Выйти из поезда

Всю игру, пока они играют, я смотрю только на него. Я стараюсь вглядеться в каждый его жест. Я ищу доказательства, только сама не знаю чего. Его «нелюбви» ко мне или моего излюбленного «мне показалось». Моя последняя иллюзия – мой последний оплот веры в счастливое будущее, не покидай меня! О, я согласна жить в этой выдуманной сказке, ибо лучшей жизни я не ведаю.

* * *

«Ладно, ладно, ты просто паникуешь, – говорю я своему отражению. – У него просто много работы и, возможно, какие-нибудь сложности».

Я поправляю изящное, персикового оттенка, платье. Сегодня я превзошла себя. Отчего же на душе так тревожно?

Рауль последние месяцы всё чаще задерживается на работе, всё реже со мной общается. Какая же унизительная черта – ревность, этакая смесь страха и жуткой неуверенности в себе, припудренная приличной порцией паники. Почему в женщине так унизительно пробивается это чувство? То ли дело в мужчинах! Сразу вспоминаются Оттело, Хитклиф и другие широкоплечие, дышащие жаром герои. «Или будь совсем моею, или я тебя убью!» Но в женщинах… нет – всё происходит как-то трусливо, унизительно и рабски. Женщины ревнуют даже ненужных им мужчин, не своих мужчин и даже не мужчин вовсе, а, к примеру, подруг. Но когда дело касается реально любимого человека, просыпается и в нас дикий зверь, но не лев, а какой-тот шакаленок. И этот шакаленок готов на всё, чтобы удержать свое. Готов вынюхивать, выслеживать, но больше всего боится правды и действий. И ищет истины, и бежит от нее одновременно. Женская глупость базируется на мысли, что без мужчины ты и не женщина вовсе, а лишь какая-то ее половина, и то не самая лучшая. Чрезмерные ожидания – чрезмерные разочарования. В моем случае я поставила на кон всё. Ожидание – самый худший враг, и притом враг чрезвычайно хитрый. Вроде ты плохого ничего не делаешь, а просто ждешь чего-то или кого-то. Но, поверьте, совершенно незаметно этот враг стирает настоящее, крадет у тебя вкус жизни, ты перестаешь ощущать ее движение. Ты больше не живешь, а просто существуешь. Становишься молчаливым пассажиром, просто пассивным наблюдателем своего пути.

Спустя два часа – да, ровно два – я начала звонить Раулю. Его телефон не отвечал, а точнее, не отвечал его хозяин, и по какой причине – было самое мучительное для меня. По прошествии трех часов во мне начала вскипать ярость. Ужин остыл. Свечи глупо высились на накрытом столе, так и не охваченные романтическим пламенем. Спустя четыре часа, в районе полуночи, звякнул оборот замка. Рауль, как кот, крадучись на мягких лапах, тихо зашел в темную квартиру. Но я ждала его. В эту ночь мы сильно поругались, впервые с момента… моего возвращения. Он всё повторял фразу, которая жутко меня раздражала.

– Ну что ты хочешь от меня?!

Я не знаю, чего я от него хотела, но догадывалась, что стремилась достигнуть счастья посредством него. А еще я хотела удержать его, но в этом я побоялась признаться самой себе. А еще я его любила.

Спали мы в разных комнатах, изможденные ссорой, которая, как гроза, бушевала несколько часов.

С той ночи мы вступили в новую фазу наших отношений – финальную.

* * *

– Рауль, поговори со мной, пожалуйста!

Наш разговор состоялся примерно спустя три недели после той большой ночной ссоры. Мы гуляли вечером по набережной, был необычайно теплый, даже жаркий вечер. Его поздние возвращения, уединение с телефоном в ванной и какой-то скованный и безучастный тон общения со мной уже не просто «казались», а яркой кнопкой «ALARM» светились в моей голове и сопровождались оглушительной сиреной моего подсознания.

– Эмма, детка, что ты опять начинаешь?

– Послушай, я… я люблю тебя, но я не слепая. Что-то происходит между нами, всё изменилось.

– Ты опять пытаешься испортить вечер, Эм!

– Окей, ладно! Ты опять не можешь набраться смелости…

– Что значит опять?!

Надо быть осторожнее.

– Рауль, ты причиняешь мне боль. Скажи, что всё у нас хорошо, и мы больше никогда не вернемся к этому разговору. – Я трусливо иду на попятную, мне расхотелось заходить глубже в эту воду, которую я только что взбаламутила.

Но он молчит. Эту мучительно. Больно почти физически.

– Рауль… – Мой голос звучит жалобно и тихо.

Я смотрю на его красивый профиль, а он смотрит вдаль, на корабли. Его молчание давит мне на грудь. Его тяжелый вздох, как по команде, запустил мои слезные механизмы. И эта соленая вода тонкими струйками бежит по моим щекам. Только не говори…

Еще один вздох.

– Эмма, я не знаю… Всё правда изменилось. Я очень ценю тебя, ты невероятная… – Не говори, не говори… – Но я не чувствую того, что раньше. Я запутался, Эм.

– Мы можем попытаться разобраться вместе!

– Ах, Эмма, ты не понимаешь. – Не говори, умоляю, ничего не говори… – Я думаю, нам надо расстаться. Но я всегда буду рядом, если тебе будет нужна моя помощь и…

Дальше я уже ничего не слышу и не вижу, слезы застлали мне глаза.

