777

– Но позвольте! – поднялся Бенедиктов в дорогом смокинге. – Позвольте же нам начать наконец!

– Валяйте! – снисходительно махнул рукой Павел и сложил руки на груди.

– Паша, ты мне за это ответишь, – прошипел Муров, не поворачивая головы.

– Уже предвкушаю и трепещу от удовольствия! – съязвил тот и расплылся в широченной улыбке.

– Все-таки сохраним верность своим принципам и не станем выгонять этого господина или, если ему так больше нравится, товарища из зала и продолжим, – Подвальный слегка поклонился аудитории. – Итак, возобновляем наши философские чтения, и сегодня на повестке дня у нас Мартин Хайдеггер.

– Что? – Марков резко выпрямился и изумленно завертел головой по сторонам. – Я не ослышался?

– А ты думал, мы тут лелеем кровавые планы свержения правительства? – хитро усмехнулся Муров, и во взгляде его на секунду блеснуло легкое превосходство.

– Но в чем смысл? Смокинги, роскошная зала, черная икра, медийные лица… и все чтобы обсудить Хайдеггера? Серьезно?!

– Слово предоставляется господину Бенедиктову, горячему поклоннику мсье Хайдеггера.

Невысокий лохматый человечек в круглых очках поднялся на трибуну, поправил смокинг и тихо откашлялся.

– Мартин Хайдеггер – один из немногих философов, истинно близких всем нам по духу, в отличие от того же Гегеля, которого, как вы помните, мы обсуждали в прошлый раз, – зал загудел. – Он выступал в роли своеобразного оппонента Маркса, утверждая, что не бытие определяет сознание, а как раз наоборот. С чем все мы просто не можем не согласиться, – снова одобрительный гул зала.

Сидевшая в первом ряду Ксения Лошак оправила на удивление красивое темное платье и подняла заинтересованный взгляд на Бенедиктова.

– Сознание определяет бытие, господа! – он поднял вверх указательный палец и сделал долгую паузу, в течение которой зал неистово аплодировал.

– Вообще-то ваш Хайдеггер был фашистом, – подал голос Марков. – Скажете, не знали? Или у вас тут тайный кружок поклонников Адольфа Алоизыча? Нет-нет-нет, не утруждайтесь, я выйду сам. Если хочешь, я подожду тебя у машины. Или в баре, – бросил он Мурову, не оборачиваясь.

Алексей проводил его внимательным взглядом, пожал плечами и снова повернул голову к Бенедиктову.

В баре первого этажа было на удивление тихо и безлюдно. Бармен в сотый, вероятно, раз протирал стойку, краем глаза посматривая транслируемый по телевизору хоккейный матч. Марков плюхнулся прямо напротив бармена и весело брякнул:

– Давайте мне что-нибудь по своему усмотрению. Напиток дня там или что-нибудь в этом роде. Удивите меня чем-нибудь.

– Если я решу вас удивить, – усмехнулся бармен, продолжая протирать стойку, – в итоге вам это вряд ли понравится. Лучше закажите что-нибудь более традиционное. У нас есть роскошный Джек Дэниэлз…

– То, что ты хочешь мне предложить, можно купить в обычном магазине?

– Нет, но…

– А Джека Дэниэлза можно. Поэтому давай, удивляй меня. Обещаю потом не возмущаться. Хочешь, даже расписку тебе напишу. Ты меня заинтриговал!

– Как вам будет угодно, – пожал плечами бармен и достал из-под стойки большую бутылку с жидкостью молочно-белого цвета.

– Ты решил налить мне молока? Благодарю за такую трогательную заботу о моем здоровье, но все же я бы предпочел…

– Пейте, – бармен плеснул ему в стакан буквально два глотка. – Сперва немного. Если захотите продолжить, я налью вам еще.

По вкусу напиток напоминал спиртовую настойку обычной извести да и по виду больше похож был на меловую взвесь – казалось, белый порошок вот-вот осядет на дно.

– Гадость какая-то, – поморщился Марков. – А стоит небось бешеных денег?

Павел моргнул и протер глаза: бар вдруг как-то неуловимо изменился. Павел не смог бы сказать, как именно, но что-то было не то, да и сам бармен выглядел иначе.

– Сколько с меня?

– Это абсолютно бесплатно, – и хищная улыбка озарила лицо бармена: за стойкой бара стоял совершенно другой человек.

– Уже в голову, наверное, ударило, – пробормотал Павел, чувствуя при этом удивительную ясность в голове, будто наоборот только что протрезвел, а не выпил.

Он встал и побрел к выходу, но там, где он входил, двери не обнаружил и беспомощно оглянулся.

– Наверное, вам туда? – бармен вежливо указал рукой в противоположном направлении.

Павел недоуменно кивнул – он никогда не страдал топографическим кретинизмом. Подойдя к стене, на которую указал ему бармен, двери он снова не обнаружил, но зато там был лифт.

– Но я же как-то вошел сюда! Не мог же я прямо из лифта… там же был вестибюль, стойка администрации, – он снова обернулся, но бармена за стойкой уже не было, как не было и самой стойки.

