Нина Берберова, известная и неизвестная

Понятно, что о публикации в журнале полного текста книги (шестьсот с лишним страниц) речь идти не могла. А потому показалось разумным отобрать для начала большие фрагменты из первых глав «Курсива» и напечатать их в нескольких номерах подряд[314 - Фрагменты оставшихся глав «Курсива» будут напечатаны в «Октябре» в 1991 году.]. Оставалось выбрать такие фрагменты, которые представили бы opus magnum Берберовой в максимально выигрышном свете как для узкой, так и для широкой аудитории (тираж «Октября» составлял к тому времени 240 тысяч и продолжал стремительно расти). Работать с «Курсивом» было поручено мне как человеку, давно знакомому с текстом.

Все это было сообщено Лубянниковой, а она, в свою очередь, сообщала Берберовой:

Вашей публикацией занимается редактор Ирина Евгеньевна Винокурова… она подтвердила, что публикация одобрена, в настоящее время она расширяет ее объем, возможно, материал пойдет в нескольких номерах и, скорее всего, в осенних. Главный редактор постоянно в зарубежных поездках, и это несколько замедляет ход дела, однако она надеется на благоприятный исход[315 - Письмо от 23 апреля 1988 года // Nina Berberova Papers. B. 13. F. 357.].

Полученные новости Берберову «очень порадовали», и она просила Лубянникову передать благодарность и «искренние приветы» всем, кто о ней заботится[316 - Письмо от 23 мая 1988 года // Ibid.].

Исход дела, как я и надеялась, оказался самым благоприятным. Анонс о намерении «Октября» печатать «Курсив» появился в «Литературной газете» в конце июля 1988 года. Правда, это не помешало другому журналу – «Вопросам литературы», – в свою очередь, готовить «Курсив» к публикации, не пытаясь при этом связаться с «Октябрем»[317 - Как свидетельствуют сохранившиеся в архиве документы, в такой «накладке» была непосредственно виновата сама Берберова, хотя не собиралась в этом признаваться. Еще до начала переговоров с «Октябрем» она дала «Вопросам литературы» разрешение печатать «Курсив», но ничего не сказала об этом Лубянниковой. Узнав про решение «Октября», Берберова забыла (или не захотела) как-то уладить возникшую проблему.].

В результате первые публикации Берберовой в России – фрагменты «Курсива» – появились в 1988 году сразу в двух журналах: в «Октябре» (№ 10–12) и в «Вопросах литературы» (№ 9–11).

Поздравляя Берберову со столь значительным событием, Лубянникова писала:

«Вопли» («Вопросы литературы») опередили «Октябрь», вероятно, им очень этого хотелось. <…> Но они явно поспешили и дали материал по I изданию. В «Октябре», естественно, обиделись, но отнеслись к этому факту спокойно: во-первых, как они считают, от таких фактов не застраховаться, а во-вторых, репутация [Д. М.] Урнова [в то время главного редактора «Вопросов литературы». – И. В.] в литературном мире и до того была не из лучших. К тому же – характер публикуемого материала разный, тиражи 20 000 («Вопли») и 240 000 («Октябрь») несравнимы… Одним словом, у «Октября» нет объективных поводов для уныния и они просят передать Вам, что искренне за Вас рады и шлют Вам свои поздравления[318 - Письмо от 27 октября 1988 года // Nina Berberova Papers. B. 13. F. 357. Видимо, из деликатности Лубянникова не упомянула, что в сентябрьском номере «Вопросов литературы» редакция журнала с прискорбием сообщала, что Берберова скончалась (!), в спешке не проверив кем-то пущенный слух.].

Примерно тогда же экземпляры журнала были отправлены Берберовой, и они дошли на удивление быстро: 10 ноября. В этот день она записала в своем дневнике: «Пакет взяла. Привезла домой. “Октябрь” № 10 – с 40 стр<аницы> “Курсива”. Пришлось постоять тихо, сердце билось ужасно. Пришла в себя. <…> В “Октябре” было письмо от милой И. Е. Винокуровой…»[319 - Запись от 10 ноября 1988 года // Ibid. B. 51. F. 1154. Что же касается «Вопросов литературы», то сентябрьский номер журнала Берберова получила существенно позднее. 14 ноября 1988 года она писала Лубянниковой: «Я слышала, что “Вопросы литературы” (которых, как Вы знаете, я в свое время уведомила о планах “Октября”) тоже в трех номерах начали печатание “Курсива”. Но первый кусок – сентябрьский номер – дойдет до нас только в декабре. А послать его прямо мне – они не догадались. И вообще мне ничего даже не сообщили о самом факте. Если бы из Парижа, куда номер 9 пришел в начале октября, мне не сообщили по телефону о событии, я так до сих пор ничего бы и не знала» (Ibid. B. 13. F. 357).]

