14 сказок для взрослых

– Когда Крыстя отправилась от побоев, злоба против прекрасной полячки разгорелась в ее душе еще сильнее. Никто не знает, к каким хитростям она прибегла, каким черным делом занялась, да только Бася вскоре сказалась нездоровой и перестала ходить на улицу, художник не спешил уезжать, и был чем-то обеспокоен. А Бася-то была на сносях, и зазорно ей, вдове, второй раз не венчанной, было звать повитуху. Но как стала рожать, люди все узнали. Несчастливая звезда не миновала полячку: ребенок выжил, а сама она умерла. Владислав забрал ребенка, девочку, и уехал, а жизнь деревни продолжалась своим чередом.

Остался в костеле ангел. И в годовщину смерти Баси ангел заплакал. Ксендз без обиняков заявил, что это чудо и прочитал проповедь о терпимости и прощении, о том, что любовь дар небесный, который нельзя отвергать, и ближнего надо ценить, потому что наше земное пребывание скоротечно, и часто нельзя исправить ошибки. Кое-то из прихожан заподозрил, что сам ксендз, не по чину, был неравнодушен к пани Басе, но другие приняли проповедь за чистую монету. Мало-помалу у ангела стали просить заступничества и загадывать желания. Иногда желания исполнялись. Миновал еще год, на щеках ангела снова выступили слезы, и молва о чуде разнеслась по окрестностям. Помолиться ангелу стали приезжать издалека.

Крыстя ходила королевой, потолстела еще больше. Забеременеть она больше не могла. Говорила, что выкинула, когда Михал сильно избил, и с тех пор бесплодна. А люди судачили. что прокляла мельничиху хромоногая Параска, и беда еще впереди. Михал спал с лица, исхудал – совсем как наш Юхан – все больше молчал, держался зверем, и часто недоброе, очень недоброе намерение мелькало в его взгляде. Работал он не как раньше, но еще держал долю, хотя всеми делами на мельнице ведали братья.

Как-то зимой, Михал до позднего вечера просидел в кабаке, сильно напился и петляя и спотыкаясь поплелся домой.

– Ах ты, жидюга зловредный, чтоб тебя черт попутал, когда в кабак в следующий раз пойдешь, – встретила с порога Крыстя, – чтоб тебя парша разъела, чтоб тебя лихоманка растрясла, чтоб тебе сдохнуть как псу под забором!

– Сама сдохни, дура, – отозвался Михал.

– Скажи правду – ту пшечку ты мог бы ударить? Нет, ты бы ее пальцем не тронул. Порченая же была баба, родить не могла, что вы в ней нашли?

– Не твоего куриного ума дело.

– Моего и дело. А твой ум где сейчас? Обвела тебя холера ясна. Чудеса теперь творит. Знаем, что за чудеса.

– Замолчи.

– А ты не воняй, будь мужиком. И если неправду говорю, бери топор, порубай и меня, и малых деток. Погубил ты нас из-за Баськи. Свою жизнь погубил. Дурная твоя натура, Михал! Гнилая кровь!

Схватил Михал Крыстю за горло, прижал к стене и задушил бы в ярости, даром что баба сильная и легко могла с пьяным мужем справиться, но тут почудилась ему вместо лица жены морда свинячья, и руки будто в топленом сале утонули. Морда ухмыльнулась и хрюкнула. Михал отпустил Крыстю, отскочил и перекрестился. Баба поправила одежду и спокойно сказала:

– Спасибо тебе, муженек, за ласку, уважил. Такая значит твоя благодарность. За то, что дом держала, кормила тебя, обстирывала, честной девкой за тебя пошла, деток родила. Что кресты на рыло кладешь, ирод штопаный? Не поможет. Нет больше твоей ангелицы.

– Ты… ты убила ее!

– Если и убила, что с того?

– Сгинь, чертово отродье! Сгинь!

– А, уже и до чертей допился! В каком углу мерещатся? Синие они там или красные? Ну где, где? Дай сама погляжу!

Михал бросился вон из хаты, забежал в сарай и в потемках попытался нашарить топор. Хочет свое Крыстя – получит. Давно пора. Такого мужика до ручки довела. Только куда топор пропал? Где топор? И пока глаза привыкали к темноте, будто щелкнула в голове Михала пружинка, посмотрел он вверх и показалось ему, что потолок сарая высокий-высокий, выше сводов дворца, и кафедрального собора, и вверх, в неведомую даль, к неведомым звездам уходят винтом черные лестницы…

Утром Крыстя нашла тело мужа в сарае. Повесился Михал. Никто не сомневался, что мужик себя порешил. Пил сильно, все деревня знала. Крыстя повыла над гробом, как положено, без страсти, и похоронили самоубийцу за оградой.

Через несколько дней взяла Крыстя тот злополучный топор – она-то знала, где лежит – пришла в костел, будто на исповедь, и не успел ксендз обернуться, как набросилась на тихого ангела. Рубила статую, топтала, кричала проклятия, да только назавтра ангел был на своем месте и невредим. Крыстю посадили было под замок, подержали сутки и выпустили. Что с нее взять? Обезумела баба, блажит. Так ведь есть с чего.

