Возможны варианты

Возможны варианты
Ирина Николаевна Мясникова

Женские истории
Надя Давыдова рано научилась самостоятельно устраиваться в жизни. Успешно учась в институте, она умудрялась заниматься в театральной студии и даже зарабатывать кое-какие деньги. Потом родился сын Степка, и появилось прибыльное дело. Не везло Наде только с мужчинами. Один оказался меломаном-алкоголиком, другой – маменькиным сынком, третий был связан с криминалом. Несмотря на то, что Надя привыкла всегда полагаться только на себя, иногда ей не хватало надежного мужского плеча. Но есть ли в мире такой сильный мужчина, который сможет стать ей поддержкой и опорой?

Ирина Николаевна Мясникова

Возможны варианты

Жара. Асфальт плавится под ногами, знойный воздух прозрачными струями поднимается вверх, к синему-синему небу. На небе ни облачка, но Надя Давыдова этого не видит. Небо слишком высоко и далеко, а на Наде панамка, и она мешает смотреть вверх. Панамка застегивается сзади на пуговицу и похожа на трусы, которые для чего-то носят на голове. Видимо, для того, чтобы в панамные дырочки можно было просунуть Надины тоненькие, мышиного цвета хвостики. Из-за этой дурацкой панамки Надя видит только мамины ноги. Ноги у мамы красивые, очень. А еще красивей мамины белоснежные остроносые туфли на тонюсеньких каблучках-шпильках, которые застревают в расплавленном асфальте. Асфальт пачкает эти замечательные туфли, и мама злится. Мама у Нади очень красивая. На ней ярко-красное платье с белыми ромашками и прическа, похожая на башню. А еще на маме чудесные солнечные очки. Мама похожа на иностранную артистку, ей все говорят об этом. Сама Надя никогда иностранных артисток не видела, но понимает, что на свете нет ничего лучше, чем быть похожей на иностранную артистку. Она гордится, что идет с такой красивой мамой, но видит она все равно только мамины ноги. По правде сказать, Надя Давыдова видит все ноги, попадающие в ее поле зрения. Вот красивые мамины, а вот какие-то неказистые в коротких брюках и сандалиях, надетых на полосатые яркие носки.

– Ой, здрасте! – говорят эти ноги противным голосом.

– Здрасте, здрасте! – отвечают им мамины ноги. Удивительно, мама тоже, оказывается, умеет говорить противным голосом.

– Это ваша дочка?

– Да. – Мама гладит Надю по панамке.

– Надо же, какая уже большая! Еще недавно в колясочке возили. Быстро, быстро время бежит!

И еще какое-то «бу-бу-бу», а потом опять мягкий асфальт и мамины остроносые туфли. Хорошо, спокойно и ясно. И можно совершенно не волноваться, куда и зачем мы идем по этому мягкому асфальту. Надя Давыдова знает – все будет хорошо. И действительно, вот и замечательные ботинки, самые лучшие в мире, и крепкие папины руки, которые подкидывают Надю к самому синему небу. И она летит, а панамка ни капельки не мешает смотреть на самую красивую в мире маму и на самого лучшего в мире папу. Они смеются, они знают, что нужно Наде для счастья. Как хорошо, когда можно вот так беззаботно кувыркаться в родительской любви! И зачем только дети вырастают?!

– Мы подумали и решили, что тебе надо поступать в электротехнический.

– Почему в электротехнический? Я хочу в художественный. – Надя Давыдова стояла, привалившись к дверному косяку, и разглядывала своих любимых, самых лучших в мире родителей. Ей уже исполнилось семнадцать лет. Мышиные хвостики, когда-то торчавшие из детской панамки, превратились в замечательные густые темно-русые волосы, которые Надя собирала в хвост на затылке. Иногда она вплетала в хвост шелковый шарф и закручивала из него настоящую дулю, тогда она становилась особенно похожа на свою маму. Вообще, Надя Давыдова уже начинала подозревать, что стала настоящей красавицей. Однако этот факт пока еще всерьез не воспринимался ни ею, ни ее родителями. Мало ли на свете красивых людей. Вот умных – действительно мало! Давыдова заканчивала школу, и перед семьей всерьез встал вопрос о ее дальнейшем образовании. Родители периодически занимались промыванием Надиных мозгов и всеми силами вбивали ей в голову мысль о необходимости высшего образования. С этим Надежда не спорила, она вообще редко спорила с родителями. Можно сказать, практически никогда не спорила. Родители всегда знали, как для нее будет лучше. Поэтому Надя Давыдова сама себе удивилась, когда вдруг ляпнула, что не хочет идти в электротехнический институт.