Прочитав и тщательно сверив выбранные фрагменты с книгой, Берберова взялась за ответ. «Дорогая Ирина Евгеньевна, – говорилось в письме, – два дня тому назад я получила номер 10 “Октября”. Спасибо Вам за прекрасно сработанный текст. Спасибо за все Ваши заботы обо мне. Вы правы, цензурные купюры минимальны. <…> Если в следующих двух кусках (номера 11 и 12) все будет как в первом, я буду абсолютно счастлива и очень, очень Вам благодарна»[320 - Письмо от 14 ноября 1988 года // Ibid. B. 21. F. 604.]. А я, в свою очередь, была «абсолютно счастлива», что Берберова осталась довольна не только этим «куском», но и следующими двумя.

На волне бурного успеха «Курсива» (восторженные отзывы пошли практически сразу) и заключения договоров на ряд других публикаций (в частности, в «Дружбе народов» должна была появиться «Железная женщина») Берберова приняла предложение Союза писателей приехать на две недели в Москву и в Ленинград. Сначала речь шла о мае 1989 года, но потом дата приезда передвинулась на сентябрь.

Эти даты были предложены самой Берберовой, так как ей было удобно лететь в Москву из Парижа, где она собиралась быть в любом случае в апреле и в августе. В апреле Ниссен планировал выпустить «Курсив мой», над переводом которого давно уже шла работа. В начале месяца книга увидела свет, вызвав многочисленные хвалебные рецензии, да и читатели проявили нешуточный интерес, о чем говорили объемы продаж. Как записал Ниссен в дневнике, в течение десяти дней раскупили пятнадцать с лишним тысяч экземпляров, и на подходе был второй тираж[321 - Запись от 21 апреля 1989 года в [Nyssen 1990: 165].].

Но главное, что книга привлекла внимание Бернара Пиво, одного из самых известных французских журналистов и телеведущих. Он вел еженедельную литературную программу «Apostrophes», исключительно популярную у телезрителей: ее смотрело несколько миллионов человек. Пиво обсуждал недавно вышедшие книги, обычно приглашая авторов в студию, и это считалось огромной честью, которой удостаивались только знаменитости.

Достаточно сказать, что из русских писателей Пиво пригласил лишь двоих – Набокова (в 1975-м) и Солженицына (в 1983-м). Третьей стала Берберова, хотя формат передачи был существенно иным. К Набокову в Монтре и к Солженицыну в Вермонт Пиво отправился сам, и беседа проходила один на один. Передача, посвященная Берберовой, должна была идти в парижской студии Пиво, куда он позвал также несколько гостей, от которых ожидалось активное участие в разговоре.

Передача была назначена на самый конец апреля, но Берберова прилетела в Париж на десять дней раньше. В аэропорту ее встречал Ниссен, и, к его немалому изумлению, Берберова вышла из самолета не одна, а под руку с Дианой фон Фюрстенберг, прославленным модельером женской одежды. Их места в самолете случайно оказались рядом, они разговорились и проговорили всю ночь. В аэропорту они очень нежно попрощались друг с другом, но на этом дело не кончилось. Через два дня Берберова получила от фон Фюрстенберг взволнованное письмо, в котором та писала, что до сих пор находится под впечатлением от встречи с нею, желала успешного выступления в передаче Пиво и обещала позвонить по возвращении их обеих в Америку[322 - Эта встреча описана в дневнике Ниссена. См. запись от 18 апреля 1989 года в [Ibid.: 164–165].].

Берберова, разумеется, была польщена и в принципе не возражала продолжить знакомство с фон Фюрстенберг (оно и продолжилось), но сейчас ее мысли были заняты другим. У Берберовой был назначен в Париже ряд важных встреч, предстояло несколько интервью, но главное, конечно, надо было подготовиться к участию в «Apostrophes».

Как ей сообщил заранее Пиво, он пригласил на передачу французского писателя с российскими корнями Анри Труайя (он родился в Москве, но был увезен в эмиграцию ребенком), философа и романиста Мишеля Турнье, чьи книги Берберова очень ценила, а также Раймонда Девоса, бельгийско-французского автора и исполнителя юмористических скетчей, имя которого было Берберовой неизвестно. И хотя главной темой разговора должно было быть обсуждение автобиографии Берберовой, все приглашенные собирались рассказать и о собственных книгах. А это означало, что ей надо было просмотреть их последние работы.

