшую лужу, слегка покрытую льдом. Не то чтобы он очень ударился – скорее, испугался, и слезы уже ударили в нос… Реакцию большинства российских мам можно предугадать: раздраженный тон или крик «Я же говорила, надо осторожнее! Зачем ты туда полез?». И вот уже совсем страшно, потому что и так все непонятно и неожиданно, а еще мама так кричит, так злится…

Взрослые не могут не злиться, но почему-то считают, что это нехорошо. Наверное, потому, что когда они сами были детьми, им запрещали злиться их мама и папа. Ругаться, драться и кричать – неприлично, неинтеллигентно, неправильно.

Детей добрых и тихих и сейчас больше любят учителя, реже ругают родители. Как все-таки странно, что взрослые всех поколений учат своих детей тому, чему зачастую не следуют сами.

* * *

В их семье не принято было злиться. Если кто-то и позволял себе что-то подобное, то, видимо, как-то очень тихо или вообще «про себя». Возможно, поэтому Он не очень представлял себе – как это, когда злятся. Но в школе, куда Он пошел, почему-то злились многие. Когда учителя повышали голос, Он вжимался в парту, тело цепенело, в желудке что-то сжималось от ужаса, и хотелось только одного – стать невидимкой. Перемена не приносила облегчения. Если удавалось пробраться незамеченным в проем в стене и отсидеться там – это был успех. Чаще всего не удавалось. От язвительных замечаний, издевательств и откровенных ругательств обида подкатывала прямо к глазам, но плакать было нельзя, тогда вообще проходу не дадут. Хуже всего, когда доставалось по шее портфелем или от внезапной подножки растягивался на полу, – все так дружно гоготали, и от обиды забывалось даже разбитое колено.

В итоге Он перестал ходить в школу: просто больше не мог. Когда лежал дома и лечил невесть откуда взявшийся гастрит, а когда просто саботировал тихие мамины уговоры, уходя все глубже в свою депрессию. Единственное, что увлекало Его и позволяло хоть как-то оживиться, – это изучение оружия, и чем оно совершеннее и мощнее, тем больше интереса. Вполне вероятно, что именно так внутри Него жила Его агрессия. No не помогала Ему выживать.

Мы общались с Ним целый год, и были определенные успехи: и гастрит реже, и школа чаще, и настроение веселее. А когда в работу включилась мама, прошедшая «родительскую» группу и приглашенная на совместную группу «родители-дети», нам удалось одолеть еще одну ступень. «Как я могу ждать от него, что он начнет защищаться и противостоять тому, что происходит в школе, когда сама не умею делать ничего подобного? Надо начать с себя!» – сказала эта замечательная мама и впервые вступилась за своего сына, поговорив с родителями одноклассников.

Так получается, что работа с агрессией – одна из необходимых частей психотерапевтического процесса. Потому как в нашей культуре действительно существует специфическое отношение к злости и гневу. К детскому гневу в особенности. Дети с раннего детства получают двойное послание. Испытывая явные или скрытые волны агрессии, исходящие от взрослых, глядя в телевизор, даже читая обычные детские сказки, ребенок буквально погружается в поле агрессии и находится в нем день за днем, как любой из нас. Но прямое выражение своего гнева практически всегда осуждается даже самым близким окружением ребенка и совершенно недопустимо «на людях». В результате с самого раннего детства «маленькие граждане» научаются подавлять все, что связано с «плохими чувствами», испытывая либо стыд от ярости своих матерей, либо вину за собственный гнев, либо страх перед любым проявлением себя. В итоге подавляемый или, наоборот, часто выражаемый гнев становится проблемой как для самого ребенка, так и для тех, кто его окружает.

Я работаю с детским гневом несколькими способами и уверена, что у вас есть свои, не менее эффективные. Агрессия и злость, как мы выяснили, тема непростая. А в недостаточно безопасном пространстве, каким для детей поначалу является кабинет психотерапевта, и вовсе «запрещенная», поэтому я не прошу ребенка (особенно дошкольника) на первых же занятиях нарисовать его гнев. Я предлагаю ему нарисовать вулкан (если он знает, что это такое). Прекрасное задание для диагностики и исследования! Вулкан ребенка, на чью агрессию жалуются учителя и родители, будет непременно извергаться красной лавой, ее будет много: чем больше агрессии, тем больше она будет занимать пространства на листе. У детей с подавленной агрессией (тихих, со склонностью к депрессии, пассивных) лава будет вся внутри вулкана, в крайнем случае на их рисунках вулкан будет лишь слегка ею «плеваться», да и то цвет для изображения лавы будет выбран не красный, а серый, оранжевый – какой угодно.

Такой рисунок – безопасный повод поговорить о том, как вообще живет агрессия. Как справляется вулкан с лавой, которая внутри него, любит ли он ее копить или любит извергаться часто и с восторгом. Мы говорим о том, что может произойти при извержении со всем, что вокруг вулкана. Дети ищут и находят (!) способы извержения лавы, наиболее безопасные как для самого вулкана, так и для окружающего мира. После подробного обсуждения «вулканьей» жизни мы переходим к обсуждению того, как это обычно происходит у людей и у самого ребенка.