– Вот как? – Мама строго поглядела поверх своих невозможно красивых очков и небрежным движением откинула в сторону журнал «Новый мир». – Почему именно в художественный?

– Я хочу быть модельером! – смело заявила Надя. От этой неожиданной смелости у нее внутри аж все похолодело.

– Да ну?! У тебя к этому есть талант и призвание? – Мамин голос был переполнен сарказмом.

– Мне это нравится, я хорошо рисую и хорошо шью, ты же знаешь! – Надежда искренне удивилась материнскому сарказму. Уж кто, как не родная мама, лучше всех знала, что Надя легко может принарядиться, используя для этого какие-нибудь совершенно негодные старые мамины одежки. Надежда их перешивала, перелицовывала и давала вещам вторую жизнь. Порой совершенно неожиданную. Это позволяло ей прослыть среди одноклассников настоящей модницей. К сожалению, переделывать туфли и перешивать зимние вещи она еще не научилась, поэтому иногда тайком от родителей заимствовала парадные мамины туфли или надевала на себя осенний мамин сверхмодный плащ из жатой кожи.

– Хорошо шить и рисовать для высшего художественного училища совершенно недостаточно. Там конкурс – двадцать человек на место, поэтому для поступления необходимы соответствующие знакомства, то есть блат. А у нас никакого блата там нет. Ты провалишься на экзаменах, пойдешь в ПТУ, поступишь на фабрику «Пролетарская победа» или «Большевичка» и будешь там пришивать воротничок. – Мама разговаривала с Надеждой как с несмышленой пятилеткой.

– Какой воротничок?

– Обыкновенный воротничок. На фабрике обычно одна работница пришивает воротничок, вторая манжет, а самой высококвалифицированной поручают пришивать рукав – и так день за днем. Ты готова пришивать воротничок всю оставшуюся жизнь?

– Нет. А вдруг я поступлю?

– Не мели ерунды. Но если вдруг случится чудо, тебя перепутают с какой-нибудь блатной абитуриенткой и ты поступишь, то после окончания тебе светит распределение в город Замухинск на тамошнюю фабрику «Пролетарская победа», ну, или, в конце концов, на фабрику «Знамя труда», и там ты будешь разрабатывать модель фланелевого халата в цветочек.

– Почему халата? – удивилась Надя. В ее представлении модельер придумывал новые фасоны и устраивал разные показы модной одежды, как в фильме про приключения итальянцев в России или в «Бриллиантовой руке». Давыдовой очень нравился момент, когда «брюки превращались в элегантные шорты». Конечно, она понимала, что кино – это кино, а жизнь от фильмов с участием не только иностранных артистов, но даже и наших советских, можно сказать родных, отличается очень сильно. В фильмах наши артисты были ослепительно красивыми и одетыми во все иностранное. Ведь если открыть советский журнал мод, посмотреть на безликих манекенщиц, их натужные, приклеенные улыбки и их якобы модную одежду, то всю ночь будут мучить кошмары. Но неужели так уж невозможен вариант, согласно которому Надежда Давыдова станет выдающимся модельером и изменит ситуацию в советской легкой промышленности?

– Конечно, халата! А чего еще? Ты разве не знаешь, что производит наша советская легкая промышленность в городе Замухинске? Чего там про Замухинск говорить, она и в Москве-то ничего путного не производит. Не хочешь халат, будешь разрабатывать сапоги «прощай, молодость» на «молнии» спереди. Советская легкая промышленность работает по утвержденному плану. Ты готова стать винтиком в этом механизме?

– Нет. – По всему выходило, что мама, как всегда, права, и вариант, в котором Надя Давыдова совершит переворот в советской легкой промышленности, выглядит совсем уже призрачным.

– Тогда марш в электротехнический. – Мама опять взялась за журнал.

