Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма

КУН, основанный в 1992 году, стал прямым наследником ультранационалистической военизированной Организации Украинских Националистов (ОУН), которая активно действовала на территории западной Украины в 20-50-ых годах 20 века и была легализована в Украине в 1993 году Во время борьбы за создание национального государства КУН фактически стал средством легализации ОУН и лоббирования ее идеологии на государственном уровне. Возвращение идеологии национализма в его ОУНовской версии (основанной на концепции «деятельного национализма» Д. Донцова) в дискурсе КУН представлено как акт возрождения Украины посредством установления гегемонии украинской нации и подчинения всех общественных ценностей «национальной идее» в ее этноцентристском варианте на основе бескомпромиссного исключения этнических других, маркируемых как «враги нации», которые в годы советской власти с оружием в руках (ГУЛАГ, сталинский террор), или в практиках украинского Голодомора истребляли украинское население. Поэтому адекватным ответом на советские практики тоталитарного насилия, по мнению лидеров КУН, также должны стать насильственные практики исключения (вплоть до принудительной эмиграции или физического уничтожения) внутренних «врагов нации» – т.е. русскоязычного населения, артикулированные в известном лозунге 90-ых «чемодан – вокзал – Россия», продолжением которого во время второго украинского Майдана стал лозунг «хто не скаче, той москаль». В результате такой сегрегационистской этноцентристской политики и установления жестких этнических барьеров КУН вскоре заняла крайне правую нишу украинского политического поля и в результате получил достаточно низкую поддержку избирателей, преимущественно в трех западных областях страны (территория Галичины).[137 - Wilson A. Ukrainian Nationalism in the 1990s: a Minority Faith. Cambridge: Cambridge University Press, 1997, p. 78-80.]

Другая составляющая украинского ультраправого фронта-Украинская Национальная Ассамблея – Украинская Национальная Самооборона (УНА-УНСО) несмотря на позиционирование «наци-ократии» автократического и военного типа (многие члены УНА-УНСО принимали участие в военных конфликтах на территории прежнего СССР начала 90-х – например, в Чечне и Приднестровье), отличалась бо?льшей идеологической гетерогенностью (и, соответственно, бо?льшим популизмом) по сравнению с жесткой этноцентричной идеологией КУН. Идеологи УНА-УНСО репрезентировали более молодое поколение украинцев – к чему другие националистические партии лишь стремились, преимущественно безуспешно, -желая 1) устранить этнолингвистические барьеры («важны идеи, а не язык»), и 2) даже апеллируя к чувствам «имперской ностальгии» постсоветского населения («мы за союз с Россией, но со столицей в Киеве»).[138 - Ibid., p. 77-78.]

В то же время рост милитаристской и откровенно антироссийской, этноцентристской риторики УНА-УНСО в середине 90-х годов во время президентства Кучмы привел к тому, что Верховная Рада в 1995 году запретила функционирование деятельности этой партии как угрожающей национальному единству и создающей предпосылки для распада нового национального государства Украина на два региона, находящиеся в отношениях антагонизма – украиноязычный запад и русскоговорящий восток.

Анализируя дискурс ультраправых украинских националистических партий в терминах теории гегемонии Лаклау и его понятия пустого означающего, структурирующего поле политического, можно сформулировать, что проект демократии как национализма в Украине в 90-ые был артикулирован как переход от закрытого тоталитарного общества, структурированного пустым означающим «советский народ», к новому пустому означающему «Нация», сформированному не по критериям советской номенклатурной иерархии, а в соответствии с новым эгалитарным националистическим воображаемым. Все этнические украинцы в дискурсе такого политического воображаемого могут быть определены через эгалитарную миссию антиимперского и антитоталитарного освобождения от советского наследия. В этих новых эгалитарных риториках национализма недвусмысленно предполагается, что население, образующее нацию, представляет собой гомогенное сообщество патриотов, обладающих равными правами, в противоположность неэгалитарной и негомогенной общности этнических «других» (не патриотов), выполняющих функцию «конститутивного внешнего» (термин Лаклау) в новом антитоталитарном националистическом проекте. С точки зрения Бенедикта Андерсона, конструкция национального воображения[139 - Б. Андерсон, в отличие от Э.Лаклау и Ш.Муфф, разрабатывает понятие «воображаемое» не обращаясь к методологии Ж.Лакана и Ж.Деррида.]действительно предполагает, во-первых, приверженность принципу равенства (все мы – равные субъекты нового националистического государства, или, по словам Андерсона, «нация всегда понимается как глубокое, горизонтальное товарищество»[140 - Андерсон Б. Воображаемые сообщества, с. 32.]); и, во-вторых, верность нации, которая, согласно Андерсону, «дает миллионам людей возможность не столько убивать, сколько свободно умирать за столь ограниченные продукты воображения».[141 - Там же.] В постсоветской Украине эгалитарная логика нового национального политического мифа воплощена в патетической героике военных действий УНА-УНСО в Чечне как возможного примера мобилизации принципа национального равенства всех со всеми в пределах национального коллектива на поле битвы и даже перед лицом смерти.

