14 сказок для взрослых

– Это вы у меня рассинхрон! Оба! Режиссер и сценасЁр.

Гаплодий счастливо загоготал, якобы удачно пошутил.

– Чтоб духу Загоруйки больше в эфире не было. Поняли задачу?

– Поняли, не будет.

– Чем дыры затыкать, это ваша проблема. Не найдете чем – у кого-то отпуск накрылся.

– Можем культурой, – нашелся Ефимик.

– У меня ваша культура вот где! – Гаплодий выразительно провел секущим жестом себе по горлу. – Ладно. Учитесь, пока я жив. Все новое хорошо забытое старое. Берите домово… тьфу, Холопеню из архива.

На том Гаплодий с чистым сердцем улетел в Берн читать мой доклад.

Люблю я и люблю безвозмездно в багрец и золото одетые леса, грибные дожди, трель жаворонка и кучевые облака, готовые оросить поля живительным ливнем. Поземки и туманы, проворные ручьи и тихие бобровые заводи, ягоды земляники и горький дым сжигаемых опавших листьев. Склонившиеся в парке над прудами ивы и кованые ограды мостов. Веселых гипсовых пионеров и танцующие фонтаны. Гул трамвая по мостовой и странноприимный ковчег минских кафе, не до конца превращенных в шантаны. Уродливые махины окраин и вылизанный для иностранцев центр, аляповатые фрески периода зрелого социализма (в ярко-красных тонах «вырви глаз») и притаившиеся во дворах, в стороне от проспекта, двухэтажки; колоннады фальшивых дворцов и вороний грай.

Но вместо живительной прогулки по загазованным улицам родины – не было в детстве моем этих жлобовских плиточек, а был обычный потресканный асфальт – иду я в архив по душу нестареющего демагога; поднимаюсь по лестнице и выглядываю в окно.

Нет больше моего города.

Пустыня.

Бликуют стекла новостроек,

безликих, как водонапорный термос.

Где мои 17 лет?!

Словарь о Бодуэне де Куртенэ: «С должным уважением относясь к достижениям предшественников, он, однако, без колебаний отвергал все рутинное, мешавшее развитию науки, и выдвигал положения, поражавшие его современников необычностью».

Тома оцифрованных нетленок не сулили ничего хорошего, как не сулит хорошее горнякам шахта имени Засядько. Ткнув наугад в первый попавшийся диск, примерно пятилетней выдержки, обнаруживаю музейное дело. Нетипично для домового. И хотя начальство настоятельно рекомендовало воздержаться от культуры, копирую.

И засядько. В кибуце кончились орехи.

Холопеня тоже шел по пути наименьшего сопротивления, т. е. от случая к случаю. Есть информационный повод – есть опус. У него поводы были строго официальные, поэтому муссировать их повторно чревато.

Звоню Ефимику. У него память лучше. Реж вздыхает и вместо того, чтобы протянуть руку помощи, повторяет завет Гаплодия:

– Работать надо молча и быстро. А я чай пью.

Но сжалился-таки Фима и вспомнил:

– У домового пару лет тому был исторический цикл про арабо-израильский конфликт. Какая-то годовщина, но я годовщину вырежу.

– Хорошо. Но в Багдаде все спокойно.

– Затишье перед бурей.

– Не улавливаю ход твоих мыслей.

– Сначала дадим музей. На всякий случай. И пока у нас будет музейное дело, пусть Наппельбаум в Сирию сходит. Я договорюсь, чтобы его на границе стопорнули.

Это был беспроигрышный вариант: диссидент, он и в Хайфе диссидент. С вероятностью в 90% мы могли рассчитывать, что хронометраж похождений нашего героя превысит цикл домового, иными словами, архив своевременно подведет теоретическую базу, а потом, дай-то бог, идеолог оправится и начнет вещать в режиме реального времени.

– Твоя задача организовать Наппельбаума, – говорит повеселевший Ефимик (представляю, как на следующей фразе он поднимает очи горе). – Хорошо тебе. Поедешь греться на море в свой сраный Египет.

И идет звонить со служебного свояку на таможне. А я иду искать Наппельбаума.

Если по-испански рыба «пЕска», как будет рыбак?

Пескарь?

Олухи! ПЕСКАДОР!

Из лекции профессора славистики, посвященной основам матанализа в языкознании.

Так шаг за шагом топтали мы тропу Бодуэна к недосягаемым вершинам знаний. Язык – система, фонемы – парные, синхрония – сейчас, диахрония – вчера и завтра, вылетит слово – и пиши пропало.

Р.S. Не могу найти свою армейскую фотографию, поэтому прилагаю рукотворное яйцо, добытое за 5 фунтов L.E. (appr. 1$) на горе Моисея до того, как началась Великая Арабская Весна.

День 5-й. Ангел и химера

Рассказ Прихожанки о приключениях ее друзей в мистическом граде Вильнюсе

Эта история началась на рынке Хале. Мы искали подарок. Непросто найти необычную вещь: в мире, где все предметы названы, описаны и разрекламированы, человек обречен на банальность. Только заикнитесь, что нужно «то, не знаю, что», как вам сунут в руки десяток технологичных безделушек и охотно покажут десяток направлений, где продается то же самое. Ни загадки, ни чуда. Мир препарирован и разложен по полочкам. Реальность предельно далека от сказки. Никакой тайны, ведь тайна предполагает что-то неизвестное. Ускользнувшее от классификации. Неназванное имя. Много неназванного вы обнаружите, листая каталог?

