Солнце Эльгомайзы

Впрочем, «у камина» собирались вовсе не из-за звёзд. Космомеханик Рабинович, неисправимый враль с дипломом Литинститута, на корабле имевший дело с механизмами, приборами и схемами (с которыми, как известно, не поговоришь), нашёл аудиторию, которой позавидовали бы гарвардские и йельские профессора. Чувство суеверного ужаса от Сёминых рассказов пробирало в разы сильнее, чем фильмы категории «У», которыми Волокушин снабдил фильмотеку «Сайпана», вот спросить бы у него, какого чёрта он это сделал, развлекуха ещё та…

Вечера экипаж традиционно проводил в кают-гостиной. Фильмотека была забыта. Одно дело – смотреть фильм, развалясь в кресле-вертушке панорамного кинозала и хрустя попкорном, и совсем другое – участвовать в этом кошмаре лично.

– Есть звёзды, предвещающие беды, – вдохновенно вещал Рабинович. – Если верить Птолемею, Проциону присуща сильная активность, вплоть до насилия, неожиданные удачи в результате собственных усилий, и в конечном итоге такие же внезапные неудачи. Несчастья угрожают со стороны жидкостей, газов или укусов собак. Процион переводится с греческого «раньше Пса», потому что восходит незадолго до восхода созвездия Пса. Арабы дали звезде имя Аш-ши ра ал гумайса. Эльгомайза. Сириус, проливающий слезы.

Теперь складываем. И получаем: Процион – предвестник Пса, Эльгомайза – Сириус, проливающий слёзы. И находится он на задних лапах Малого Пса. То есть, Пёс готов к прыжку…

Процион Эльгомайза, двойная звезда, по светимости в восемь раз превышающая Солнце, была в списке самых ярких звёзд неба и, по словам космомеханика, не сулила ничего хорошего. Сёма был помешан на древней астрологии арабов и вычитал где-то, что Процион в соединении с поражённой злом планетой может привести к бедствиям и несчастьям. Фанатизм Рабиновича в другое время вызвал бы у экипажа снисходительные улыбки, но сейчас они летели к этому самому Проциону, и к веселью примешивался суеверный, холодящий сердце страх:

– У арабских астрологов «Сириус, проливающий слёзы» предрекает несчастье. Вполне вероятно, что на Проционе нас ждёт море крови, заявил Сёма, назидательно подняв вверх указательный палец.

– И стая бешеных собак. Сёма, где ты научился так красиво врать?– вежливо осведомился Золтовски.

Его радостно поддержали:

– Мама сказки на ночь рассказывала, он и запомнил. Жёсткое воспитание: вместо «Красной Шапочки» страшилки про астероиды-убийцы и живые планеты, высасывающие жизнь.

– «Красная Шапочка» тоже страшилка. Мать отправила малолетку в лес, кишащий волками. Девочку спасли браконьеры, о подробностях сказка умалчивает, но психика ребёнка серьёзно пострадала. Девочку поместили в клинику неврозов, по квоте для детей-инвалидов. Мама была счастлива: кормить не надо, одевать не надо… Сёма, как там дальше?

– Га-га-га! Тогда и «Колобок» – король ужасов. Хоррор! Сёма, ты мне расскажешь? Сядешь у моей кроватки…

– Лучше у анабиозной капсулы. Только держи себя в руках и во сне не ори, гуманоидов распугаешь.

– Если кто-то сейчас не замолчит, одним гуманоидом станет меньше.

Впрочем, механик не обижался. Он умел ценить подарки судьбы, а экипаж «Сайпана» был подарком. В активе у Сёмы сто восемьдесят два дня, и столько же обратно.

Сёма поднял руку, прося слова. Все как-то сразу замолчали. В наступившей тишине отчётливо послышался сдавленный смешок.

– Смеётесь? Сейчас перестанете. От ярких звёзд надо держаться подальше… Вспомните экспедицию на Инту Игрек. Погибло пятьсот человек. Знаете, почему? А почему Олег Бабанин, капитан «Бенетнаш», до сих пор находится в клинике, знаете?

Андрей напряг лицевые мускулы, изо всех сил стараясь сохранить невозмутимое выражение лица. Он мог бы рассказать, почему…

– А потому, – проникновенно вещал Сёма, – что не фиг было выёживаться с именами. Название корабля помните?

Бенетнаш, или Алькаид, звезда спектрального класса В3 в созвездии Большая Медведица (на конце ручки ковша) была тридцать пятой в списке наиболее горячих и самых ярких звёзд (температура поверхности двести двадцать тысяч градусов Кельвина, видимая звёздная величина 1,85m, расстояние от Солнца тридцать парсек, или около ста световых лет). Оттуда не вернулись три экспедиции.

