На нашей улице

– Нормально так… – протянула Сушкова, обняла подругу и повела к буфету.

Длинная очередь заворачивалась спиралью серпантина, а возле полукруглого окошка в стене рассыпалась конфетти. Таня поднялась на цыпочки, стараясь разглядеть Стасова, своего давнего поклонника.

– Щас заточим пирожков, – неуверенно сообщила она Сушковой.

С бумажным промасленным свёртком в руках Стасов вылез из кучи голодных подростков, отхватив попутно подзатыльник. Ответить не смог, боясь растерять драгоценную добычу, только оглянулся и рявкнул что-то.

– Вот, – ткнул он растопыренными ладонями в девчонок. Те прыснули, вытащили по пирожку с повидлом. Липкие, сморщенные, загорелые в пупырышках – вот и весь обед. Шесть штук осталось Стасову, и он стал поглощать, их не жуя. Сушкова сунула две монетки по десять копеек в карман его пиджачка.

– Много же, – промычал он с набитым ртом, но Таня погладила его по жирным волосам и пояснила, – за старание.

После перекуса жизнь показалась светлее. Хихикая, подруги пошли на урок физики, а Стасов – покурить за туалетами.

В конце коридора стояла Сафьянова с учебником. Девочки прошли мимо, стараясь не смотреть в её сторону. «Крыса!» – шепнула себе под нос Таня. Сафьянова дёрнула шеей, всё же услышав. Блёклая и серая, с бледным угреватым лицом, с неопрятной косичкой, она и была похожей на лабораторную крысу. Маленькая, юркая, но в то же время слабая и неспортивная. Она воровала в столовой еду, а поварихи делали вид, что не замечали. Впрок не шло, крыса вечно была голодная. Все помнили, как однажды Сафьянова устроила эстафету с киселём. Просто, из вредности Крыса отпивала из каждого стакана, а потом возвращала их на общий стол. Стасов с друзьями скрутил её под визги девчонок и вылил ей на голову недопитое, приговаривая: «На, на!» Только когда повариха оттащила мальчишек от Крысы, все успокоились. Одноклассникам влетело. Это был не единственный случай, когда возмутительная выходка Крысы сходила ей с рук. Сафьянова укрепилась в статусе жертвы. Ей нравилось быть изгоем, и теперь за неё горой встали взрослые. Они окружили её щитом сочувствия и прощения. И потому Крыса поняла, что её сила в слабости.

Навстречу девчонкам неслась медицинская сестра Севна-Мосевна. Фамилии её никто в школе не знал, но называли только так, и никак иначе. Севна-Мосевна приехала откуда-то из-за Алтайских гор. Это неприветливый учитель физики привёз себе молодую жену. Девушка с труднопроизносимым именем сразу всем полюбилась. Кругленькая, с пухлыми ручками, пальчики которых заканчивались аккуратными розовыми детскими ноготочками, голова с венчиком белых кудряшек. В кармане таскала карамельки для первоклашек, девушкам в «красные дни» без проблем вписывала освобождения от физкультуры, мальчишкам после школьных вечеров давала какие-то таблетки, чтобы не было запаха перегара.

Медсестра цопнула за руку Таню:

– Зубы приходи лечить. Все уже полечили, даже двоечники. Чего трусишь? После четвёртого урока жду.

– Крыса у вас была, – сморщилась Таня, вспоминая, как Сафьянову водили пломбировать зубы после алгебры, – не приду.

– Какая крыса! Не выдумывай!

Севна-Мосевна засеменила прочь, покачивая кудряшками: «Вот трусиха!»

Таня, конечно же, лечить зубы не пошла. Брезгливость была сильнее. Еле дождалась конца уроков и сразу домой. С Крысой идти было по пути: до поворота на Ленинскую, а там по улице к дому с зелёными ставнями. А Крысе – в Крутой переулок. Там почти возле ограды старого кладбища стояла старая изба, наверное, единственная, которая топилась углем в их посёлке. Сафьяновы жили кучно, бедно и пьяно. Возле двора бродили куры, а скамейка с отломленной спинкой была лежанкой сафьяновского деда Егорыча, известного на всю округу скандалиста.

Таня оглянулась: Сафьянова сначала брела за ней, а потом остановилась на перекрёстке Ленинской и Крутого и хмуро смотрела Тане вслед. Ну почему, почему их посадили за одну парту? Лучше бы с мальчиком, пусть даже с Гречкиным, от которого мочой пахнет и нечищеной волчьей пастью.

Дома Таня бросила в угол портфель и сложила школьную форму на стул. Натянула треники и тенниску, заштопанную у воротника. Пожаловалась маме на классную руководительницу. Мама поправила очки, пожевала губами.

– Ты конфликт умеешь на пустом месте устроить. Далась тебе эта Сафьянова. Я такую девочку в твоём классе даже не помню, покажи-ка мне её на фотографии.