– Нет, лучше на журналистику. – Надя решила, что уж если нельзя в модельеры, то в журналистах-то всяко поинтересней, чем в инженерах-электриках.

– Час от часу не легче! Ты думаешь, туда конкурс меньше? И там у нас тоже нет никакого блата. Для журналистики мало хорошо писать сочинения на свободные темы. Там надо уметь писать на заказ. А ты на заказ писать не умеешь. Из тебя постоянно прет какое-то свободомыслие, а это в советской журналистике штука неприемлемая. Опять же, это только в том случае, если случится чудо и ты поступишь. По окончании тебя распределят в тот же Замухинск, где ты будешь работать корреспондентом газеты «Вперед!» и всю оставшуюся жизнь писать статьи про передовиков производства. Тебе нравится такой вариант?

– Нет. Но почему ты уверена, что меня отправят в Замухинск?

– Потому что в Москве и Ленинграде журналистов хватает и без тебя. У нас же нет никаких знакомых ни в газетах, ни в журналах, ни на телевидении. Так что районная газета – это максимум, на который ты можешь рассчитывать.

Надежда тяжело вздохнула, опять мама камня на камне не оставила от ее предложения.

– А если пойти в театральный? В артистки? Я ж в кружке занималась, у меня вроде бы хорошо все получалось. Ты же помнишь, меня хвалили. И внешне я на артистку похожа, на иностранную, вся в мать! – Надежда решила уже выдать родителям и свою тайную мечту. Чего уж там, раз такой приступ смелости накатил.

Мама засмеялась:

– К сожалению, этого опять мало. Конкурс в театральном не меньше, чем во всех остальных вышеперечисленных тобой местах. Однако я не исключаю, что при поступлении в театральный вероятность чуда все-таки выше. Но! Что потом?

– Неужели опять Замухинск?

– Определенно! Местный театр драмы. Роль горничной – «Что, барыня, чай подавать?» в смысле «Кушать подано».

– Но почему, почему даже в Замухинске «Кушать подано»? – возмутилась Надя.

– Потому что в Замухинске есть ведущая артистка, местная прима, жена главного режиссера Загоруйко.

– Она же не может одна играть все роли?

– Конечно, не может, для этого у нее на подхвате жена директора театра и жена заведующего литературной частью, а также артистка-травести Петушинская и артистка Пупкина.

– Ну, с женами все ясно, с травести тоже понятно, я с ростом метр восемьдесят в травести не гожусь, но что с Пупкиной-то не так?

– Пупкина актриса хорошая, но она страшнее атомной войны, поэтому не представляет собой никакой угрозы для примы Загоруйко. Сидит на характерных ролях и в примы не лезет. А тут выходишь ты вся в белом, ленинградская штучка, ноги от ушей. Мало того что сам главный режиссер Загоруйко слюни развесит, так еще и директор вместе с заведующим литературной частью поплывут. Кому ж это понравится? Так что «кушать подано» – это в лучшем случае, в худшем – эти бабы разорвут тебя на части.

– А в электротехническом? Я же больше всего на свете не люблю физику! – Наде очень хотелось заплакать. Ей стало жалко не только себя за то, что придется изучать эту противную физику, но и артисток Пупкину и Петушинскую, прозябающих в театре драмы города Замухинска.

– Зачем тебе ее любить? Физику, моя милая, надо знать! Ты у нас девушка усидчивая, ответственная. Я ни минуты не сомневаюсь, что ты эту физику осилишь, да еще и будешь знать ее лучше всех!

– Зачем мне знать физику лучше всех? – удивилась Надежда. Ну ладно еще выучить какой-то минимум, чтобы сдавать экзамены. Но чтобы знать эту мутоту лучше всех! Нет, подобное в планы Нади Давыдовой никак не входило!

– Чтобы остаться на кафедре, закончить аспирантуру, защитить диссертацию, стать преподавателем, доцентом, затем профессором.

– И?.. – Надя представила себя профессором. Профессор был в белом халате и похож на доктора Айболита.

– «И»! Ты знаешь, какая зарплата у профессора? А престиж, связи? И заметь, это все не в Замухинске, а дома в замечательном городе на Неве.

– Да, но тебе не кажется, что профессоров в Москве и Ленинграде ничуть не меньше, чем модельеров, журналистов и артисток?