Переступая порог. Третья книга из цикла «Шепот богов»

– Хорошо, я даю тебе слово!

Парнишка увидел, как на лица эсэсовцев выползли змеиные ухмылки. Он чуть не застонал от отчаянья и досады. Да, разве ж можно верить этим вурдалакам?! Как Лада могла?! И Василий… Тоже хорош! Открыть тайну этим гадам фашистским!! Разве их слову можно верить???!!! А женщина проговорила невозмутимо, словно и не увидела ни коварных ухмылок, ни блестящих, от предвкушения быть посвященными в сокровенные тайны, глаз.

– Тогда, я думаю, автоматы можно уже убрать, раз мы с вами теперь сотрудничаем? – И она слегка улыбнулась. Хоне, не отрывая взгляда от ее лица, сделал небрежный взмах рукой, и что-то резкое произнес на немецком языке. Автоматчики опустили дула, и сделали шаг назад. А Лада продолжила. – Я вот прямо сейчас и начну… Доводилось ли вам слышать когда-нибудь, что-либо о практике под названием «Шепот богов»?

На лице фашиста появилось удивление, и он отрицательно покачал головой. А женщина невозмутимо продолжила:

– Разумеется… Я так и думала. Это доступно не всем, и используется довольно редко. Но вам, можно сказать, повезло. Вы будете первый не из Рода, кому я смогу это продемонстрировать.

И она, не обращая больше ни на кого внимания, направилась к сейду. Стоявшие неподалеку эсэсовцы что-то возмущенно загалдели, обращаясь к Ральфу Хоне. Но он ответил им жестко, после чего те недовольно замолкли, и стали хмуро и настороженно следить за каждым жестом Лады. А она, больше не обращая внимания на всю эту свору, остановилась рядом с сейдом, и приложила обе ладони к шершавому боку камня, словно здороваясь со старым и добрым другом. Склонив голову на бок, стала во что-то вслушиваться. Со стороны казалось, что она разговаривает с камнем. Василий, словно ее тень, последовал за ней, и остановился в полшаге от нее. Настороженный, готовый в любой момент прикрыть женщину собой. Почему-то, все это опять вызвало волнение в рядах фашистов. Хоне снова ответил им резко и повелительно. Но, чувствовалось, что уже без прежней уверенности. Он подошел к женщине и проговорил натянутым голосом, стараясь не выказывать своего сомнения.

– Госпожа… (ага… вот она уже и «госпожой» стала) Может быть, вы мне для начала объясните, что вы собираетесь делать?

Лада оторвалась от своего занятия, и с насмешливой улыбкой произнесла:

– Сейчас я слушаю, что говорит этот камень… Ведь вы же, наверное, знаете, что вся материя во Вселенной живая, и все в этом мире – волны. Мне нужно настроиться на его частоту вибрации. А потом, я начну с ним разговаривать…

Финн переводчик на несколько секунд замялся, наверное, не зная, как перевести все сказанное женщиной. Один из эсэсовцев на него строго прикрикнул. Человечек вжал голову в плечи и что-то затараторил извиняющимся голосом. Эсэсовец нахмурился и, сделав несколько шагов по направлению к Хоне, что-то ему начал недовольно выговаривать, указывая на стоящих рядом с сейдом мужчину и женщину. Хоне, судя по выражению его лица, это очень не понравилось. Он ответил, причем, весьма раздраженно. Авдейка не мог понимать, что они говорят, так как, совсем не знал немецкого языка. Ну разве только «хэндэ хох», да «гитлер капут». Но по эмоциям и выражениям лиц он понял эти слова высокопоставленного фрица, как «отстаньте от меня, я сам знаю», ну или что-то в этом роде.

А Лада, не обращая внимания на их перепалку, стояла и смотрела на Василия-Крутояра. И даже из-за своей кучи, за которой он прятался, Авдейка мог чувствовать, какие сила и убеждение в своем праве исходили от женщины. Одной рукой она все еще держалась за камень, а другую протянула своему другу, и как Авдейка подозревал, не только другу. Василий стремительно сделал несколько шагов к Ладе и крепко взял ее за руку. И тогда она запела. Точнее, это не было песней в полном смысле этого слова. Женщина закрыла глаза и стала издавать какие-то горловые звуки, которые разносились эхом вокруг. От них странно начали болеть уши, а еще глаза. Мальчишка крепко зажмурился на мгновение, а потом вновь открыл глаза, боясь пропустить все действо. Что она задумала?

