Ведьмин корень

– Конечно, – с тяжёлым вздохом ответила Виктория, и через пять минут Даймон знал всё.

– И вы уверены, что ваш брат не имеет отношения к пропавшим детям, – сказал он, подумав.

– Уверена! Почему вы спрашиваете?

– Часто любовь затмевает разум. Справитесь с неприятным сюрпризом, если таковой случится?

– Не случится.

– Подождите. Вашего брата я не знал, и вас не хочу обидеть, но не вспоминается ли вам какая-нибудь странность, которую мысленно вы гнали от себя?

– Я понимаю, о чём вы, за двадцать лет страданий я узнала по этой теме всё. Говорят, люди из окружения психопата или насильника обычно ничего не подозревают, а бывает и по-другому. Женщина замечает, что муж слишком пристально смотрит на короткое платье дочери, или обнаруживает в его портфеле что-то странное вроде верёвки, но преступно ищет удобное оправдание, чтобы не создавать проблем себе, ему, всем, а потом… потом становится слишком поздно. Нет, я первая не пощадила бы его. Мой братишка был светлым человеком. Если и была одна заноза, которая до сих пор меня терзает, то не такого рода… Когда Брав пропал, его невеста ни разу не пришла к нам домой. Иногда я встречала её на улице, но она всегда проходила мимо, опустив глаза. Теперь я понимаю, что нужно было поговорить с ней откровенно, умолять рассказать всё, что знает, а я решила: она сомневается в Браве, и это меня задело. Глупая, ненужная гордость… И обида. Но… сожалеть поздно. Сегодня, надеюсь, всё станет ясно.

– Будьте мужественны.

– Вы знаете, что вы прекрасны?

– Ха-ха, – сказал Даймон, усмехнувшись.

2

День выдался солнечный. Они шли третий час и миновали первый холм. Едва ступая на распухшие ноги, Виктория тащила за собой плетёный короб на колёсиках, под крышку заполненный подарками для Додоны. Чтобы срезать путь, дорогу выбрали вдоль шоссе, но сейчас предстоял подъём на второй холм, и Летка волновалась.

– Давайте, я довезу вашу тяжесть хотя бы вон до того столба, мада?

– Опять! Хочешь мне всё испортить? Ты же знаешь, я всё должна сделать сама… как велела Додона… – Виктория остановилась и глотнула воды из пластиковой бутылки. – Во рту сохнет, и спина болит, а так ничего. Тяжельче было двадцать лет мучиться от неизвестности, так что сегодня, можно сказать, легко. Сегодня я эту ношу скину.

– Но на стуле-то посидеть можно?! – Летка махнула рукой, и медленно двигающийся вместе с ними чёрный автомобиль остановился. – Стул давай! – приняв промедление Виктории за согласие, крикнула Летка сидевшему за рулём Кристоферу.

– Ещё чего! – крикнула Виктория, задыхаясь. – Я что, умираю, чтоб мне стул подставлять? Кыш! Оба!

Кристофер пожал плечами, и автомобиль медленно тронулся с места.

– Имя-то братишке придумали? – через сотню шагов спросила Виктория.

– Нет! – с досадой ответила Летка. – Устали спорить. Одному нравится то, другому это. Мада, а у меня к Додоне тоже дело есть. Конечно, сначала ваше решим, а моё потом.

– Про женихов спросить тебе никакая Додона не нужна, ты сама гадалка.

– Да ну. Я же не гадаю. Просто ляпаю первое, что придёт в голову…

– Давай передохнём, и ты ляпнешь.

Они остановились, и Летка закатила глаза.

– Выйду за Мартона и через неделю сбегу от этого дятла. Выйду за Лапа – он ударит меня бутылкой по голове, и я… Ой! – Летка испуганно вытаращила глаза. – Что я сказала про Лапа?

– Ох, девонька, – сокрушённо сказала Виктория, берясь за ручку короба и трогаясь с места. – Зеленщика вычёркиваем однозначно.

– А за Мартона я теперь ни за что не пойду…

– Уже решила? Совсем ведь без претендентов останешься.

– Не хотела вам рассказывать…

– Что такое?

– В последнее время он сильно изменился. Опять стал выражаться. Как загнёт – у меня внутри всё сжимается. И несёт всякую чушь: «Молодым хорошо, они здоровые и красивые – почему я старый? Вот бы всё вернуть, ради такого ничего не жалко…»

– Ещё завидует. Никто его молодость не крал, – сердито сказала Виктория.

– Сам с собой разговаривает, бормочет про жаркие уста.

– Что-что?

– Хочет, чтоб девчонки его целовали жаркими устами.

– О боже… Хотят ли этого девчонки? И откуда слова-то такие знает? Уста…

– А позавчера приставал… Поймал в коридоре у ледника, к стене прижал, лапал…

– Этот тюлень?!

– Не тюлень, а скот. – У Летки от обиды дрожали губы. – Хватит, говорит, из себя изображать. Собралась всю жизнь невинной ходить? Небось, по ночам воешь. И тискает как бешеный. Так мерзко… И сам мерзкий, и слова его… У меня все руки в синяках. – Летка задрала рукав плаща и показала запястье. – А твоё какое дело, говорю. Как хочу, так и живу. Не муж – и не лапай. Чтоб я из-за тебя потом замуж не вышла? А он прямо взбесился. Увижу, говорит, что ты для кого-то расфуфырилась, задушу! Еле отбилась…

– Да он что, совсем рехнулся?!

– Отцу боюсь говорить, он же взрывной, пришибёт его и в тюрьму сядет… а как мы без отца?

– Всё, – выдохнула Виктория, нервно обмахиваясь платочком, – этого тоже вон из списка. Вернёмся, я с ним поговорю ласково. На всю жизнь запомнит. Вот так женихи… что один, что второй… Летка, может, сядешь в машину к Кристоферу, отдохнёшь? Чего ты из-за меня мучаешься? Зачем?

– Чтобы вас поддержать, мада. И больше не предлагайте!

Откуда-то сверху неожиданно донеслось мяуканье. Виктория с Леткой задрали головы. Над ними тянулась линия фуникулёра, и из проезжавшей кабинки высунулась кошачья мордочка.

– Мада, гляньте, это ж Господин Миш! – ахнула Летка.

– Котенька наш… – Виктория помахала мурру платочком.

– Беспокоится о вас.

– Ой, ну, что ты, – засмущалась Виктория. – Просто ехал мимо.

Через час наконец поднялись на холм и остановились отдохнуть.

– Не нравится мне ваша Додона, и спрашивать у неё я ничего не стану, – с неприязнью сказала Летка. – Заставила вас три года на себя пахать. Я думала, вы к дочери ездите.

– Я и езжу, с гостинцами, раз в месяц. Она в Пшиннике живёт, это сто тридцать лиг от Дубъюка.