Степной ветер

Отец поправил папаху, сдвинув ее чуть набекрень, и глянул в зеркало. Подкрутил несуществующий ус и хмыкнул.

– Так, поросенок! Надевай чистую футболку, ту, синюю, и чеши к тетке на кухню в подсобники. Искупишь злодеяния тяжким трудом. Она зашивается. Гришка притащил целый жбан отменных раков. Все утро по камышам ползал. И чебаков здоровущих наловил. Будем потчевать столичных гостей. Кто-то еще из администрации приедет. – Он притопнул ногой в сапоге и пропел или, вернее, проговорил речитативом:

Черкес молодой, чернобровый.
У черкеса кинжал новый.
Кинжал новый в грудь вопьется.
По кинжалу кровь польется…

Мишка слушал, открыв рот.

– Всё, концерт окончен! – посерьезнел отец. – Беги, кому говорю!

– Пап, а ты куда сейчас?

– На конезавод. Они хотят поснимать, когда я что-нибудь из джигитовки покажу.

Около конезавода располагались левады – огороженные искусственные пастбища для лошадей, загоны для объездки лошадей и для отцовских тренировок.

– Можно, я с тобой? – оживился Мишка. – Я так хочу посмотреть!

– К тетке! – показал отец в сторону кухни нагайкой. – Живо!

– А шашка? – напомнил сын, улыбаясь.

– Ах ты, елки-палки! – схватился за левый бок отец, там, где должна была висеть шашка. – Тетка ее запрятала в своих кухонных лабиринтах. Пойдем вызволять.

Мишка бросился вслед за отцом, не поспевая за его быстрым шагом.

Высунулся с террасы дядя Гриша в мокрой майке и «семейных», желтых в красный цветочек, трусах.

– Ха-арош! – поцокал он языком.

– Вот. – Тетка выбежала из кухни, обтирая старинную шашку передником. Понаблюдала, как отец вешает ее на плечевой портупее. – Настоящий кубанский казак!

– Мы на Дону живем, – встряла Ленка. – Значит, донские казаки.

– Кубанские мы! – отмахнулась тетка. – Иди за картошкой следи, чтобы не убежала.

Отец почти незаметным движением взлетел на Горца и поскакал к калитке, уворачиваясь от яблоневых веток. Мишка помчался следом.

– Куда?! А помогать кто будет? – крикнула тетка.

– Я до калитки только, – буркнул Потапыч на бегу.

За калиткой на дороге сразу откуда-то появился любопытный народ, глядя вслед невесть откуда взявшемуся казаку, словно привидение проскакавшему по дороге. Черный конь взбивал теплую пыль копытами.

– Михаи-ил! – позвал дядя Гриша раздраженно.

Потапыч понял: в этот раз не увильнуть. А когда приплелся на кухню, замер от восторга. Весь пол покрывала шевелящаяся коричнево-зеленая масса с клешнями и усиками. Рачье войско выбралось из большой кадушки, пока все любовались отцом с шашкой, и собиралось сражаться за свою жизнь.

Тетка забралась на стул: она терпеть не могла клешненогих. Ленка тоже взгромоздилась на тахту, хотя ничуть не боялась. Юрка, как всегда, затаился в саду с очередной библиотечной книжкой, которых он перечитал уйму. Дядя Гриша остался один на один с шуршащим полчищем, и численный перевес был не на его стороне. Потому он так нервно и звал Мишку.

– Собирай этих тварей! – Он явно проглотил еще несколько ругательств, обращенных к ракообразным. – Смотри, чтоб под тахту не залезли! Да быстрей же ты, господи!

Мишка любил есть раков, но в сыром и шевелящемся виде они вызывали у него отвращение. И все-таки за полчаса сражения они с дядей выиграли бой и сели рядышком на тахте, бок о бок, потные и счастливые.

Однако счастье длилось недолго.

– Что вы расселись?! – Тетка вернулась к плите. – Гришка, давай раков своих вари и угли делай для шашлыка. Мишка, дуй в огород – морковки надо, помидоров, огурцов, зелени, лука.

– Какая ж морковка в это время года? – Потапыч тянул время.

– Такая. На грядке, где я под зиму сеяла. Что ты кобенишься? Что мы гостям покажем, твою унылую физиономию или стол с угощением?

Пробираясь среди двухметровых зарослей помидоров, как в джунглях, Мишка продолжал мысленно спорить с теткой.