Немцы перестали ссориться, и уставились в недоумении на мужчину и женщину, тоже моргая глазами, словно им туда соринка попала. Василий, подчиняясь взгляду Лады, тоже положил руку на камень. И теперь они стали как бы единым целым с камнем, замкнув этот контур. Горловые звуки закончились, и женщина начала что-то быстро говорить тихим шепотом. Слов Авдейка разобрать не мог. Для того, чтобы это услышать, он был слишком далеко. Но внутри у парня что-то завибрировало, словно отвечая на этот шепот. Сердце учащенно забилось, и, почему-то, затряслись все поджилки. Авдейке, на мгновение вдруг показалось, что он сейчас не лежит за кучей камней и сломанных деревьев, а стоит на большой поляне, окруженной множеством людей в необычных одеждах. Люди держались за руки и что-то напевали. В этой песне слышалась приближающаяся гроза, и шум морского прибоя, и рев водопада, и завывания ветра. Виденье длилось недолго. Авдейка бы сказал, что несколько секунд, но он видел лица людей, различал их черты, успел заметить каждую завитушку, вышитую замысловато на их одеждах. Это было так странно и необычно, что парнишка даже зажмурился и помотал головой, рискуя этим движением привлечь к себе внимание. Но опасаться было нечего. Все присутствующие не отрывали глаз от мужчины и женщины, стоявших у камня. Тем временем, голос женщины стал набирать силу, из нежного становясь грозным, несущим в себе какую-то ярость. Затем стал вновь затихать, делаться тоньше комариного писка. Перепонки в ушах заломило очень сильно. Один из эсэсовцев, схватившись за голову, упал на колени. Автоматчики тоже, зажав руками уши, со страхом смотрели на странную пару, и раскачивались из стороны в сторону, словно исполняя какой-то ритуальный танец. Послышался какой-то странный гул, идущий из самых глубин, словно сама земля ответила на призыв женщины, и камень начал мелко трястись, вибрировать в такт мелодии. Над ним стал подниматься невидимый, прозрачный луч, похожий на марево, как от вспаханной земли на жарком солнце. Сквозь него все было видно, только в несколько искаженном виде, как сквозь легкую прозрачную, колышущуюся под дуновением ветра, капроновую штору.

А Лада по-прежнему, стояла с закрытыми глазами и пела свою странную, удивительную песню. Второй эсэсовец, согнулся пополам, словно противостоял сильному и упругому ветру. Он начал что-то кричать, как видно, обращаясь к Ральфу Хоне. Но тот, словно завороженный стоял столбом не в силах двигаться. Глаза его были расширены от ужаса, рука, потянувшаяся в сторону камня, повисла в воздухе. Но в какой-то момент, он, будто очнувшись, рванул к женщине, протягивая к ее горлу скрюченные пальцы. Но Василий сильным пинком в живот откинул его назад. Тот покатился по земле кубарем, и так остался лежать в позе эмбриона с выпученными, не то от страха, не то от боли, глазами. И вдруг, в какой-то миг, мир вокруг, будто захваченный каким-то вихрем, стал сворачиваться по спирали в раковину, засасывая каким-то невидимым вихрем все внутрь себя. Все вокруг исказилось. Авдейка широко открыв рот упал навзничь, пытаясь глотнуть воздуха, которого не стало. Этот кошмар длился лишь какую-то долю секунды. И вот, небо над головой, став фиолетового цвета, вспыхнуло словно огненный цветок, разворачивая свои лепестки, накрывая гору сверху каким-то немыслимым жутким, и в то же самое время, невообразимо прекрасным куполом. Раздался сильный хлопок, больше похожий на взрыв. Неведомая сила оторвала мальчишку от земли, и он полетел куда-то вверх, в самый центр бушующего небесного огня. Последнее, что он увидел, были высоко воздетые к небу руки Лады и ее сверкающий торжеством взгляд зеленых глаз.

Дед Авдей тяжело вздохнул. Воспоминания давались ему нелегко. Мы с Божедаром сидели притихшие, словно малые дети после строгого выговора сурового родителя. Наконец, поняв, что старик закончил свой рассказ, я, почему-то шепотом, спросила.

– А дальше, что было?

Авдей на меня посмотрел внимательно.