Звездолёт-дальник, класс грузо-пассажирский, цель экспедиции: колонизация экзопланеты звезды Инта Игрек системы 40 Эридана, количество пассажиров на борту четыреста восемьдесят три человека, объём груза восемьсот тонн,– звездолёт назвали «Бенетнаш», отдавая дань памяти погибшим.

– А память штука странная. Если долго думать, мысль материализуется. А тем более название корабля… – раздумчиво проговорил механик.– Наложилось, понимаете, одно на одно. Кто скажет, как переводится название с арабского?

В кают-гостиной повисла поистине космическая тишина. Перевести мудрёное слово могла Кислова, единственный на корабле астрофизик. Но вечера она неизменно проводила в своей каюте, предпочитая обществу людей компанию книжных героев (Волокушин снабдил корабль раритетной библиотекой из бумажных книг).

Выждав театральную паузу, Сёма продолжил:

– Семь звёзд ковша Большой Медведицы арабы считали изображением похоронной процессии с погребальными носилками и плакальщицами. Бенетнаш, или Алькаид, по-арабски «ал-каид банат наш», переводится как предводитель плакальщиц. У арабских астрологов эта звезда связана с оплакиванием большого количества людей. Вот почему с Алькаида не вернулись три экспедиции. Вот почему на Инте Игрек погибло пятьсот человек, а капитан «Бенетнаш» до сих пор находится в клинике. Он до сих пор их оплакивает, – замогильным шёпотом закончил Сёма.

Аудитория потрясённо молчала.

Андрей Балабанов в который уже раз дал себе слово, что больше с этим сказочником не полетит, никогда.

– А может, им там понравилось, вот они и остались, – предположил Перевозчиков. Молчал бы лучше. Сейчас начнётся. Андрею даже жалко стало студента ВГИКа, который сейчас получит своё.

– А может, и тебе на Эльгомайе понравится? Может, останешься? – спросил Берни. Мишенька возвёл глаза к потолку, обдумывая предложение.

– Он не останется, – заступился за вгиковца Сёма.– Ему фильм делать надо. А вот ты можешь остаться, таки вполне. Земля ничего не потеряет.

Отрезать бы ему язык, лениво думал Андрей. А ещё он думал о том, что формально являясь лидером и обладая капитанской неограниченной властью и правом единоначалия, в глазах экипажа стоит гораздо ниже Рабиновича с его кошмарными историями и Леоны Лин с её умопомрачительной кухней.

Часть 7 Поведенческая компонента. Продолжение

Под домашним арестом

Так уж повелось, что двадцать минут в день Андрей неизменно посвящал Дневнику, заполненному почти до половины. За полгода полёта было пять скандалов, три драки с поножовщиной и один случай пищевого отравления.

В общем, полёт проходил нормально, состояние здоровья экипажа в пределах нормы, цель за пределами видимости, градус отклонения нулевой. Последнее было невероятным, нулевой градус. Навигатор творил чудеса, упрекнуть его было не в чем, но Андрею страшно хотелось это сделать. Он ненавидел Берни, и не мог понять за что.

Проводив Катеринку в её каюту, Андрей отправился к биологу, который – должен же ответить за свой поступок! Пара хомяков на звездолёте класса экстра универсал – на поступок не тянула, и претендовала на другое определение.

До Проциона Эльгомайзы оставалось сорок дней полёта. Киндзюлис был посажен под домашний арест: Андрей запретил ему выходить из каюты. Биолог отреагировал спокойно и ничуть не расстроился. В шахматы с ним никто не играл (это всё равно что играть с шахматной программой), а других развлечений Юозас не признавал. Сидел в своей каюте и чистил картошку, которую ему приносили Кэли и Леона (картофелечистку профессионалы класса «А» починить так и не смогли).

Отсутствие в кают-гостиной биолога никого не опечалило. Словно его и не было. Катеринка делала вид, что счастлива – без Юозаса с его глупой улыбкой и глупыми шутками. Ей нравился литовец, понял Андрей. А этот болван, увидев её расстроенной, притащил ей хомяков. Как игрушку ребёнку, чтобы перестал плакать. Жалость вместо любви. Пожалел.

