Небо примет лучших. Начало пути

Мне снилось императорское ложе. Стоял солнечный день. Белые полупрозрачные ткани переливались на свету и колыхались от тёплого, наполненного душистым жасмином ветра. Ложе устилал белый шёлк, и смуглая, почти что золотая спина императора горела на ней.

Я не видел его лица – лишь кое-как собранные в пучок волосы. Ветер летел, играл с занавесями и бросал на золотую спину белые лепестки, и те, соприкоснувшись с кожей, вспыхивали яркими огоньками.

Император пошевелил лопатками, чуть приподнял голову. Что-то сказал, я не услышал, что именно, но понял, что он попросил погасить огоньки.

Моя рука скользнула по золотой спине. Некоторые огоньки гасли сразу, стоило только к ним прикоснуться. Другие требовалось ущипнуть. Третьи ушли под кожу, и, чтобы добраться до них, мне пришлось надавить и нащупать. Летел ветер и сладко пахло жасмином…

Я проснулся, а перед глазами всё ещё стояла золотая спина с горящими белыми точками.

Сердце замерло и заколотилось, словно бешеное. Этого… этого не могло быть! Это наверняка был просто сон! Просто мне приснилось то, о чём я думал! Совпадение, не больше!

Глупо, но я уставился в потолок так, словно оттуда должен был явиться некий знак, который подтвердил бы истинность видения. Разумеется, потолок ничего мне не показал.

Но я всё равно поднялся и пошёл в покои принца Чана так, словно драгоценная карта огоньков в моей голове могла погаснуть, а знание – расплескаться. Чан вскинулся, когда моя рука прикоснулась к его плечу:

– А? Что? Ты что тут делаешь?

– Мой принц, я придумал, как мне передать вам ян, – прошептал я. – Без… нежеланных касаний.

– О! – принц Чан сонно зевнул и нахмурился. – Ага. Что для этого нужно?

– Лишь мои руки и ваша спина. Вы согласны обнажить спину?

Глава 3

Точки и спины

– Вот ещё! – возмутился принц Чан. – Нет! Я не согласен! Всё, иди отсюда, или я позову стражу!

И он с гневным сопением завернулся в одеяло и продолжил спать, даже не попытавшись попробовать.

Рабу не следовало спорить с господами и настаивать на своём – это было чревато. Не казнью, нет, но отправляться в руки пыточных дел мастера мне не хотелось. Потому я тихо вернулся в кабинет и, найдя тушь, зарисовал карту на своей руке. Из-за тусклых предрассветных сумерек получилось плохо. Я лишь понадеялся, что эта запись напомнит мне истинное положение точек, когда доберусь до бумаги и кисти.

Сон исчез. Я рискнул в очередной раз и воспользовался водой для умывания, утерев лицо собственным рукавом. Остальное время скоротал за расчесыванием волос. В моем распоряжении был лишь маленький декоративный гребешок, и это дело растянулось на долгое время. Я сидел на циновке, а мой взгляд всё не отрывался от стола. Некая незначительная мелочь на нём не отпускала меня, цепляла глаз, но из-за того, что это была мелочь, разум так и не осознал её, как я ни старался. За окном медленно, будто бы нехотя разгорелся рассвет. Принц Чан проснулся лишь спустя две палочки после восхода солнца.

– Ты что, ещё здесь? – раздался хриплый шёпот.

– Доброе утро! – поздоровался я и поднялся, чтобы поклониться.

Принц Чан повернулся на бок, протёр глаза, сонно зевнул и уставился на меня.

– Мне приснилось, или ты правда предлагал какой-то способ поделиться ян без лишних ухищрений? – уточнил он.

– Не приснилось, – кивнул я и потупился. – Я был настолько воодушевлён, что посмел разбудить вас. Простите.

– Подойди, – зарывшись поглубже в одеяло, велел принц.

Я приблизился и, повиновавшись жесту, склонился ближе. Принц коротко размахнулся – и лицо обожгла пощёчина.

Что ж, слухи не соврали. Он и правда любил причинять боль.

– Благодарю за вразумление, мой принц.

Я покачнулся и склонился. Волосы с тихим шорохом упали, скрывая меня от мира.

Принц Чан усмехнулся – и новая пощёчина прилетела с другой стороны.

Впрочем, это оказалось не столько больно, сколько унизительно. Да и дело ограничилось лишь двумя пощёчинами. После принц остановился и спросил:

– За что – понял?

– Полагаю, за то, что нарушил ваш сон, – честно ответил я и вытерпел третью пощёчину. – Простите ничтожного раба за его скудоумие и сжальтесь. Скажите, за что вы меня наказали?

– Первая пощёчина была за то, что разбудил, это верно. Последняя – за скудоумие, это ты тоже правильно догадался. А вторая – за предложение, – спокойно объяснил принц Чан. После наказания его глаза блестели, а на лице появилась лёгкая улыбка. – Ты посмел предложить мне свою жизненную силу.

– Вас не устраивает моя жизненная сила? – удивился я. – Чем?

Принц потянулся, отогнал меня от своего ложа жестом и встал.

– Если все ели из одного котла, то это не значит, что я тоже буду. Какой бы вкусной еда ни была, я не ем чужие объедки, – пояснил он, плескаясь в тазу для умывания.

Слова врезались ледяной пикой под дых, провернулись.

– Однако же вы припадёте к источнику воды, если будете изнывать от жажды. Вам будет всё равно, сколько человек из него пили, – заметил я.

– Ты не источник воды. Ты наложник тетушки Сайны. Чужие объедки, – фыркнул принц Чан, утираясь полотенцем.

В груди ещё раз провернулась ледяная пика, но я усилием воли подавил это ощущение. Судя по блеску в глазах, принц Чан полагал, что он как-то меня задел. Наивный, избалованный ребёнок… Ему было невдомёк, что в моей жизни случилось так много всего ужасного, что любой другой на моём месте давным-давно бы сломался. Что мне слова с неприглядной правдой?

Но, разумеется, как господин Гармонии я был обязан порадовать наследника, и потому покорно склонился и еле слышно выговорил:

– Безусловно, вы правы. Я всего лишь наложник моей госпожи и… И моё положение – вовсе не моё решение.

Ничто не разъяряет господ сильнее сопротивления и равнодушия к боли. Я быстро усвоил эту нехитрую истину, поэтому всегда показывал, что мне плохо. Помогал и нехитрый трюк – распахнутые глаза. Стоило уставиться в одну точку и не моргать, как на глаза наворачивались слёзы. Как правило, при виде слёз желание продолжать у господ пропадало.

Сквозь занавесь волос я увидел удивлённое лицо принца Чана.

– Ты что, плачешь? – недоверчиво уточнил он, словно растерявшись.

Я выпрямился и сложил губы в улыбке, оставив взгляд пустым и равнодушным. Это всегда производило впечатление на тех, кто желал задеть меня, и они уходили с глубоким убеждением, что причинили мне невыносимую боль.

– Нет, мой принц. Вы сказали правду. Это не причина для слёз, – проронил я, опуская ресницы. Влага дрожала в уголках глаз.

Глупцы не знали, что настоящую боль причиняли не слова, а люди. Мои глаза на самом деле были сухими. Они давно были сухими. Своё низвержение я уже оплакал. Оно лишь служило ширмой, прикрывая главную слабость – надежду на освобождение.

Оттачиваемая годами уловка не подвела. Вся ярость принца испарилась. Взгляд его стал непонятным, трудноопределимым.

– Так что ты там хотел предложить с передачей ян? – уже намного миролюбивей, как будто бы даже извиняясь, спросил он.