– Что было? Я не помню сколько я пролежал без сознания. И чем бы это вообще закончилось, не наткнись на меня Корнил. Странность заключалась в том, что нашел он меня в нескольких километрах от горы. Как я там оказался ни он, ни я до сих пор объяснить не можем. Побитым я оказался основательно. Слышал одно время плохо, как после контузии. А так… Синяки, да ссадины. И никаких переломов, ни глубоких ран. Одно слово – чудо Господне. Несколько часов он приводил меня в себя, а потом еще полдня отпаивал каким-то горьким отваром. А потом, мы отправились с ним к горе. Сначала он меня гнал, но я проявил настойчивость, и он позволил мне идти вместе с ним. – Дед опять завздыхал тяжело. Потом сделал глоток уже остывшего чая. Сморщился, и обратился к Божедару. – Сынок, раздуй самовар, не люблю холодного чая…

Божедар схватил самовар и вышел с ним на крыльцо, а мы с дедом продолжали сидеть молча, думая каждый о своем. Тихо тикали ходики на стене, отсчитывая время. А мне почему-то в голову пришла мысль, что для Вселенной такого понятия, как «время» и вовсе не существует. Время придумали люди, чтобы хоть как-то удерживать свое сознание в придуманном им самими «здесь» и «сейчас», создавая для себя иллюзию, что хоть что-то в этом мире зависит от нас. Вскоре вернулся Божедар, неся на вытянутых руках пышущий жаром самовар. Водрузив его на стол, он вопросительно уставился на меня. Я поспешила успокоить мужа:

– Не волнуйся… Дед ничего без тебя не рассказывал.

Старик усмехнулся, глядя на нас. В его взгляде появилось некое лукавство. Будто он хотел сказать: «Эх, молодость, молодость…» Неторопливо налил себе горячего чая. И взгляд его опять стал тяжелым, устремленным куда-то, в самые глубины своей памяти.

– Мы шли не торопясь, и ничего не опасаясь. Точнее, так шел Корнил, а я уж за ним плелся. В голове было пусто и гулко, словно я только что очнулся от долгой и тяжелой болезни. Меня еще покачивало от слабости, и голова слегка кружилась, но я старался не подавать виду, чтобы Корнил не оставил меня. Уж очень мне хотелось поглядеть на то, что сумела сотворить Лада, пожертвовав собой и Василием. Ну и, конечно, что случилось с немцами, с их лабораторией. Еще на подходах мы почувствовали запах гари. Это было странно, потому что я не помнил никакого огня, или чего-нибудь такого, что могло этот огонь вызвать. Корнил, не опасаясь ничего, прямо направился к горе. То, что я там увидел поразило меня до глубины души. – Он замолчал на мгновение, а я, кажется, перестала даже дышать, не заметив, как мои пальцы вцепились до ломоты в край столешницы. Старик отхлебнул еще чая и проговорил устало. – Я не увидел ничего. То есть, конечно, гора стояла на положенном ей месте. Но от лагеря фашистов не осталось даже следа. Словно его там никогда и не было. Не было забора с колючей проволокой, не было оборудования, и не было людей. Как будто их там и вовсе никогда не было, даже следа никакого не осталось. Только на склонах горы дымились стволы сосен. Причем, горели они изнутри. А на поверхности стволов не было следов огня. Громадный камень стоял расколотый пополам. Корнил подошел к камню и зачем-то нагнулся. Когда он распрямился, в его руках был нож. Обычный нож. Я его узнал. Это был нож Лады. Я помнил его рукоятку из кости морского зверя. Все три входа в гору были напрочь завалены камнем. Ни горстки пепла, ни кусков разорванной плоти – ничего. И я до сих пор не могу объяснить того, что мы там обнаружили. Только я, наконец, понял, почему «шепот богов» до сих пор остается знанием избранных и хранится в страшной тайне.

Дед Авдей замолчал, и стал в задумчивости теребить в руках свою чашку с недопитым чаем. Божедар заговорил первым:

– Аннигиляция. Великая, используя «Шепот богов» запустила процесс аннигиляции. Поэтому вы не увидели ничего, никаких остатков от фашистского лагеря.

Дед хмыкнул.

– Ты, сынок, мне никаких умных слов не говори. Я их не знаю, да и знать не хочу. Это все придумки Кощеев. – И он проворчал. – «Аннигиляция», «шманигиляция» – суета это все и химера. А вот то, что может сотворить «шепот богов», я видел сам, своими глазами. И этим не должны владеть люди. – Он покосился на меня, и добавил, чуть извиняющимся тоном, – обычные люди. Потому что, это – конец всего, что сотворил Господь. А может и начало чего-то нового и нам непонятного, что подвластно только Творцу.