– А нету её на фотографии, – Таня по-детски высунула язык, – у неё денег на фотоальбом не было, так что её прекрасная внешность останется для тебя загадкой. Можешь меня спрашивать, я объективна. Расскажу и про морду её прыщавую, и про характер подлючный. Скажи, за какие грехи мне это наказание?

Мама махнула рукой и стала штопать. Как и все взрослые, она стояла на стороне всяких крыс, которых травили. А, может, ей дела не было до переживаний Тани? Недавно из семьи ушёл отец…

Оставшись вдвоём, мама с Таней делали вид, что ничего особенного после ухода мужчины из дома не произошло. Пустая комната гораздо лучше ежедневных скандалов и пьяных выходок. Но Таня никак не могла заставить маму оторваться от дел и поговорить с ней. Да, Танины проблемы кажутся такими мелкими рядом с теми, что прочно поселились в семье: безденежье и страх завтрашнего дня. Таня не знала, чувствует ли мама одиночество, опустошённость, обиду, ведь та вечерами молчала. Мама чересчур спокойно возилась по хозяйству, а с раннего утра и до заката пропадала в конторе. И теперь она сидела с иголкой в руках, не глядя на дочь.

– Девчонки шептали, что у Сафьяновой видели вши. Между прочим, это не шутки, – Таня начала демонстративно чесать за ушами и подмышками, подпрыгивая и похрюкивая, пока мама не засмеялась.

– Ну, иди, посмотрим, может, и у тебя завелись?

Через полчаса зарёванная дочь сидела на кухне, укутанная старой простыней, потому что мама увлечённо мазала ей голову керосином. Адский запах плыл по кухне, а мама приговаривала: «Вот сама пойду и разберусь, что за безобразие такое! Двадцатый век, а мы вшей домой из школы приносим! Чем там ваша Севна-Мосевна занимается? Не могла на педикулёз всех асоциальных подростков проверить?»

Потом были бутерброды и чай, но, казалось, что ничего уже не исправить. Вечная вонь и позор. «В моём детстве тебя бы налысо обрили. Со мной бабка не церемонилась, трижды за детство брила. Зато потом кудри лучше росли!»

Наутро мама разбудила дочь в шесть утра, снова всё вычесала частым гребешком, макая его в тазик с водой. Выдернутые волосинки, уныло плавали, сворачиваясь в воде вопросительными знаками. Было решено скрыть историю и скандал не раздувать, а просто попросить отсадить Таню от Сафьяновой. Мама выплеснула воду во двор и покрутила носом.

– Танька, всё равно пахнет керосином. Не выветрилось. Дома оставайся, а мне на работу пора.

Девочка выскочила из-за стола и побежала в свою комнату, грохнув дверью.

До обеда она просидела с книжкой, в сотый раз перечитывая «Джейн Эйр». Настроение было тягучее как кисель. После шестого урока Тане позвонил Стасов и тяжело засопел в трубку. Взял такую привычку: звонить и молчать. Разве так за девушками ухаживают? Таня сказала в потрескивающую тишину: «Я простудилась, Стасов, дня три посижу дома, буду горло полоскать, ноги парить. А ты вот не парься», – и повесила трубку.

Около трёх в окошко постучали. Таня выглянула в палисадник и охнула. Сафьянова! Незваная гостья маячила в просветах сиреневых веток. Высокие кусты закрывали дом от дорожной пыли оживлённой улицы, потому Сафьянова не увидела, что ей махнули рукой, мол, уходи!

Таня вышла за двор, закипая от невысказанной обиды. Вот теперь-то она обрушится на Сафьянову со всеми обвинениями, и даже ударит её.

Сафьянова была такая жалкая в старушечьем застиранном платье не по размеру. Его надорванный карман висел уголком, а из кармана торчал носовой платок, далёкий от свежести. Сафьянова стащила с головы нелепый платок и заплакала.

– Бабка о… о… обрила…

Неожиданно почувствовав нелепое родство и общее страдание, девочки обнялись и сели на скамейку.

С этого дня Сафьянова стала каждый день приходить к Тане делать уроки, потому что явиться в школу безволосой не могла. Учителя, видимо, знали, что случилось, и не спрашивали о ней. А ученики даже не замечали, что Крысы нет в школе. Волосы у Сафьяновой не отросли даже к выпускному. Голова покрылась почти прозрачным ёжиком. Неровным и пахнущим какой-то медицинской пакостью.

Таня замечала за собой, что ненависть к этой девчонке ушла, и сама Таня даже ждёт вечера, когда Сафьянова придёт со своими тетрадками, и они будут вместе мучить квадратные уравнения и нелинейные функции. Продвигались к концу учебника алгебры плохо. Одна объясняла, а вторая прилежно слушала, листала книгу, пыталась что-то писать в тетради, но в итоге всё сводилось к простому переписыванию решённого Таней на черновике. Физика тоже сопротивлялась, оставаясь непознанной волшебной сферой. Ток исчезал, если из розетки выдёргивали штепсель, и никак не хотел облачаться в формулу закона Ома. Проще было с устными предметами, хотя грамотность страдала. Сафьянова чутко улавливала смысл написанного и, читая отрывки «Детства» Горького, заливалась простодушными слезами и даже сжимала кулаки. Она примитивно и по-детски судила обо всём, чем удивляла Таню.