Один из важных способов работы со злостью – ее отреагирование, важный как в случае актуально существующего гнева, так и в случае работы с ребенком, склонным подавлять «негативные» чувства.

Таким детям я часто рассказываю историю, которая называется «кастрюлька со злостью». Она про то, что в каждом из нас есть такая кастрюлька, в которую попадают разные невысказанные чувства, многие из них почему-то считаются «плохими». Нас кто-то обидел, мы не ответили на обиду и не поделились этим чувством ни с кем, и вот она ложится прямиком в нашу кастрюльку и растекается там зеленой лужей; нас кто-то очень сильно разозлил, а мы не смогли себя защитить, и вот наша злость попадает туда же, нас что-то раздражает, а мы даже не можем понять что – и как будто не замечаем этого раздражения, а оно стекает все туда же. Что же будет, когда кастрюлька наполнится? Точно, взорвется от последней капли! И на бедного носителя этой капли обрушится все, что копилось иногда годами и к нему не имеет никакого отношения. Знакомо? Но страшнее, на мой взгляд, вариант наглухо закрытой кастрюли, которая даже не позволяет себе взорваться, а начинает разъедать саму себя, а потом и ни в чем не повинный организм.

«Пора браться за очистку кастрюли!» – говорю я ребятам. И мы начинаем со страшными воплями кидать в стенку какой-нибудь матерчатый мячик или мягкую игрушку, вспоминая всех тех, кто нас обидел, или колотим кулаками по мягкой подушке. Чем тише и послушнее ребенок, тем с большим чувством и силой он это делает, при условии, что его удается уговорить на это мероприятие. Особенно воспитанные соглашаются не сразу, но потом останавливаются, только совершенно обессилев.

* * *

Он явно не был желанным. Родиться пятым ребенком в семье алкоголиков – это несчастье или испытание? «Безусловно, второе», – внушала Ему Его приемная мама. Эта сильная, интеллигентная, очень опекающая и очень верующая женщина была всерьез озабочена Его сложностями в школе: Он не мог найти общий язык с учителями и одноклассниками, из-за чего обучался индивидуально (!). Меня же серьезно волновало совсем другое: Его потухший взгляд, полное отсутствие сил, несмотря на крепкое телосложение, нежелание не только что-то делать, но и просто говорить. Рядом с Ним мне поначалу было немного не по себе. Я не сразу уловила отчего. Потом понта: ощущение запертой в узком пространстве мощной силы, энергии. И при этом – молчание, взгляд человека, к одиннадцати годам утомившегося жить.

Он ненавидел школу, казалось, больше, чем смерть. Каждое утро Он просыпался уставшим от ненависти к тому дню, который ему предстояло прожить. Он, конечно, не сразу рассказал про это.

В тот первый день нашей встречи мне было интересно узнать, хочет ли Он чего-либо в этой жизни. Рисуем цветик-семицветик, исполняющий любые желания. Семь желаний: маме, бабушке, всему миру, себе – ничего. Ну хоть что-нибудь, уговариваю я Его. Нет, ничего. «Это неправильно! – возмущаюсь я. – Человек должен хоть чего-то хотеть. Хотеть не только можно, но и очень даже правильно». Он «просыпается» и смотрит на меня с большим удивлением. «Давай ты попробуешь понять, чего тебе хочется прямо сейчас, а я буду твоим партнером по осуществлению твоего желания, идет?» Он ложится на парту, несколько долгих минут одними глазами осматривает кабинет: «А поиграть в ту игру можно?»… Уходя, Он улыбнулся. Меня саму удивило то облегчение, которое вызвала у меня такая простая вещь, как Его улыбка.

Следующая встреча началась так же, как и первая: потухшим взором, апатией, полным отсутствием желаний. Я, серьезно опасаясь за Его состояние (учебный год подходил к концу, а значит, и наши занятия), явно торопя события, предложила Ему нарисовать гнев, злость или агрессию. И встретила отказ, который развернулся в теологическую дискуссию об отношении Бога к злости. Его Бог категорически запрещал Ему злиться.

– А что делать, если кто-нибудь тебя действительно разозлил?

– Ты должен страдать – это единственное, что разрешает Бог.

Я совершенно растерялась, в чем сразу же решила признаться:

– Знаешь, я с большим уважением отношусь к тебе и твоему Богу, но я в совершенном замешательстве, я не знаю, что мне делать. Моя наука, как и твой Бог, мне так же убедительно говорит о том, что злиться неизбежно, этого никто не может избежать, а не злиться, когда тебя сильно разозлили, – это к тому же и очень вредно, так как злость все равно никуда не девается, она спрессовывается и остается в нас, продолжая жить в нас какой-то своей дурацкой жизнью, принося нам вред.

Он с нескрываемым удивлением смотрит на меня:

– Что же нам делать?

– А что тебе предлагает твой Бог, если такое все же случилось: ты был зол, кричал, ругался, подрался даже. Что тогда?

– Тогда ты должен пойти в церковь и помолиться, замолить свой грех.