– Рауль, почему?! Ты кого-то встретил?

– Эмма, хватит!

– Злишься?! Я не достойна даже знать правду?!

И я злюсь тоже. Во мне растет бешенство.

– Эмма, я повторяю, что не хочу обсуждать с тобой всякие глупости! Мне тоже очень тяжело, черт побери! Давай не будем усложнять.

Но моя истерика уносит меня уже очень далеко от границ здравого смысла и приличного поведения.

– Ты не можешь, Рауль! Я столько прошла, ты не представляешь, каково мне жить! Я схожу с ума! Я через столькое прошла!

– Эмма, успокойся же, на нас смотрят! Я сочувствую тебе, и я знаю, как тебе было непросто. Но ты справилась. И я буду рядом всегда, и если понадобится моя помощь…

– Заткнись! Ты ни черта не знаешь! Моя жизнь потеряна!

– Хватит! Это бессмысленно. Весь этот разговор.

Он резко встает, я хватаю его за рукав. Пару секунд он ошалело смотрит на меня, а потом высвобождает руку.

– Прости, – разворачивается и уходит.

О, я уже слышала это неловкое «прости»! Тогда почему-то было не так больно. Но сейчас я разбита вдребезги. На части, молекулы, атомы.

Солнце давно завалилось за горизонт, уже стемнело, и стало прохладно. Я как будто приросла к скамейке и смотрела невидящим взглядом куда-то в темноту, спрятавшую от меня водную поверхность. Мрак снаружи был не такой черный, как у меня внутри. Я сидела, как статуя, будто в какие-то далекие времена я встретилась глазами с Медузой Горгоной. Какая выжженная душа! Ну куда мне идти и зачем?

Я так старалась сделать свою жизнь идеальной и счастливой, и всё равно всё пошло под откос. Я осталась одна. А если я вновь заболею?! Если это мой сценарий? Я жалкая. Я даже не смогла ничего исправить. Что я должна делать дальше?

Окончательно замерзнув, я побрела к дому. Редкие прохожие, мельком взглянув на меня, поспешно отводили взгляд. Я шла, не пряча слез. Знаете, бывает два вида истерики: та, которую мы последней каплей воли еще можем контролировать, потому что нам все-таки важно, как мы выглядим со стороны, как будто есть еще что терять. И истерика неконтролируемая, этакое дно, когда всё уже неважно, ведь с такой грандиозной душевной болью не совладать, да и мыслей, чтобы пытаться что-то контролировать, нет.

* * *

– Мужчина, который хлопнул дверью, это беда?! Пфф, деточка, еще хуже тот, кто не может этого сделать. Сидит и ждет у моря погоды, полнейшее бездействие и стагнация – вот что страшно! С такими будешь мучиться долго. По-садистски медленно, больно, понимаешь? Я по своему покойному уж знаю… Поэтому пореви и иди дальше, если ушел, то и к лучшему. Одна дверь закрылась, значит, скоро откроется другая, – так рассуждала моя бойкая соседка по приемной психоаналитика. Она приводила сюда сына-подростка, а я, причем силком, притаскивала себя.

Мое состояние было настолько паршивым, что я не знала, что мне делать. И раз уж тему наложения на себя рук я закрыла, то оставалась помощь специалиста и медикаменты. Страх, что моя жизнь неизменно неудачна, придавил меня полностью. А после того, как я узнала, что Рауль все-таки ушел к другой, и это была та самая девушка, на которой он женился в той, другой нашей жизни, мысль о неизбежности судьбы просто съедала меня. Я каждый день в любом недомогании уже видела самое дурное. Поэтому я резонно рассудила, что без профессиональной помощи и таблеток мне не обойтись. Да и «эффект попутчика» в моем случае работал весьма хорошо – постороннему человеку я могла открыть душу куда лучше, чем близкому.

Но я знала, что нужно быть борцом. Одного знания, конечно, мало. Нужно и чувствовать себя таковым, но, тем не менее, я пыталась не сдаться окончательно. Странная, конечно, душа человеческая… не связанная с разумом напрочь. Почему наперекор всем доводам твое тело подчинено именно внутреннему состоянию? Нельзя просто захотеть или приказать себе. Но если что-то постоянно делать, «взбивать лапками молоко», оно как-то и наладится само… возможно… И будучи таким вот лежачим на лопатках бойцом, я заставила себя через два дня улететь в запланированное еще давно путешествие. Психоаналитик хвалила меня за такое «взрослое решение», но в ее глазах я читала пристальное беспокойство. Она знала и понимала больше, чем говорила мне. И мы играли с ней в эту игру. С моим максимально высоким уровнем дистимности и тревожности, с засевшей намертво склонностью к рефлексии, с ярко выраженной депрессией, – от меня можно ожидать чего угодно. Сколько их, таких, как я, пятнающих своими печалями ауру этого кабинета? Все сломанные куклы, исковерканные жизни в этой своеобразной ремонтной мастерской.

* * *

Исцеляющая сила движения… Все, конечно, знают расхожую фразу, что движение – это жизнь. При этом жизнь не всегда движение. Часто жизнь просто топтание на месте, стагнация во всей ее косности и меланхолии.