Катериной Павловной был, наконец, Григорий официально признан зятем. По этому поводу Гриша с тестем Степаном даже на пару напились от счастья, хотя оба к спиртному были всю жизнь весьма и весьма равнодушны. Тонечка всласть наговорилась с матерью и сёстрами, родными всех мастей и колен.
Но, всё хорошее имеет обыкновение быстро заканчиваться.
Через несколько дней пора было ехать на новое место службы.
Вся родня пришла провожать Мусенковых на вокзал Владивостока. Катерина плакала. В последний раз обняв дочь, она сунула той в руку крохотную коробочку.
– Это тебе. От нас с отцом.
Опять слёзы, объятия.
Поезд сердито фыркнул, дал гудок и пошёл, набирая ход, перестукивая колёсами. Тонечка открыла коробочку. Там лежали небольшие золотые серёжки…
Ласковый привет от отца-матери.
Благословение в дальний путь.
Шёл сентябрь 1937 года.
9. Бессарабия. Письма Тонечки
Пусть будет мир!
И пусть не грянут пушки!
И на всемирной шахматной доске
Никто не двинет армии, как пешки…
И руки не заломятся в тоске!
И отправилась Тонечка в своё первое большое путешествие с востока на запад через весь-весь Советский Союз.
Измерили они с Гришей свою страну телеграфными столбами за окном вагона, бегущими рядом с насыпью, как верный пёс рядом с хозяином; крохотными домишками станционных смотрителей; бревенчатыми заборами поселений вдоль Великого Сибирского пути; медной осенью тайги; звёздными ночами и дождливыми рассветами; стаканами безвкусного, но обжигающего чёрного чая в железных подстаканниках… и длинными разговорами попутчиков. Болотами и горными кряжами, тоннелями и бесконечными мостами. Забайкальская, Кругобайкальская дороги. Боже мой, по каким местам шёл паровоз! Скалы справа, Великое озеро – славный Байкал – слева! Ребятишки на полустанках стоят, смотрят, дивятся. Поезд идёт!
– Ты-ты, ты-ты, ку-да? ку-да? – бьют рельсы колёса, спрашивают Тонечку. А та и сама не знает, куда.
Чем дальше мчал паровоз Тоню на запад, тем всё более удивительной казалась ей жизнь. А когда переехали за Урал, то и вовсе поразилась она городам и посёлкам, полям и равнинам. Всё огромнее города вставали на пути. Всё выше дома, всё богаче одеты люди. Тонечке казалось, что они с Гришей въезжают в вечный праздник. Женщины были в красивых плащах и шляпах, автомобили на широких улицах. Вокзалы как дворцы.
– Гриша, мы и правда с тобой, как из тайги!
Шутила Тоня, но Гриша замечал нотку печали в её голосе и давал себе слово в лучшие наряды разодеть её, свою красавицу! Вот только получит он денежное содержание, когда прибудет на место службы. Хватит, настрадалась его Тося, теперь они заживут получше.
Долго ехали. Много увидели, а речей попутчиков выслушали ещё больше.
– Гриша, и книг читать не надо, всё люди расскажут, – смеялась Тонечка,
– Всё расскажут, да и не по одному разу.
Старалась она учиться у попутчиков говорить правильно, без дальневосточных прибауток и словечек. Хотелось ей ничем Гришу не смутить, достоинства жены его, командира Красной Армии, не уронить.
Корила себя Тонечка, а не замечала, какими завистливыми глазами глядели на её мужа попутчики-мужчины, как и не замечала она в своей прелестной наивности и простодушии направленных на неё взглядов, полных восхищения.
Грациозна и изящна была Тонечка, выдержана и немногословна.
Но как пылали её глаза, как лукаво умела она усмехнуться, приопустив ресницы, какая роскошная корона из кос украшала её головку, как притягивала взоры плавная линия покатых плеч, округлые руки, высокая грудь, тонкие лодыжки.
Во всём её теле чувствовалась порода.
Когда Тонечка, изящно выгнувшись назад, маленькими ручками поправляла, перекалывала шпильками свои косы, некоторым попутчикам кровь бросалась в лицо, и они под разными предлогами спешили выйти из купе Мусенковых.