Берберову волновал и ее французский, который за сорок дет жизни в Америке несколько «заржавел». Она усиленно занималась языком в последние годы, надеясь его восстановить, и, как показало дальнейшее, в этом вполне преуспела.

Передача «Apostrophes» под названием «Чествуя Нину Берберову» («La f?te ? Nina Berberova») состоялась 28 апреля. В белой блузке и ярко-желтом пиджаке Берберова выглядела очень эффектно, держалась уверенно и совершенно свободно говорила по-французски, хотя и с явным русским акцентом. Она отвечала на вопросы Пиво о своих петербургских детстве и юности, обстановке в России после революции, а также о причинах, побудивших российскую интеллигенцию эмигрировать на Запад. Рассказывая о жизни русских писателей-эмигрантов в Париже, Берберова не стала утаивать почти полное отсутствие контакта с французскими интеллектуалами, которым не хотелось открывать глаза на происходившее в Советском Союзе. Она вкратце рассказала и о том, как сложилась ее карьера в Америке, а затем сообщила, что после семидесятилетнего перерыва собирается поехать в Россию, где начали издавать ее книги[323 - См.: La f?te ? Nina Berberova. URL: https://www.imdb.com/title/tt7893360/ (дата обращения: 09.10.2022).]. В конце передачи Пиво выразил Берберовой восхищение силой ее таланта и духа, ее энергией и жизнелюбием, и все присутствующие стали аплодировать.

Как и ожидалось, после появления Берберовой в «Apostrophes» продажи ее книг резко пошли вверх. Судя по записи в дневнике Ниссена, в день уходило по три тысячи экземпляров, треть которых приходилось на «Курсив»[324 - Запись от 5 мая 1989 года в [Nyssen 1990: 174].]. В следующем году он планировал выпустить еще три книги Берберовой: роман «Мыс Бурь», книгу репортажей «Дело Кравченко», а также «Люди и ложи».

Во время ее пребывания в Париже весной 1989 года произошло еще одно крайне важное событие, о котором Ниссен решил раньше времени ей не говорить. Среди поклонников творчества Берберовой оказался Жак Ланг, тогдашний министр культуры Франции. На одном из приемов, где был и Ниссен, Ланг объявил, что считал бы справедливым присвоить Берберовой звание кавалера ордена Искусств и Литературы, учрежденного для награждения выдающихся деятелей культуры[325 - Запись от 24 апреля 1989 года в [Ibid.: 168].]. Предложение Ланга должен был утвердить специальный совет, и, когда все было утверждено, Ниссен сообщил Берберовой, что в начале июня в мэрии Арля ей будет вручена престижная награда и что он просит ее приехать. О чем идет речь, Ниссен не сказал, желая сделать Берберовой сюрприз.

Она охотно согласилась приехать (и даже захватила с собой Мурла Баркера), хотя не ожидала ничего особенного. Утром 6 июня Берберова, Баркер, Ниссен и еще несколько приглашенных отправились в мэрию, где должна была состояться церемония награждения. Только тогда Берберова узнала, что ей присвоено звание кавалера ордена Искусств и Литературы. В радостном изумлении она шепнула Ниссену: «Это ты все устроил!»[326 - Запись от 6 июня 1989 года в [Ibid.: 193].]

Начиная с конца весны Берберову не оставляло беспокойство, что ее поездка в Россию, перенесенная на сентябрь, не состоится. «Я не знаю, смогут ли в консульстве в Вашингтоне успеть выслать мне визу… – писала мне Берберова в июле 1989 года. – Я должна в начале августа выехать по делам во Францию. В СССР я приглашена приехать от 5 до 19 сентября. Если визы не будет 1 августа, я приехать не смогу»[327 - Письмо от 5 июля 1989 года // Архив И. Е. Винокуровой.].

Виза была ею получена вовремя. Как и планировалось, Берберова летела в Москву из Парижа, и – в соответствии со своим новым статусом – в сопровождении целой свиты, включавшей Ниссена, его жену, одну из сотрудниц издательства и телевизионную группу[328 - Снятые в Москве и Ленинграде кадры войдут в сделанный Юбером Ниссеном и Ги Селигманом документальный телевизионный фильм «Nina Berberova» (1997).].