Юхан терпеть не мог вещи из каталога. Профессию он выбрал будто назло своей натуре: инженер, системщик, администратор. А в душе остался жителем леса. С компьютерами Юхан справлялся успешно, чего не скажешь о троллях, феях, кобольдах, ведьмах с Синей горы и прочей фольклорной нечисти. На работе, ясное дело, наш молодец держал язык за зубами, зато в компании да еще навеселе, наболтать мог такого, что случайные наши гости, если впоследствии случалось пересекаться, странно косились и на меня, и Петра, и Ильсу. Мы друзья, ясное дело, не отпереться, хотя откровения Юхана не раз озадачивали и нас.

Недалекие люди подозревали в нем леность и некий род тупости (тот род, когда человек не желает зла другому и жалеет обидчика), однако швед был нормальнее многих. Ему чужды были зависть и лесть, он никогда не паниковал и был равнодушен к чужим суждениям.

Он тосковал по своему Онгерманланду. Были мы там. Избенка в глухомани, сосны да мох, ничего особенного. Олени, говорят, ходят, но мы ни одного не встретили. Разве что очень много сосен и мха, да по весне богатая россыпь первоцветов. Далеко забираться в лес страшно, потом и с навигатором дороги назад не найдешь. Все развлечение в Солефтео съездить. Продуктов купишь, в кирху заглянешь, в баре посидишь. Провинция и глушь. Но это для нас, туристов. Для Юхана домик на опушке был пуп земли.

Вообще странно, как судьба побросала по свету такого равнодушного к перемене мест человека. Работал он в Бирме, Турции, Чехии, Германии, не прижился нигде, не выучил ни одного нового языка и не вывез из других стран никаких экзотических привычек. Дорога из дома в офис и обратно – вся география, которую он изучил. В Литву он перебрался, чтобы быть ближе к Швеции, и устроился на завод, производивший кофе. На упаковке красовалось «Made in Germany», злые языки поговаривали, что все бренды фасовались из одного мешка и отличались только названием и упаковкой. Так или не так, кофе расходился по ближним заграницам, Юхан не сильно напрягался, колдуя с компьютерами, и привычкам своим не изменял: дорога на работу из дома и обратно. В отпуск без вариантов – в Онгерманланд.

Но Вильнюс город мистический, пусть и не в такой степени, как Прага, и пренебрежения к себе не прощает. Путник не закружится здесь в лабиринте старых улочек, не сойдет с ума, вглядываясь в воды быстрой речки и не искусится броситься вниз с горы трех крестов. Но жестоко посмеяться может многочисленное войско его ангелов, и могут обратить в голема призраки мудрецов.

Ни о чем таком Юхан не помышлял. Его мистика была другого порядка. Духи природы были бесхитростны, лесные девы наивны. Тролля на крайняк можно было шугануть вилами, с ведьмами договориться: я не лезу на ваш шабаш – и вы не шалите на моей опушке.

С виленскими ангелами и мудрецами, сами понимаете, договориться нельзя. Праведников и язычников их суровое воинство не любит. Как смеет простой человек не страдать и не каяться? Откуда высокомерие, чтобы бросать вызов небесам? Юхан смел, не подозревая об этом. Небесам он предпочитал избенку на опушке и скромную съемную квартирку. Хуже того, он дерзал не грешить. Как-то само собой получалось. Не совершал дурных поступков и не имел злых мыслей по лености ли, по тупости, или просто по чистоте души. И пока мы искали подарок для друга, ангелы лелеяли план мести. Ну, может, не ангелы, а кто-то другой.

Звонкие колокольчики, солевая кормушка для лосей, охотничий рожок, причудливая свистулька-манок – мы предполагали что-то такое. Ничего не попадалось. Статуэтки гномов и будд мы решительно отвергли, остановились было у больших плетеных корзин, которые на поверку оказались китайскими, и вдруг, в каком-то закутке, внимание Ильсы привлекли две фигурные железки. Продавец затруднился определить, что это за штуки. Подставка для чайника, капкан, детали головоломки, спортивный инвентарь, крепежи рыцарских лат – мы гадали, спорили и передавали железки друг другу. Предмет был нелепый, но странно притягательный. И, похоже, старинный. Его хотелось держать в руках, поворачивать, крутить, рассматривать. Но какое применение могла иметь эта вещь? Юхан при всех «чудесатых» заморочках был практичным хозяином, как человек он нам нравился, и не хотелось нести в его дом невесть что. Стоила бессмыслица символические два евро, и мы после некоторых колебаний решили ее взять. Чтобы скрасить впечатление от неказистого подарка, мы накупили в продовольственном павильоне колбас, фруктов и вина.

Итак, мы вручили железки Юхану, он просиял или из деликатности сделал вид, что лучшего подарка на свете быть не может. Праздник прошел весело, и очень скоро начался отпускной сезон. Мы поочередно разъехались кто куда.

Конец лета пролетел стремительно, солнце покатилось к тропику Рака, начались долгие холодные вечера. Мы не сразу заметили перемену в Юхане. Он будто похудел и стал более рассеян, но разве это не типично для вернувшегося из отпуска? Лишь когда наша компания собралась на вылазку в провинцию в последний уик-энд октября, швед ошарашил новостью:

– Я женюсь. Скоро я должен буду уехать. Вы очень хорошие друзья и жаль расставаться.