Юозас обиделся. Что он такого сделал, за что она его возненавидела? Он же не нарочно их выпустил, сами сбежали, испугались незнакомого помещения и незнакомой Катеринки. А кто бы не испугался? Орала будто её резали. Истеричка. Назвала его в глаза придурком и не извинилась даже. Биолога привлекала её детская непосредственность, нравилось, как вспыхивало от похвалы Катеринино лицо, как сияли глаза от вскользь оброненного шутливого комплимента. Она всё принимала всерьёз. Девушка с душой ребёнка, ждущая от мужчин отцовской любви и привязанности. Так и не ставшая женщиной. Юозас питал к ней эту самую привязанность, не испытывая любви. Так бывает. Свой выбор она сделала сама. Биолог решил исчезнуть с Катиного горизонта: умерла так умерла.

С водворением под арест биолога на «Сайпане» воцарилось спокойствие. Казалось, ничто не предвещало неприятностей. Древнюю пословицу «когда кажется, надо креститься» Андрей вспомнил когда в «поведенческой компоненте» начались необратимые изменения, о которых его предупреждал Волокушин. Объяснял, доказывал, предостерегал.

Волокушинские гипотезы Андрей воспринимал как фантастику. Но проходя мимо каюты биолога, задержался у неплотно закрытой двери. Биолог раздражал капитана даже сильнее, чем бездельник Перевозчиков. Вот скажите, с кем он сейчас разговаривает? С хомяками, надо полагать? Совсем с ума съехал…

«Нет, так нельзя. Королева не должна так себя вести. Лезет в пасть моему слону, не просчитывая ходов противника… Это очень по-женски» – втолковывал хомякам Юозас. Губы Андрея сами собой растянулись в улыбку. Которая, впрочем, сменилась недоумением: хомяки возражали… голосом Нади Кисловой, прозванной Кислотой за уксусный характер и злой язык.

– А куда мне пойти? Больше некуда. Ты ведёшь себя не по-мужски, все выходы перекрыл, – отбила атаку Кислота.

– Куда пойти, куда податься… – подхватил биолог. – Соглашайся на ничью, королева. И не вздыхай. Сейчас покажу тебе пару эндшпилей. Выучишь ладейный. И мат двумя конями. Завтра в кают-гостиной всех обыграешь. И никто с тобой больше не сядет за доску. Как со мной не садятся.

– Я с ними не хочу. Я с тобой хочу! – объявила Юозасу Кислота, и Андрей поразился: чем её взял этот непроходимый ботаник, у которого вместо мозгов «травка зеленеет, солнышко блестит». Впрочем, так ли уж непроходимый, если у него получилось расположить к себе уксусную Кислову и вывести из себя Ветинскую, с её-то самообладанием…

Раздался характерный звук сметаемых с доски фигур.

Панна Катажина

В кают-гостиной Юозас больше не появлялся, и у Леха Золтовски, что называется, появился шанс. Катеринку он упрямо называл панной Катажиной и серьёзно утверждал, что её фамилия восходит к древнему княжескому роду. На «Сайпане», где по определению Андрея было каждой твари по паре, не хватало только этого Ромео…

Кто же знал, что Золтовски с его неуёмной польской спесью влюбится в Катеринку как мальчишка? Мало того, он где-то откопал историю князей Речи Посполитой, где Веттины фигурировали как Курляндские князья, последний из которых, герцог Курляндский, жил в 1750 году. Решающую роль в этом заблуждении сыграло то, что Катеринка была незамужней (об этом говорила фамилия Ветинская; замужняя пани была бы Ветинова). Объяснять упрямому поляку, что русские женские фамилии не изменяются, в отличие от Польши и Литвы, – объяснять было бесполезно. Лех как заведённый талдычил одно: титул князей Веттинов угас на возведённом в это достоинство Морисе Саксонском (de Saxe), герцоге Курляндском. О женской линии в истории рода ничего не говорится, а значит…

Катерину прозвали герцогиней Курляндской. Она принуждённо улыбалась, потом шутка перестала быть шуткой, и Катеринка сорвалась. О чём экипаж горько пожалел, но было поздно. Силовые тренажёры оказались запредельно силовыми, рукояти подкрученными, пружины стальными, диски неподъёмными… а жетоны – недоступными. Экипаж надсадно пыхтел и карячился на тренажёрах. Катеринка взирала на их страдания с застывшим лицом герцогини Курляндской. Лех поскучнел и даже похудел, но пока держался. Из тренажёрного зала он уходил последним, но шансов практически не имел: Катеринка любила другого. О любви говорила её задумчивость, говорили глаза, говорило тело, которое Лех воспринимал как музыку, не в силах отвести глаз от совершенных гармоничных линий. Про себя он называл её ласково – Кася. И мечтал, что когда-нибудь произнесёт его вслух.

«Интересно, кто он?» – думал Андрей, глядя на её грустное личико. И очень бы удивился, узнав правду…