* * *

Собираясь в Россию, Берберова, несомненно, рассчитывала на теплый прием, но такого, какой был ей оказан, ожидала вряд ли. Это стало ясно уже в аэропорту, где ее моментально окружила толпа почитателей (человек 70–80, по ее позднейшей прикидке[329 - Запись от 5 сентября 1989 года // Nina Berberova Papers. B. 51. F. 1153.]). В основном это были люди, с кем Берберова состояла в переписке или кто уже навещал ее в Принстоне и кому было известно, каким рейсом она прилетает и где ее надо встречать. Но, конечно, подлинный масштаб интереса к своей личности Берберова почувствовала позднее – на своих выступлениях перед большими и малыми аудиториями, проходивших практически ежедневно.

Первое выступление Берберовой состоялось в Доме культуры МАИ (Московского авиационного института) 7 сентября, то есть через день после приезда. Вместительный зал, рассчитанный на тысячу с лишним зрителей, был заполнен, что называется, под завязку, включая амфитеатр и балкон.

Вечер открыл Андрей Вознесенский, рассказавший об обстоятельствах своей последней встречи с Берберовой в Принстоне и прочитавший посвященное ей стихотворение. После Вознесенского выступил Д. М. Урнов, в то время главный редактор журнала «Вопросы литературы», сообщив, что начиная с 1990 года журнал собирается печатать книгу Берберовой «Люди и ложи. История русского масонства ХХ века», чем вызвал заметное оживление в зале. Затем слово было предоставлено Берберовой. Сначала она читала три отрывка из «Курсива», потом стихи Ходасевича по только что вышедшему в «Библиотеке поэта» тому, потом несколько собственных стихотворений, а потом отвечала на вопросы из зала.

Этот вечер снимало российское телевидение, и из отснятого материала был смонтирован полуторачасовой фильм, названный «Нина Берберова. 67 лет спустя» (режиссер Юрий Кротенко), который доступен на сайте YouTube[330 - URL: https://youtu.be/z3R0hVZ4d7Y (дата обращения: 09.10.2022).].

Интерес к культуре русского зарубежья в целом и к Берберовой в частности был в это время на пике. Отношение пришедшей на вечер публики было, по моим наблюдениям, в основном доброжелательным, а одной из главных эмоций в зале было все возраставшее изумление перед физической и умственной сохранностью восьмидесятивосьмилетней Берберовой (вопрос о годе ее рождения был задан одним из первых).

Присутствующий на вечере Евгений Евтушенко впоследствии передаст свои впечатления так:

Почти 90-летняя женщина с полными живости узко разрезанными глазами, с милым, чуть обезьяньим личиком, нисколько не потерявшим обаяния из-за сетки морщин, молодо пружиня на стройных ногах, легко поднялась на сцену и дала двухчасовой урок словесного фехтования в грациозном стиле петербургских и парижских эмигрантских салонов перед залом, где, казалось, все искрило от энтузиазма первых лет перестройки…[331 - Евтушенко Е. Одинокая умница // Новые известия. 2006. 3 нояб. URL: https:// newizv.ru/news/culture/03-11-2006/57479-odinokaja-umnica (дата обращения: 09.10.2022).]

Впрочем, на этом вечере случился один весьма неприятный эпизод, о котором напишет филолог С. И. Богатырева, дочь писателя И. И. Бернштейна, давнего знакомого, а впоследствии и корреспондента Берберовой. Как вспоминает Богатырева, среди публики оказались члены ныне забытого, но в то время громко о себе заявлявшего общества «Память», от которых тоже пошли записки.

Прозвучавшая на вечере информация о книге Берберовой о масонах дала удобный повод задавать ей вопросы на эту тему, имевшую для членов «Памяти» определенные коннотации. Проясняя для читателя эти коннотации, Богатырева пишет:

О том, кто такие масоны, в частности, русские масоны, и какую роль довелось им сыграть в исторических катаклизмах минувшего века, они понятия не имели, зато знали словосочетание «жидомасоны», где первая часть существенно перевешивала вторую: важно было, что «жидо», а «масоны» воспринималось в качестве уточнения, на манер эпитета. Короче: образ врага, губителя России. С таких позиций на Берберову посыпались вопросы: кто и когда состоял в масонах (читай: в губителях)? Неприличное «жидо-» то опускалось, то возникало, но националистической подоплеки вопросов и провокационного их характера Н. Н. не ощущала, принимала за чистую монету и отвечала с академической четкостью: называла даты, высказывала предположения и делилась сомнениями в тех случаях, когда у нее не имелось точных сведений. Правда, на вопрос о том, явилась ли революция в России результатом жидомасонского заговора, она отозвалась веселым смехом – зал откликнулся смехом, но не сказать, чтобы дружным [Богатырева 2015: 126–127].