– «Что мы им покажем»! – передразнил он ее, очень похоже состроив гримасу. – Они не смотреть, а есть придут.

Он сорвал розовый помидор и сунул его в корзинку, которой снарядила его тетка. Помидорная ботва на солнце пахла так сильно, аж в носу щипало. Мишка чихнул и стал дергать из грядки морковь с косматой ботвой, толстую, с белесыми ниточками корней, оплетавших оранжевый плод. Земля в грядках, как ни поливали, оставалась сухой и к плодам почти не прилипала.

Огурцы искололи все руки своими черными шипами, на которых по утрам, как на антеннах, выступала лишняя влага, и они блестели, словно унизанные бриллиантами.

«Почему тетя Вера сказала, что мы кубанские казаки? – размышлял он, выдергивая с корнем лохматый дымчато-зеленый укроп. – Его с раками хорошо… – Поглядев на зелень, Мишка сглотнул слюну в предвкушении запоздавшего обеда. – Ленка-то права. Живем ведь на Дону. Но у местных казаков форма вроде другая».

То, что они казаки, Мишка, конечно, знал, но в детали не вдавался, ни отца, ни деда не расспрашивал. Видел на домике хуторской администрации плакатик с немолодым казаком, накручивавшим длинный ус на палец. А под его сапогами надпись: «Казачьему роду нет переводу».

Сначала Мишка понял это буквально: мол, слово «казак» не переводится на иностранные языки. Отец его высмеял и объяснил, что имелось в виду. Казаки были, есть и будут. Правда, отец сказал, что сейчас больше дутых казаков, фальшивых. А большинство настоящих поубивали на Гражданской войне в начале двадцатого века или расстреляли позже, как несогласных с советской властью. Выжили те, кто похитрее да понезаметнее, кто вовремя перешел на сторону тогдашней власти. Хотя некоторых из таких «перебежчиков» потом тоже «шлепнули», как выразился Петр Михайлович.

Так вот те, кто из настоящих, не кичились тем, что они казаки. Жили себе, работали в поле, воевали, как дед Мирон, в Великую Отечественную войну за Родину, молились Богу тайком, потому что при советской власти религию объявили лишней и вредной. И до нынешних дней дожили их дети, внуки, правнуки.

Мишка впервые видел, чтобы отец согласился фотографироваться в казачьей форме. Видно, ему самому понравились черкеска и шашка. Кровь в нем казачья взыграла.

«Но что же это за порошок в газырях?» – вспомнил Мишка.

Корзинка переполнилась свежими овощами и зеленью. С плетеных боков свисали толстые перья лука, петрушка и укроп, сельдерей и морковная ботва. Поверх помидоров и огурцов лежали объемные плоды сладкого перца, зеленые и прозрачно-желтые.

Теперь Потапыч перебрался на клубничную грядку. Клубника уже отходила, а последние ягоды, как известно, самые сладкие. С грядки немытую ягоду тетка есть запрещала, но в этом вопросе, как и во многих других, Мишка гнул свою линию, и полный рот переспелых ягод повышал его самооценку, делал его взрослее и самостоятельнее в собственных глазах.

«Хочу – и ем», – думал он и следил, то и дело оборачиваясь, не идет ли тетка с хворостиной. А то самооценка самооценкой, а тылы оборонять надо.

Солнце напекло макушку, но Потапыч не обращал на это внимания. Он мыслями унесся далеко, как это почти всегда происходило с ним в огороде.

Ему пригрезилось, что в газырях припрятан был предприимчивым казачком, его предком, золотой песок, но он потемнел от времени. Эта идея так приглянулась Мишке, что он даже решил после обеда промыть порошок под краном в теткином решете для муки: там ячейки мелкие, порошок не утечет. Мишка видел в кино, как в похожем решете золотоискатели намывали в речке золотые самородки и золотой песок.

Отца, конечно, о газырях не спросишь, ведь ему, Мишке, вообще запретили подходить к черкеске, а не то что совать любопытный нос в таинственные газыри.

– Сидишь, да?! – зашипела Ленка из-за помидоров. – Я тут стою уже давно. Наблюдаю за тобой. Думаю, как ты не лопнешь! Все маме скажу!

– А я тебя не заметил. Ты сливаешься по цвету с помидорами, – уязвил ее Мишка и тут же увернулся от летящего в него помидора, подобрал его и уложил в корзинку. – Мерси, я этот спелый не заметил.