Наконец длинное-предлинное путешествие окончилось. Приехали!
Новым местом службы Григория была юго-западная граница СССР.
Граница между Молдавией и Румынией. Теперь им служить и жить под Тирасполем на заставе. Бессарабия, так звали то место тогда. Бессарабы, так звала местных и Тонечка.
Она писала матери:
– Тут всё по-другому. Земля совсем плоская. Сколько ни смотри, всё ровное, как стол! И поля, поля, виноградники! Тайги нет. Лесов совсем мало, не то, что у нас. И сопок нет. Ой, тепло же тут! И не ветра дуют тут— ветерки, мягкие, ласковые! После Сахалина мне кажется всё это тут рай земной! И девочки не болеют. Представляешь? Совсем не болеют! И зимы почти нет. Не то, что на Сахалине!
– Люди мне непривычные, невысокие, черноглазые и темноволосые, но все очень резкие. Смотрят так колко и говорят по-своему. Празднуют часто. Поют на своих праздниках много. Песни же у них – не как у нас, протяжные, а как-то быстро и дико они поют, но ноги сами в пляс летят от их песен. На месте не усидеть! Вот правда истинная! И ещё там играют не на гармони, а на маленьких скрипочках, так быстро-быстро пиликают, прямо рвут струны.
– Много винограда. Из него все местные давят вино и пьют вместо воды. Вино это не пьяное совсем. У каждого на базу есть дедами ещё вкопанный кувшинище для вина. Мне говорили, что кувшин этот – больше человеческого роста. Так одна семья всё вино из этого кувшина выпивает за год! И по осени давят туда новый сок. Мы как приехали, так все местные виноград как раз давили. Ногами! Чудно!
– А если мужики тутошние по-настоящему крепко напиться хотят, они пьют местную самогонку из слив. Сливянка, так называют её по-нашему. Говорят, она шальная, люди от неё звереют прямо!
По прибытии Григория Сергеевича назначили командиром пулемётного дивизиона погранзаставы, одной из четырёх на этом участке, что находилась в ведении пограничной комендатуры Тираспольского укрепрайона. Теперь у него много подчинённых! И большая ответственность. Теорию и практику пограничной службы Григорий изучил серьёзно, да и продолжает самообучение.
Тонечка писала:
– Читает, когда может урвать время. Стал такой серьёзный, озабоченный!
Ещё Тонечка с гордостью сообщала, что Гришу уважают, он на хорошем счету, и у него везде порядок. Вот он какой он, муж её дорогой!
Застава эта была – не чета сахалинской. Всё обустроено. И большой город недалеко. Можно иногда туда съездить. Семьи пограничников снимали жильё у местных жителей. Тонечка познакомилась и подружилась с женщиной. У неё и остановились. Сняли полдома с отдельным входом.
Так и жили.
Григорий дни и ночи проводил на службе.
Тонечка же день-деньской была с детьми.
Лизочка и правда была полной противоположностью бедовой Веры. Была она беленькой, угловатой, тихой. Росла привязчивой и нежной, но страшно обидчивой и ревнивой.
За мамино внимание дочери воевали на равных, истово и постоянно.
Когда ночами Гриша был на службе, Тонечке приходилось всё время спать на спине, чтобы дочери, лежавшие по обе стороны от неё, не ревели от соперничества и не дрались.
Верочка же была большая выдумщица и шкодница. Чтобы маленькая Лизочка не увязывалась за ней и не мешала играть с «большими» подружками, Вера накладывала брезгливой Лизочке в сандалики гусиного помёта… та рыдала, Вера удирала. А однажды, пятилетняя Верочка сделала парашют из газет, затащила трёхлетнюю Лизочку на шкаф (благо – невысокий) и спустила вниз в затяжном прыжке с парашютом. Лиза на всю жизнь осталась с горбинкой на носу. Ох, и доставалось же Вере от отца! Но Тонечка всегда говорила мужу:
– Смотри, Гриша, она вся в тебя характером! Вспыльчивая и шумная, но правдивая, отходчивая и добрая!