Надо отдать должное С. И. Богатыревой, запомнившей и подробно рассказавшей об этом эпизоде, но я бы хотела внести одно важное уточнение: Берберова прекрасно понимала и «националистическую подоплеку» подобных вопросов, и их «провокационный характер». Еще до приезда в Россию она была наслышана о «Памяти» и идеологии этого общества, принявшей особо агрессивный характер как раз к концу 1980-х[332 - См. беседу Феликса Медведева с Берберовой, сделанную в августе 1989 года [Медведев 1996б: 618].]. Другое дело, что, стараясь не дать разгореться скандалу, Берберова сначала делала вид, что не понимает истинной сути вопросов, отвечая с «академической четкостью», в другой раз просто рассмеялась, подчеркнув таким образом абсурдность того, о чем ее спрашивали, но в какой-то момент не выдержала. Прочитав очередную записку, Берберова упомянула о существовавшей в начале века в России антисемитской организации «Черная сотня», вызывавшей презрение всех мало-мальски культурных людей, заметив при этом, что подобные организации имеют тенденцию возрождаться.

Словом, Берберова была вполне готова к такого рода инциденту, но он оказался первым и последним. Ничего подобного не было ни на одном из других выступлений Берберовой – ни в редакции журнала «Вопросы литературы», ни в Доме ученых, ни в Институте мировой литературы, ни в Музее Маяковского, ни в обществе «Возвращение», ни на встрече со студентами МГУ, хотя в аудитории тогда собралось триста с лишним человек.

Не было подобных инцидентов и в Ленинграде, куда Берберова отправилась на несколько дней из Москвы. В Ленинграде ее главным публичным выступлением был вечер в Доме писателей, и хотя там ей тоже задавали вопросы о масонах, они были заданы с диаметрально противоположной целью: расставить точки над i в разговорах о «жидомасонстве». Подробный репортаж с этого вечера был подготовлен М. Мейлахом и опубликован сначала в газете «Русская мысль» (1989. 20 окт.), а затем перепечатан в журнале «Литературное обозрение»[333 - «Не прошло и семидесяти лет…»: Нина Берберова в России // Литературное обозрение. 1990. № 1. C. 68–73.].

Конечно, вопросы, которые задавали Берберовой на ее выступлениях в Москве и в Ленинграде, во многом повторялись. Ее спрашивали о Гумилеве (публике было известно, что Берберова была его последней влюбленностью), о ее отношении к Горькому, Бунину, Цветаевой, Набокову, Пастернаку… Спрашивали о Ходасевиче, но в этом случае Берберова неизменно отвечала, что все, что могла о нем рассказать, уже рассказала в «Курсиве».

Московскую публику интересовали и оказавшиеся в эмиграции видные политики (прежде всего Керенский), а также агенты Кремля (в частности Плевицкая) и «невозвращенцы» (В. А. Кравченко, Ф. Ф. Раскольников). Ленинградцы больше спрашивали о «петербуржцах» – Бродском и Ирине Одоевцевой. Ожидалось, что на вечере будет присутствовать подруга Берберовой по студии «Звучащая раковина» И. М. Наппельбаум, но она прийти не смогла. Сама Берберова, однако, уже с ней повидалась, навестив Наппельбаум сразу по приезде в Ленинград[334 - Запись от 11 сентября 1989 года // Nina Berberova Papers. B. 51. F. 1154.].

Несмотря на исключительно напряженный темп, в котором Берберова жила эти две недели в России, она делала краткие записи в маленьком блокноте, отмечая, где в этот день была, включая редакции журналов, где выступала, кому дала интервью (а интервью она давала практически каждый день) и с кем встречалась. Видимо, Берберова собиралась позднее перенести эти записи в тетрадь и, возможно, расширить, но сделать это не собралась, а просто вложила в тетрадь листки из блокнота.

20 сентября Берберова улетела в Париж и до конца сентября пробыла во Франции, а затем вернулась в Принстон.

* * *

От поездки в Россию Берберова чрезвычайно устала и за десять дней отдыха во Франции от усталости не отошла. О том, чтобы продолжить вести дневник, речь явно идти не могла, и даже переписка на какое-то время практически прекратилась. А потому о главных событиях жизни Берберовой в следующие восемь месяцев мы узнаем из записей Юбера Ниссена, с которым она каждое воскресенье говорила по телефону.

