Хмурый город. Ненастье для Насти

– Иди вперед, не тормози. – хмыкнул он, проталкивая Ивана вперёд. – Видишь, вон дальше, свет горит? Тама наши денежки, лежат и нас дожидаются.

– И девка тощая, тоже там. – ехидно ухмыльнулся Иван, мстя за мимолетный испуг. – Тебя выглядает, дура.

Пашка девок любил тощих, а Иван, наоборот – мясистых. Что, он, пёс, на кости бросаться? Но, за неимением толстой и худая сойдёт. Для девки в радость должно быть то, что на её костомыги такие видные парни польстились.

Пашка, прилипнув головой к стене – из брёвен, надо же! замер, а затем, поплевав на ладони, полез вверх, ловко цепляясь за всякие выступы и заглянул в окошко.

Ванька внизу затаился, лапая пальцами рукоять ножа. Нет, они с Пашкой ни разу не мокрушничали, но Иван не обольщался – когда-нибудь начинать всё равно придётся. Нарвутся они, рано или поздно, на кого дерзкого и тогда..

В тюрьму Ванька не хотел. Это Пузило мог легковерным сказки в уши заливать, а он, Ванька, не дурак – на воле бегать лучше, чем на казённых харчах мамон отращивать. Да и какие там харчи? Слёзы одни. Нет, в случае чего, они с Пашкой на Украину рванут. Там, говорят, нынче, для таких, как они – рай земной. Грабь, насилуй, убивай. Никто и слова не скажет. Терроборона называется. А правительство из тех, что в Киеве сидят, за то ещё и деньги платит. Вот и им заплатят за то, что они людей кошмарить станут. Кошмарить Иван любил и умел, а уж за деньги, он, как есть, расстарается.

Но, то потом, когда земля пятки припекать начнет. Пока что, им и здесь хорошо.

– Жрут чего-то. – подал сверху голос Пашка. – Точно. Жрут и чай пьют, с конфетками.

– Колбасы бы – размечтался Ванька, потирая бурчащий живот. – и картохи варёной, с маслом, с селёдкой и укропчиком. И, стопарь, а лучше – поллитру. И бабу ражую под бок, на всё согласную.

– Чаи гоняют лахудры. – Пашка беззвучно спрыгнул вниз и прилип к стене спиной. – Бабка – шустрая какая-то для годов своих. Может, не та? Может, есть ещё одна, полудохлая? Девка ещё, чернявая, та самая, что у магазина вертелась. И сумка у неё имеется. Наверное, бабкам «бабки» привезла. Ха-ха.

– Хорошо бы. – широко, до хруста челюсти, зевнул Ванька. Дело привычное – сейчас они войдут, старух закошмарят, пожрут от пуза, да девку под бок сунут, а поутру – ноги в зубы и ходу. Делов-то? Это не в городе с охраной бодаться. Там, вмиг скрутят и люлей навешают таких, что год кровью ссать станешь и на «больничку» работать.

– Пошли, что ли? – Пашка, скорей всего, тоже жрать захотел, ишь, носом кругом водит, принюхивается. А, может, ещё где зачесалось? Не зря он, всё о девке той беспокоился, интерес проявлял? Точняк, зачесалось, ишь, как на крыльцо скакнул лихо!

Ванька поспешил следом за шустрым братцем, продолжая сжимать нож потными пальцами. Надеялся он на то, что старухи и в этот раз, им попались не шумные. Не станут вякать и не доведётся ему, Ивану, нож в дело пускать. Страшно это – человека живого резать. Страшно и противно. Когда в драке, один на один, другое дело. Там, в раж впадаешь, весело и лихо, а здесь, что? Старух давить? Чик, по горлу ножичком? Стрёмно это, да и загреметь можно, лет на двадцать. Оно ему зачем, молодому и красивому? До той Украины вольной, ещё добежать надобно суметь и не пропасть по дороге.

Пашка руку поднял и постучал. Уверенно постучал, как будто право имеет, как будто уже всё ему тут принадлежит – и бабки с их деньгами, и изба эта-развалюха, и девка чернявая. Вот он, Иван, не такой лихой. Осторожничает всё, опасается чего-то. Может быть, потому и нос у него целый, а не скособоченный, как у брата старшого.

Глава 4 Распечатанный дар

Первым насторожился кот – перестал мурчать, словно работающий дизель, уши настропалил, носом туда-сюда повёл и зашипел. Громко зашипел, неприветливо.

Она, Настя-ворона, совсем размякла, с чаю-то. У Степаниды Савишны чай оказался непростой, такой в супермаркете не купишь – чёрный, крепкий, душистый. Какие уж травки-муравки добавляла старуха в эту смесь, Настя не ведала, но вкус у напитка получился такой, что хотелось пить и пить сие божественное питье и заедать его сдобным бубликом, облитым сахарной глазурью и посыпанным маком.