Глава 8

Николаю новое место понравилось. Было в нем, в этом крае что-то, напоминающее ему самого себя. Много пережившего, прошедшего через боль и невообразимую муку, наконец-то сумевшего познать самого себя. И с этим новым, вновь возрожденным или обретенным, стало легче жить. И мир виделся иным, и воздухом стало легче дышать, и каждый вздох наполнял пьянящей радостью. Будто он умер и вновь родился каким-то обновленным, чистым. На работу его приняли сразу, в отделе кадров даже не стали задавать никаких вопросов по поводу его трудовой книжки. Сухонькая пожилая женщина, заведовавшая в охотхозяйстве отделом кадров, а еще делопроизводством и заодно бухгалтерией, просто молча завела ему новую. Выписала какую-то бумажку и коротко велела «встать на довольствие». То ли у них была огромная проблема с егерями, то ли тут поработал Корнил. Да Николаю, собственно, это было без разницы.

«На довольствие» – означало получение форменного обмундирования, состоявшего из зеленой брезентовой спецовки и пары кирзовых сапог, еще старенький дробовик, с небольшим запасом патронов, сухпаек на первое время, и возможность выбрать в местной конюшне себе лошадь, и главное, ключ от дома на брошенном хуторе, где ему предстояло жить. У Николая было свое оружие, хорошее, боевой карабин. Хоть и разрешение у него было, но афишировать этого он не стал. Ему сейчас лишнее внимание к своей персоне вовсе ни к чему.

На конюшне стояли грустные лошадки. Он хмыкнул про себя. Да, на скачки на таких не поедешь. Но, ему скачки сейчас были без надобности. Поэтому, он выбрал каурую кобылку с печальными влажными глазами и густой челкой. Звали кобылку Красулей. Наверное, когда-то так и было. Но сейчас Красуля походила больше на престарелую клячу. Лошадей Николай любил. И обходиться с ними умел еще по цирку. Протянул кобылке кусочек сахара на раскрытой ладони. Она недоверчиво покосилась на него, явно ожидая подвоха, но сахар с ладони смахнула. И уставилась на человека умными глазами, словно говоря: «Ну, и чего тебе надобно? Я знаю, что сахар – это все не просто так» Николай потрепал кобылку между ушами, и шепнул ей на ухо, словно под большим секретом:

– Айда со мной… Обещаю, ты не пожалеешь…

Лошадка в ответ заржала, явно давая свое согласие, и доверчиво ткнулась в ладонь мужчины влажным носом. Оседлав лошадку, Николай повел ее вповоду, решив заглянуть в магазин. Сухой паек, конечно, неплохо, но долго на нем не продержишься, а покушать Николай любил. Около магазина, как обычно стояло несколько кумушек, что-то оживленно обсуждая. Но завидев незнакомого мужчину, сразу притихли. Одна, самая бойкая бабенка, что называется «кровь с молоком», лихо подмигнув Николаю, пропела:

– Это-ж откель нам такого прынца принесло? Неужто новый егерь? – Как всегда, в деревне ни один новый человек не оставался незамеченным.

Беседовать с бабами у Николая никакого желания не было, но и собачиться сразу с местными не стоило. Он улыбнулся, словно знал тетку уже сто лет, и ответил ей в тон:

– Откель принесло – там уже нету. А про егеря – в самый корень зришь, сестрица…

Баба прыснула от смеха.

– Слыхали, бабоньки, вот у меня и братец объявился… Не ждала, не гадала, ветром принесло…

Николай, воспользовавшись тем, что тетка отвлеклась от его персоны, обращаясь к товаркам, быстро привязал Красулю к коновязи, и шмыгнул в магазин. Чтобы было куда складывать продукты и прочие нужные вещи, которые могли ему пригодиться для житья на отшибе, пришлось купить довольно вместительный рюкзак. Выйдя из магазина, он у самого входа застал уже с десяток теток. Видно, пришли поглядеть на нового егеря. Ну что ж, дело для деревни извинительное. Пока приспосабливал покупки на Красулю, весело перебрасывался с женщинами словами, стараясь никого не обидеть, но и много не рассказать. Это требовало определенной ловкости. Но навыки бывшего секретного агента ему тут очень пригодились.