Одним из важных событий осени 1989 года был визит к Берберовой Мстислава Ростроповича. В начале октября он приехал к ней в Принстон, они долго беседовали, и часть этой беседы под названием «Дуэт изгнанников» Ростропович поместил в сдвоенный номер французского издания Vogue (декабрь 1989 – январь 1990), который он сам редактировал (рождественские номера журнала составляли, по давней традиции, знаменитости разных профессий)[335 - Mstislav Rostropovitch – Nina Berberova: duo d’exil // Vogue Paris. № 702. December 1989 – January 1990. P. 208–210.]. Как Берберова рассказала Ниссену, Ростропович спросил ее, ехать ли ему на гастроли в Россию, и она твердо сказала, что обязательно ехать[336 - Запись от 8 октября 1989 года в [Nyssen 1997: 15].]. И хотя Ростропович какое-то время еще колебался, он вскоре в Россию отправился.

В дневнике Ниссена также отмечено, что на начало ноября у Берберовой было запланировано серьезное светское мероприятие. Диана фон Фюрстенберг собиралась устроить прием в ее честь в своей нью-йоркской квартире.

Позвонив Берберовой в двадцатых числах октября, фон Фюрстенберг сообщила ей о своих планах и просила обязательно приехать, сказав, что уже пригласила много интересных людей, жаждущих с ней познакомиться[337 - См. письмо фон Фюрстенберг Берберовой от 25 октября 1989 года // Nina Berberova Papers. B. 8. F. 191.]. И хотя сил у Берберовой было по-прежнему мало, она не сочла возможным ответить отказом. К тому же фон Фюрстенберг проявила нешуточную заботу: она сняла номер в отеле, где Берберова могла отдохнуть и до, и после приема, а также прислала за ней лимузин. Эта последняя деталь произвела на Берберову особое впечатление, чем она не преминула поделиться с Ниссеном: «Еще несколько лет назад никто бы не стал присылать за мною машину, никого бы не волновало, как я буду добираться»[338 - Запись от 22 октября 1989 года в [Nyssen 1997: 19].].

Вернувшись в Пристон, Берберова доложила Ниссену, что фон Фюрстенберг созвала огромное количество народа. Там, в частности, присутствовал Бродский, но на этот раз он был в плохом настроении, и приятного общения не получилось. Зато у Берберовой был долгий и интересный разговор с Эдом Кочем, тогдашним мэром Нью-Йорка[339 - Запись от 5 ноября 1989 года в [Ibid.: 21].]. На том же приеме была сделана фотография сидящей в кресле Берберовой и примостившейся рядом фон Фюрстенберг. Эту фотографию фон Фюрстенберг поместит позднее в свою автобиографическую книгу. В подписи под фотографией будет кратко рассказана история ее знакомства с Берберовой, названной «выдающейся русской писательницей, уехавшей из России с Горьким (sic! – И. В.)»[340 - См. [Furstenberg 1998].].

Позвонив Берберовой перед Новым годом, чтобы поздравить ее с наступающим праздником, Ниссен с удивлением обнаружил, что в новогоднюю ночь она будет одна. Ему, очевидно, не приходило и в голову, что Берберова уже много лет проводила Рождество и Новый год в одиночестве. Она неизменно настаивала, что такая ситуация ее полностью устраивает, и даже записала в своем дневнике в одну из новогодних ночей: «Хорошо быть одной. Не надо делать усилий, не надо притворяться и тратить силы по пустякам»[341 - Запись от 31 декабря 1982 года // Nina Berberova Papers. B. 50. F. 1151.].

И все же трудно поверить, что Берберова была совершенно искренна даже сама с собой. Уж больно горячо она заявляла, что терпеть не может Рождество и Новый год, считая их «самыми скучными днями в году»[342 - См. запись от 25 декабря 1971 года // Ibid. B. 50. F. 1146.]. Похоже, что в эти традиционно семейные праздники отсутствие детей и внуков уже не казалось Берберовой «главным подарком», за который, по ее уверениям, она «с утра до вечера благодарна судьбе»[343 - Запись от 22 июня 1974 года // Ibid. B. 50. F. 1147.]. Свою нелюбовь к Рождеству и Новому году она была склонна объяснять тем досаднейшим обстоятельством, что в эти дни закрыты все библиотеки.