Сушкова отдалилась от бывшей подруги, словно подозревая о постыдном секрете Тани, и стала заносчивой. Стасов перестал вздыхать в трубку, и однажды Таня увидела, что Сушкова и Стасов ушли с урока физкультуры, обнявшись за плечи. Это было неслыханное предательство.

Сафьянова, впрочем, не удивилась поведанной ей новости. «Мы часто не те, чем кажемся», – изрекла она, и Таня неожиданно решила для себя не страдать о двойной потере.

Так продолжалось до конца мая, потом экзамены были благополучно сданы, и Сафьянова попрощалась со школой. Таня и Сушкова почти помирились и благополучно сдали экзамены. Таня чуть лучше, благодаря постоянным повторениям, Сушкова – чуть хуже. Сафьяновой выдали справку вместо аттестата.

Долгожданный выпускной прошёл без неё.

Наутро после прощального праздника, вытащив из залакированных локонов последние шпильки и затерявшийся цветок жасмина, Таня выглянула в палисадник. Почему-то ей хотелось, чтобы Сафьянова пришла. Но её не было.

В соседней комнате что-то бурчал себе под нос отец. Он пришёл накануне на выпускной вечер, и привёл Таню из школы под утро домой. Таня видела в щёлку двери, как он ищет под диваном свои тапочки и удивлённо чешет в затылке. Видимо, он думал, что тапочки будут ждать его тут вечно.

Таня хмыкнула, чувствуя мстительную радость. Она не знала, что там произошло у отца с его новой пассией, но была довольна, что тот ночевал дома. Мама тоже ничего не спросила у него, только кинула на диван плед и подушку. Наутро, не дожидаясь сонь, пожарила оладьи, сложила их в глубокую миску и ушла в контору. Только надела новые туфли на каблуках и повязала голубую газовую косынку. Чтобы бывший муж видел, кого он просвистел.

Пока Таня отмывала и расчёсывала локоны после дичайшего издевательства парикмахеров, отец смущённо жевал оладьи и пил кофе. Таня чмокнула его в щеку, быстренько просушила волосы феном и пошла на Крутой переулок. Она знала, что её тайная подруга, наверняка ждёт её с рассказом о выпускном вечере.

Шумная Ленинская заканчивалась поворотом к погосту. Старая ограда кладбища, на котором почти никого не хоронили, кособоко надвигалась на тропинку. Захоронения были скрыты за тонкими стволами американского клёна. Он заполонил собой всё свободное пространство и потеснил берёзы и тополя, которые раньше в избытке сажали как естественную преграду. Всё засохло и захирело, только этот наглец царствовал в захолустье. Все домишки переулка обветшали, ведь их построили сразу после войны. Пятистенки, обитые крашеной «бумагой» жались друг к другу, а длинные узкие огороды спускались к реке. С краю должен был стоять дом Сафьяновых, но Таня его не обнаружила. Словно его и не было. В недоумении девчонка озиралась по сторонам! Она ходила в школу мимо этого переулка каждый день, и возвращалась той же дорогой, сворачивая на свою улицу. И всякий раз она видела дом Крысы с разбитой скамейкой, на которой валялся дед Егорыч. Почему же теперь переулок заканчивался крейдяной сутулой хатой, разгороженной с двух сторон? Дальше шла чахлая поросль того же американского клёна, сквозь которую можно было спуститься к ручью.

Покрутившись на месте, Таня растерялась. Куда же идти теперь? Не заблудилась ли она? Нет, если оглянуться, то хорошо видно конец переулка, и поворот на Ленинскую. Слышен шум машин, которые всегда снуют в сторону кирпичного завода. Где же дом Сафьяновых? И спросить некого.

Таня ничего не придумала, как прийти в школу. С нарастающим страхом она вошла в медицинский пункт. Севна-Мосевна заполняла какие-то журналы. Таня села рядом с ней и тихо поздоровалась. Медсестра улыбнулась и спросила: «Ну, наплясались вчера? Наверное, ноги гудят?» Таня покачала головой. Постепенно к ней приходило сознание непоправимой потери, страшная догадка о случившемся.

– Скажите, если у меня галлюцинации, то меня запрут в дурдом? Я там останусь навсегда?

Севна-Мосевна вскочила и, обежав вокруг стола, наклонилась над сидящей Таней, взяла в ладони её хрупкое личико и зашептала:

– Что ты, что ты, девочка! Ну, какие галлюцинации? Отдохни, не выдумывай. Наверное, вчера за туалетами красненького выпили втихаря? Ой, дурочки, ой, дурочки…