– Хорошо-то у вас, Степанида Савишна. – похвалила Настя домашний уют пожилой пенсионерки. – Я, честно сказать, не рассчитывала на то, что меня чаем поить станут и кормить вкусно. Спасибо вам огромное. Мне, нигде и никогда, подобной выпечки пробовать не доводилось

– То-то же! – старуха горделиво распрямила согнутые плечи и кика у неё на голове встопорщилась, как живая. – Это вам не по едальням бегать, где всякую гадость честному люду подать норовят. Человек должон питаться сытно и правильно, от хорошего питания в человеке дух здоровый заводится и от того, человеку по жизни легко шагается, удачливо.

– Скажите тоже, – рассмеялась Настя, тряхнув волосами. – дух заводится! Почему же, никто этих духов в глаза не видывал? Вот, я, например – хорошо питаюсь, иногда – вкусно, а духа у меня почему-то нет.

Степанида Савишна хмыкнула загадочно и кика у неё на голове так и вовсе, раскапустилась – вроде, как надулась, больше стала, объемнее.

– Почему – нет? – старуха подлила Насте чаю в чашку и пододвинула розетку с вареньем. Варенье душистое, сварено из мелких яблочек, совсем крохотных. Они так и назывались – райские яблочки и дичкой росли по обочинам дорог. Помнится, Настя всё в толк взять не могла – от чего они «райские»? Или, в раю такие произрастают? Ну, уж нет – она бы, Настя, таким яблоком не искусилась – мелкие и невзрачные, только что, деревья цветут красиво – точно розовый туман над землёй стелется. А, вот, варенье из них вкуснющее получается, духовитое. Насте оно очень понравилось.

– А, что, есть? – Настя взяла и себя, на всякий случай, ощупала, начав щупанье с макушки головы и закончив ушами. – Нет, нету у меня духа. Никакого. Сами же видите.

– Есть. – упрямо поджала губы Степанида Савишна. – Вон он, сидит, нахохлился. Плохо ты его кормишь, видать – сосисками всякими, да полуфабрикатами погаными, без души сделанными. Нет бы, взять мяса кусок приличный, пожарить на огне живом, салат настрогать витаминный, капустный хотя бы. Молочко хорошо ещё, питательно. Особенно – парное. – и, с сомнением взглянув на Настино вытянутое лицо, вздохнула. – Да, откель у вас в городе, парное-то?

– Где он? – поверив словам пенсионерки, Настя, высоко подпрыгнув, метнулась к зеркалу, духа разглядывать – уж очень уверенно о нём Степанида Савишна рассказывала и при этом Настёне на голову смотрела.

Зеркало в доме Степаниды Савишны отыскалось большое, овальное, в раме металлической, от времени потемневшей. Раму рисунки украшали всяческие, письмена непонятные, но Настя не на письмена смотрела, а на голову свою собственную, духа таинственного выискивала. Где же это чудо-юдо притаиться могло? Не иначе, как под прядью волос спряталось?

– Сама ты – чудо-юдо! – писклявый голосок прозвучал так неожиданно, что Настя, в этот миг разглядывавшая мелкий прыщик у себя на подбородке, подскочила на месте и начала испуганно озираться.

– Кто это? – опасливо произнесла она, подозрительно косясь на сто пятилетнюю старуху. Бабка стояла молча, не шевелясь и с улыбкой на Настю смотрела. Ехидно так смотрела, с подковыркой.

Настю же терзали подозрения – не могла ли почтенная пенсионерка, Степанида Савишна оказаться чревовещателем? Ну, таким человеком, который разговаривать умеет, рта не открывая? Кто их знает, этих пенсионеров? Они, как выясняется, ещё о-го-го как выглядят и на многое способны.

– Да, здесь я, здесь. – противный писклявый голосок прозвучал снова. – Ты в зеркало смотри, дурында, а не на ведьму пялься!

И Настя в зеркало взглянула, послушав голос, раздававшийся неизвестно откуда – и, впрямь, на голове что-то сидело и ёрзало, что-то тёмное, на крупного жука смахивающее. Вот оно торопливо закрылось прядью волос и пропало с глаз.

– Какой кошмар! – Настя отчаянно затрясла головой. – У меня, что, вши завелись? Такие здоровые? Вши-мутанты?

То самое, писклявое, мигом вынырнуло из волос и тыкая пальцем, возмущенно заверещало.