Уже на самом краю деревни он заметил, что за ним увязался маленький щенок. Весь в репьях, со свалявшейся рыжеватой шерстью, с большими лопоухими ушами, и грустными, почти, как у Красули глазами. Откуда вылез и почему шел за ним, Николай не знал. Но, решив, что собака ему пригодится в его почти отшельническом житье-бытье, подманил малыша куском колбасы. Щенок оказался не так-то прост. Выхватил из рук колбасу, и ринулся в заросли крапивы, росшие по обочине дороги. Через мгновение оттуда послышалось чавканье и довольное урчание. Надо полагать, такое счастье малышу выпадало не часто. Николай постоял немного, пытаясь и свистом, и причмокиванием, каким зовут маленьких кутят, вызвать собачонка из крапивы, но, успехом все его попытки не увенчались. Дольше стоять у кромки дороги и причмокивать губами он посчитал глупым, и оставив щеня его судьбе, отправился дальше.

Хутор встретил Николая тишиной, заросшим двором и покосившимся плетнем. Но дом, судя по всему, был довольно крепким, наличествовал и колодец, и даже баня. Настроение у Николая поднялось. Дом… Не просто временное жилище, а настоящий дом, в котором он уже не будет чувствовать себя ни нахлебником, ни приживалом. У него никогда не было своего дома. Образ жизни, который он постоянно вел, не предусматривал такой роскоши. И сейчас, прямо в этот самый момент, когда он увидел заросший двор, в нем рождалось что-то для него новое, до этих пор неизведанное, и почему-то, щемящее душу. И то, что это был не его собственный дом, дела не меняло. Он замер на несколько минут посредине заросшего двора, а потом, к собственному удивлению, вдруг поклонился этому дому низко, до земли. Разросшаяся вокруг крапива, обожгла ему щеку. Он потер загоревшееся сразу же место, и с улыбкой сказал, неведомо кому:

– Ну… здравствуй… Вот я и пришел…

В конторе охотхозяйства ему дали три дня на обустройство, и Николай с энтузиазмом принялся приводить все в порядок. Завтра обещал заехать Корнил, посмотреть, как он устроился, а также объяснить основные цели его здесь прибывания.

Первым делом он обозрел свое «хозяйство». Николай никогда не был деревенским жителем, да и с лесом в основном по «работе» редко приходилось сталкиваться. Так только, охота, рыбалка. «Секретному агенту» не было работы ни в деревне, ни в лесу. И последнее задание, которое оказалось для него роковым, или лучше сказать, которое коренным образом изменило всю его жизнь, было первым в подобных условиях. Но прожив с дедом Авдеем бок о бок больше года он кое-чему все же научился. В покосившейся сараюшке, притулившейся к небольшой баньке, он обнаружил кое-какой полезный инструмент. И первым делом, наточив старенькую литовку, принялся чистить от травы довольно большой двор. Красуля, расседланная и избавленная от груза, жевала траву, которую он охапками сваливал у самого забора, и с благодарностью поглядывала на своего нового хозяина. Чтобы услышать хоть чей-то голос, он весело проговорил, обращаясь к кобыле:

– Я же тебе обещал, что ты не пожалеешь…

Лошадка в ответ всхрапнула, словно отвечая, и продолжила свое занятие. За домом он обнаружил в траве старые, сваленные в кучу чурбаки, и решил, что нужно наколоть дров, чтобы затопить баню. Дом решил пока не протапливать, все же, на дворе было лето. Правда, жарким его назвать язык не поворачивался, но все же не лютая зима.

С все возрастающим энтузиазмом он принялся перетаскивать чурки поближе к бане. И вдруг, под нижним чурбаком он обнаружил каменную плиту, гладкую, больше похожую на крышку. Крышку чего? Николай поспешно растащил остальные дрова, и увидел, что это и впрямь была крышка. Серый полированный камень полтора метра на полтора, здесь точно лежал неслучайно. В центре него он обнаружил высеченную в камне свастику и надпись на немецком языке. Озадаченный такой находкой, он некоторое время смотрел на этот камень, не зная, что предпринять. А потом решил, что нужно дождаться Корнила. Наверняка, тот мог что-то об этом знать. Да и одному сдвинуть эту плиту ему было, явно, не по силам. Постояв еще немного в раздумьях, Николай отправился топить баню, решив, что утро вечера мудренее.