Он стоял в абсолютно пустом помещении.

– И вправду сногсшибательный эффект от простой настойки извести. Спасибо, что всего два глотка, а не стакан – страшно представить, что бы мне привиделось тогда…

Павел нажал на кнопку вызова лифта, и двери тут же открылись. Он хотел нажать на 17 этаж, чтобы попросить Алексея вывести его на воздух, но его продолжала смущать поразительная ясность ума, словно он вдруг вынырнул из глубин океана, в котором болтался какое-то время, задыхаясь и теряя сознание. Все кнопки лифта вели куда-то в подвал – на этажи со знаком минус. Не задумываясь, Павел ткнул минус семнадцатый, и лифт стремительно провалился в бездну. Когда двери вновь распахнулись, Марков неожиданно для себя очутился в той же зале, которую покинул около часа назад. Вот только сидений в ней уже не было, да и публика имела весьма странный вид. Президиум также успел исчезнуть, и Подвальный в длинном черном плаще и красной маске палача что-то кричал возбужденной публике. Все вокруг тоже одеты были в непостижимые костюмы: одеяние Бенедиктова чем-то напоминало балахон ку-клус-клановца, но при этом он выглядел не нелепо, а скорее торжественно и зловеще. Лошак походила на заводную куклу, и даже движения ее были соответствующими, а матовая белизна лица сияла пластиковым нечеловеческим блеском. Яблонский носил смирительную рубаху начала двадцатого века, и нижняя половина лица его была выпачкана в крови. Марков с ужасом озирался и вздрагивал при виде того или иного персонажа, тщетно пытаясь найти среди них Мурова, и испытал огромное облегчение, когда все же его не обнаружил.

– А теперь мы приступим к тому, ради чего все мы здесь собрались! Господин Яблонский начал без нас, поэтому нам пришлось его временно обездвижить. Кто готов на этот раз стать жертвой великого народного гнева?

Из толпы раздался чей-то радостный писк, и к Подвальному выбежала полноватая дама в нацистской форме, плотно обхватывавшей ее округлые формы.

– Госпожа Улитская! Приветствуем! Народ готов принять такую жертву? – толпа радостно загудела. – Тогда приступим!

Откуда-то возник огромный нож, которым Подвальный в несколько ловких движений рассек форму СС, обнажив рыхлое жирное тело Улитской.

– Нам будет вас не хватать, – печально пожал он плечами и повернулся к толпе.

– У вас останутся мои книги, а теперь я буду жить в каждом из вас! – вдохновенно пропищала дама.

Тело ее покрылось синеватой гусиной кожей, и Улитская мелко задрожала – вероятнее, конечно, от холода, нежели от страха.

– Давайте не будем заставлять даму ждать и приступим, – торжественно выкрикнул Подвальный и снова махнул ножом.

Рука дамы упала в предусмотрительно подготовленный поднос, который держали двое темнокожих безногих рабов. От толпы отделилось три человека, один из них схватил окровавленную руку, и они удалились в конец зала. Павел обернулся, чтобы посмотреть, чем они намерены заниматься, и тут же пожалел об этом – в считанные секунды они разорвали руку на три части и принялись с аппетитом поглощать свежее мясо, похрустывая костями. К этому моменту Подвальный отсек и вторую руку Улитской, но на лице дамы не отразилось ни тени страдания, словно ее не расчленяли на глазах у людоедской толпы, а просто поставили под теплый душ. Следующие трое ухватили руку и убежали в конец зала. Затем в расход пошла нога, которую разделили между собой уже пятеро, а Улитская продолжала как ни в чем не бывало стоять на одной ноге, словно она истекала не кровью, а клюквенным соком. Когда Подвальный отсек ей вторую ногу, писательница неуклюже рухнула на пол, но лицо ее продолжало хранить невозмутимое выражение. Потом последовало самое страшное: в руках Подвального вместо ножа откуда-то взялся массивный топор, которым он принялся крошить жирное тело Улитской. Кровь промочила насквозь его маску, забрызгав всех стоявших в первом ряду буквально с ног до головы. В разные стороны летели ошметки кишок и осколки костей, и Павел в ужасе не мог отвести глаз от блаженно улыбавшегося лица дамы, пока топор, наконец, не искромсал всю жертву, и тогда по сигналу толпа набросилась на кровавое месиво. Марков ощутил вдруг резкий приступ тошноты и выбежал из зала.

Он подбежал к лифту, рухнул на пол и освободился от остатков пиршества. Что это был за напиток? Настойка на галлюциногенных грибах? Павел поднялся, вытер губы и с удивлением заметил, что находится в подземном гараже: кругом плотными рядами стояли машины, а давешний зал темного матового стекла бесследно исчез. Вместе с тем пропала и та самая ясность ума, словно его вновь погрузили в пучину океана. В лифте оказалось, что был он на минус третьем этаже, и он решил вновь вернуться в тот бар.

Бармен продолжал натирать стойку и посматривать хоккейный матч, который к тому моменту уже заканчивался. Павел подошел к стойке и постучал по ней ногтем:

– Что ты мне налил? Что это была за дрянь?

– А я вас предупреждал…