– Сама ты вша зловредная! Нет, вы это слышали, люди добрые? Я, можно сказать, ночей не сплю, рук не покладая, здоровье хозяйское берегу, быт-жильё налаживаю, а она.. Неблагодарная! Обзывается ещё гнусно! Нет, уйду, уйду я от тебя.. В люди пойду.. По свету белому бродить неприкаянно. – и, прекратив завывать, выпрямилось и поклонилось пенсионерке. – Исполать вам, Степанида Савишна и духу вашему, благ и процветания.

– И тебе того же, малец. – Степанида Савишна благодушно улыбнулась и Настя, вытаращив глаза, увидела, как кика на голове у пенсионерки зашевелилась, размоталась, выпрямилась и превратилась в статную женщину, некрупных размеров, полупрозрачную и обряженную в сарафан старорусского кроя. Несмотря на свою полупрозрачность, нездоровой та женщина не выглядела – белокожая, с румяными щеками. Про таких еще говорят – кровь с молоком. И, как она на голове-то держалась? На присосках, что ли или, на крючках каких?

– И тебе того же, отрок. – степенно произнёс дух-охранитель, озорно сверкнув глазами. – Ить, хозяйка твоя, сейчас в обморок хлопнется, чувств лишившись. Что ж, ты не явился ей ни разу, озорник?

Настя и впрямь, ресницами хлопала, как та корова на лугу – непонимающе.

– Точно! Чай с травками! – осенило её внезапно. – Травки те, не простые видать. Дурман! То-то меня колбасит. Видения всякие! Бабусяка, по ходу, наркоманка со стажем. И меня приобщить к этой мерзости решила. Врёшь, не возьмёшь! Анастасия Кобылка вам никакая не наркоманка!

Степанида Савишна громко рассмеялась – все сомнения Насти большими буквами были написаны у той на лице. На растерянном и обиженном лице.

– Эх, девка! – вздохнула пожилая пенсионерка. – Одно слово – городская ты, ничегошеньки о себе не ведаешь. Не зря, ой, не зря Соловеюшка тебя ко мне направил. Молодец парень, догадливый. Не иначе, как глянулась ты ему чем.

– К вам меня направил Артур Петрович, начальник отдела. – Настя обидчиво поджала губы, отошла от зеркала, удерживая себя от желания прихлопнуть то самое, что бегало сейчас по макушке.

– Мне это чудится, чудится. – твердила девушка. – Ничего этого самого наяву нет и быть не может. Я – нормальная, мне не нужно в «дурку». Настя – с тобой все хорошо, – сама себя уговаривала девушка. – ты в абсолютном порядке, а вот чай ты больше пить не станешь, не то, крыша окончательно съедет, вместе с кукушкой.

– Артур Петровичу поручение дал мой внук родный, Соловей. – Степанида Савишна отмахнулась от сомнений Насти, как от чего-то несущественного. – Не спорь со старой ведьмой, девочка. Зелёная ты ещё, со мной споры заводить.

– Спорить с ведьмой? – ахнула Настя, тревожно озираясь и бочком подвигаясь к выходу. – А-а-а.. – понимающе протянула она. – Это вы о себе так, образно и самокритично? Никакая вы не ведьма, вот еще выдумали и не старая, а вполне прилично выглядите для своих ста пяти лет. Всем бы так выглядеть, в вашем-то возрасте.

– Так, то по паспорту – сто пять. – добродушно усмехнулась Степанида Савишна. – А без паспорта, ещё столько же прибавь и полтинник сверху накинь. Нужное число и получится.

У Насти получилось двести шестьдесят. Немыслимая цифра! Люди столько не живут!

– Так, то люди, – криво усмехнулась пенсионерка. – а, я – ведьма.

– Крыша, всё-таки, поехала. – обеспокоенно подумалось Анастасии. – Но, не у меня. У одиноких такое случается сплошь и рядом. Скучно бабуське одной в глуши куковать, а с котом больно и не поговоришь, за жизнь, да за пенсию. Вот она и нафантазировала себе всякого разного. И мне, заодно, мерещиться начало. – Настя поморщилась – видение, то ли, жука, то ли, ещё кого, стояло перед глазами, как живое. Рука, сама по себе, потянулась взять, изловить и прихлопнуть, дабы не шастало без спросу по чужой голове.

– Не переживай так, детонька. – попробовала успокоить нервную гостью Степанида Савишна. – Ну, ведьма, ну, родилась такой, случается. Вреда-то для тебя нет никакого в том, польза сплошная. Мы, ведьмы и живём дольше, и выглядим моложе, чем простые смертные. – бабка выкатила грудь вперёд. – Себе прибыток всегда обеспечить сумеем, коли к делу с умом подойти.

Несчастная Настя, у которой голова шла кругом, подняла на пенсионерку совершенно больные глаза – полупрозрачная тетка-дух у той на голове, никуда не делась. Статная женщина, в старинной кике и старорусском сарафане продолжала улыбаться девушке, как ни в чем не бывало.