Поздним вечером, сидя на крыльце после хорошего банного пара, он смотрел на белесое небо, на последние, брызжущие из-за кромки леса солнечные лучи, размышляя, как интересно, если не сказать, витиевато, закручивается нить его судьбы. Кто бы ему сказал полтора года назад… Николай про себя усмехнулся. Жаль, что Ольховский его сейчас не видит. Кстати, судьба его бывшего шефа, так и осталась для него загадкой. Он однажды спросил Корнила об Ольховском. Тот только нахмурился, и сказал, чтобы Николай не забивал себе голову прошлым, если хочет идти вперед. И что в будущей его жизни больше не будет «Ольховских». Помнится, тогда его этот ответ вполне устроил. А вот сейчас, поди ж ты, опять на ум пришел бывший куратор. От этих мыслей его отвлек голос соловья, вдруг начавший выводить свои рулады где-то в густых кустах черемухи сразу за плетнем. И Николаю опять пришло в голову, что в его прошлой жизни он никогда не знал этого обычного счастья, доступного многим, сидеть на крыльце после бани, и вот так, просто, никуда не торопясь и ни о чем не думая, слушать соловья.

Красуля вдруг всхрапнула где-то у забора. Николай насторожился. Инстинкты, выработанные годами, никуда не делись. Он уже хотел войти в дом, чтобы вынести ружье, ну так, на всякий случай. Как тут увидел, что от забора к крыльцу семенит рыженький комочек. Это же тот щенок, который у него колбасу стащил! Надо же, пришел все-таки, разбойник. В дом зайти все же пришлось. За очередной порцией колбасы. А когда он вернулся обратно, собачонок сидел перед крыльцом и испуганно смотрел на него большими несчастными глазами брошенного сироты, в которых светилась надежда и страх одновременно.

Ночь прошла спокойно. Николай спал, как убитый, переполненный впечатлениями, и уставший от обычных повседневных забот. И этому не были помехой ни комковатый матрас, ни поскуливание щенка, который возился на подстилке возле холодной печи, видно, с трудом привыкая к незнакомому месту. Утром Николай проснулся в прекрасном настроении, и принялся опять за обустройство своего нового дома. Собачонок все время вертелся рядом, впрочем, не путаясь под ногами, и при каждом удобном случае старался заглянуть новому хозяину в глаза, словно спрашивая: «Я все так делаю? Я тебе не мешаю? Ты меня не выгонишь?» Повинуясь какому-то порыву, Николай решил назвать его «Циркачом». Может быть, как напоминание о его прошлой жизни, а может быть еще по какой иной причине, о которой он даже и задумываться не хотел.

Перед обедом он вымыл щенка куском хозяйственного мыла в теплой воде, которая еще не успела остыть в бане. Тот поначалу брыкался, непривычный к таким процедурам. Но потом, поняв, что вырваться из сильных хозяйских рук у него не получится, смирился, и с покорной обреченностью позволил себя домыть, и вытащить колючки из мягкой, еще щенячьей шерсти. После мытья он превратился во вполне себе приличную собаку, обещавшую со временем стать большим и красивым псом, хоть и неизвестной породы. Ближе к вечеру, починяя плетень, Николай все чаще стал поглядывать на заросшую травой дорогу, ведущую к его дому. Он ждал Корнила. Почему-то его все больше и больше начинала беспокоить та плита, которую он нашел за домом, как будто, он чувствовал неведомую угрозу, исходившую от нее. Расчищая окончательно плиту от сора, и выдергивая по краям пучки травы, он обратил внимание, что Циркач старается не наступать своими лапками на саму плиту, словно пес тоже что-то чувствовал. Это еще больше вызывало интерес, но пробовать отодвинуть ее при помощи старого, слегка проржавелого лома он все же, не стал, решив дождаться Корнила. Вместе у них должно получиться лучше. И он ни за что бы, даже, сам себе не признался, что, почему-то, боится этой чертовой плиты!

В сараюшке, где он нашел инструменты, в куче какого-то железного хлама, Николай обнаружил старый самовар, и обрадовался ему, как родному. Самовар был слегка покорежен, но воду не пропускал, он это проверил первым делом. А еще, в той же куче он нашел старую немецкую каску. Удивляться этому не стоило. Наверное, во время оккупации этих территорий, здесь стояли немцы. Сам себя поправил. Разумеется, стояли. И без всяких «наверное». Плита с выбитой свастикой здесь не по волшебству появилась. Он мыслями опять вернулся к этой плите. Чем-то она его притягивала к себе. Может быть своей загадочностью? И потом, чтобы сделать надежную крышку, ведь вовсе не обязательно полировать твердый камень до зеркального блеска, даже с учетом любви немцев к аккуратности. Странно все это было. Вот придет Корнил… Николай с тревогой посмотрел на часы. Ведь день-то уже заканчивается, пора бы и Корнилу появиться. Он же обещал сегодня…