Но недолго оставалось ей блажить. Ночью занялся ее дом пламенем, перекинулось на хозяйственные постройки, все сгорело, и погибли в пожаре Крыстя, и дети, и вся скотина. Разное в деревне судачили. Что выкатилась из печки головня, пока баба спала, а крестьянский сон крепок; что подожгли хату собутыльники Михала, и дом загорелся сразу с четырех сторон, а больше всего нравилась кумушкам версия, что отомстил Крысте за поругание красивый ангел. Тут уместно было достать платок и всплакнуть.

– Жесть! – прокомментировал Петр. – Представляю эти умильные рожи.

– «С той поры никто больше не видел в окрестностях дурочку Параску» – фраза так и просится в рассказ, – моя реплика.

– Точно, такой момент в рассказе есть, – улыбнулась Ильса.

– Браво! На роль Параски я бы взял актрису старой школы, – отметил Петр. – Молодая не потянет.

– Прекрасная полячка – типаж Венеры Боттичелли, – предложила я.

– Форнарина? – подхватил Петр. – Кажется, так ее звали.

– Форнарина была у Рафаэля, – неуверенно сказала я.

– А говорили, педик. Так у Сандро другая? Но ведь похожи. Разбери их, этих итальянцев.

– Как-то вы, друзья мои, развеселились. Грустная история, – упрекнула Ильса. – Страшный наш народ!

– Бессмысленный и беспощадный, – Петр притворно вздохнул. – Хоть бы эта Параска. Одна немая сцена, одна реплика, одно исчезновение – и какой образ!

– Без юродивого нет «Бориса Годунова», без могильщиков «Гамлета», без Лизаветы «Преступления и наказания». Закон жанра, – сказала я. – Вот бы кто исследовал, какую смысловую нагрузку в драматургии сюжета несут эпизодические персонажи…

– Мы сегодня еще не пили за науку, – Петр посмотрел на просвет остатки пива в бокале. – Мда. Пиво без водки – деньги на ветер.

– Ну что за гады.

– Ильсочка, прости, это профессиональное.

– Не буду больше ничего вам рассказывать.

– Не хватает эпилога, – продолжила я. – Вроде «ангел исчез». В один прекрасный день, например, воскресенье, прихожане собрались на службу, и по рядам прокатился шепот, люди переглядывались и недоумевали: где прекрасный ангел? За что они отлучены от чуда? Загадку мог бы разрешить молодой ксендз, но по какой-то причине не захотел объяснять, и просто прочитал проповедь о страшном суде и гневе господнем, а пани Бася, Михал и Крыстя навсегда остались частью местного фольклора.

– Разгадка простая: ксендз передал статую другой парафии, возможно, сейчас она находится в одном из соборов Вильнюса. Но ангел больше не плачет, и творит чудо тайно. Надо лишь хорошо попросить. Как его найти? Просто. Сердце подскажет, где тот самый ангел, если сердце ведет любовь, – закончил Петр. – Ильса, разве не так говорила бабушка?

– Вообще-то бабушка говорила, что неправильно делать из женщины ангела. К добру это не приведет.

– Значит она была еще и умная женщина, а не просто убежденная католичка.

– Мы забыли пана Владислава, – напомнила я. – Хотя эту линию продолжать необязательно.

– Совершенно верно, – поддержал Петр. – Надеюсь, художник не был мазохист. Он много путешествовал, создал много работ, знал много женщин, но при этом до конца своих дней оставался рыцарем светлого образа пани Барбары. Ведь он был поляк, а поляк не может прожить жизнь иначе. Я, кстати, на четверть поляк.

– И при каждом удобном случае об этом напоминаешь. Дочь Барбары и Владислава – не буду называть имя – выросла и стала красавицей, – я задумалась, – и может снова получиться несчастливая история, а не хотелось бы. Поставим точку на сегодня, и по домам!

Сказка, конечно, была китч, и позволить себе сюжет с таким сентиментальным накалом могут лишь либреттисты опер. С другой стороны, китч соответствовал месту действия. Самобытности, обильно приправленной барокко и прирученной Ватиканом. Чтобы проверить кое-какие догадки, я отправилась на следующий день в костел апостолов Петра и Павла. Сколько там фигурок и какие, навскидку не вспомнишь, зато ладью, если раз видел, не забудешь. На этот раз мне нужны были фигурки, скорее всего, второстепенные. Нет, я искала не ангела, исполняющего желания. Почему-то мне казалось, что Люциана, некая основа ее существа, может быть здесь. Наверное, причиной идеи-фикс была услышанной вчера истории.

При нормальном порядке вещей слепок делается с натуры. Либо, распространенная практика, визуальное произведение копируется полностью или частично. Может ли ожить статуя, я лично сомневаюсь; но как пессимист, не могу не отметить, что в наши дни среди людей копий больше оригиналов, и человек чаще является оттиском с собственного, а то и чужого, изображения, а не наоборот.