В то же время итогом гегемонной борьбы украинских националистических дискурсов как дискурсов исключения этнически других и ставки на этнически своих в процессе построения нации-государства является то, что в 90-ые ни один из них не смог стать гегемонным универсальным, так как выражал партикулярные требования населения лишь одной локальной части Украины. В результате они не смогли сформировать социально-политическое единство украиноязычного запада и русскоязычного востока и не способствовали созданию консолидированной нации-государства.

2. Дискурс украинской коммунистической партии: пустое означающее «нация как сообщество равных»

Коммунистическая партия Украины под руководством Петра Симоненко в эти годы являлась по численности самой массовой украинской политической партией и декларировала как одну из главных стратегических задач консолидацию мощного рабочего движения под своим руководством. По утверждению Симоненко в полемике с другими конкурирующими украинскими политическими дискурсами: «Коммунистическая партия остается практически единственной политической силой, которая открыто и последовательно отстаивает социалистическую перспективу и борется за нее».[142 - Цит. по Гаранъ Олексiй, Майборода Олександр. Украiнськi лiвi: мiж ленiнiзмом i соцiал-демократiею. Киiв: КМ Академiя, 2000, с. 57.]

В решении проблемы национального самоопределения в ходе гегемонной борьбы в период распада СССР КПУ придерживается традиционной ленинской установки на соединение принципа классовости с принципом интернационализма. Как формулирует Симоненко, «определяя свое отношение к государству, коммунисты всегда решают этот вопрос конкретным историческим путем, в зависимости от социального и классового характера государства, политики, которое государство осуществляет, социального положения рабочих в этом государстве и того, как в нем соблюдаются права человека в целом».[143 - Там же.] По его словам, в данном историческом контексте, с тех пор, как «правящий режим пытается повернуть страну к капитализму с помощью «национальной идеи», мы, коммунисты, открыто заявляем, что будем использовать все правовые методы для борьбы с данным буржуазно-националистическим государством».[144 - Там же, с. 57.]

Поэтому, в период борьбы за гегемонию для Симоненко важно было сформулировать, что «Украина может достичь настоящей независимости только в рамках образованного на новых основаниях союзе независимых государств, где инфраструктура общей национальной экономики и науки будет обновлена вместе с общей транспортной, энергетической, аэрокосмической, таможенной, монетарной, информационной системами, где будут объединены усилия в сферах дипломатии и обороны для сохранения государственного суверенитета и расширенных полномочий для решений вопросов, жизненно важных для украинского государства и его народа».[145 - Там же, с. 73.]

КПУ в тот период позиционирует себя как защитника прав русскоязычного меньшинства и выступает за предоставление русскому языку статуса второго государственного. На сессиях Верховной Рады Симоненко выступал преимущественно на русском языке.

Фактически КПУ продолжила риторику исключения дискурса национализма по критериям традиционного советского дискурса интернационализма, большая роль в разработке которого в свое время принадлежала не только Ленину, но и Сталину. Во многом благодаря критике «сепаратистских национализмов» в пользу интернационализма в период до и во время Октябрьской революции 1917 года в России Сталин сумел занять после Ленина пост главы советского государства.

В то же время в результате политик исключения политических требований национализма, дискурс которого в период краха СССР ассоциируется, как уже было сказано, с дискурсом демократии, дискурс украинской коммунистической партии также не смог стать гегемонным, так как выражал партикулярные требования одной группы населения Украины – а именно рабочего класса и крестьянства бывшего СССР, бессознательное которого было прочно сформировано советским эгалитарным политическим воображаемым и не могло выполнить функцию политической гетерогенности по отношению к другим группам населения Украины, активно стремящимся не в старое время (превратившийся после первого, авангардного десятилетия после революции 1917 года в номенклатурный СССР), а в новое – в западную демократию, ассоциирующуюся не с принципами капиталистической конкуренции и эксплуатации, а с принципами утопической универсальной свободы по сравнению со старой советской несвободой тоталитарного режима.

3. Микстура дискурсов национализма и коммунизма: логика неопределенности и эффект неразрешимости (гегемонные политики Леонида Кравчука и Леонида Кучмы)

Классическим примером эффективного использования пустого означающего в украинском постсоветском политическом дискурсе является изменчивая и идеологически гибкая позиция присвоения национальной повестки частью прежней украинской советской партийной номенклатуры. В Украине этот процесс начал осуществляться под предводительством Леонида Кравчука, бывшего заведующего идеологическим отделом ЦК КПУ и члена Политбюро КПУ, ставшего в 1991 г. первым президентом независимой Украины. Став в 1990 году председателем Верховной рады УССР, которая, несмотря на значительное представительство так называемой национальной демократической оппозиции, была подконтрольна коммунистам, Кравчук изначально выступал за расширение суверенитета украинской республики (политическое, экономическое и культурное), не ставя вопроса о выходе из состава СССР. Однако по мере роста и усиления дискурса национализма как одного из ведущих дискурсов гегемонной борьбы накануне краха СССР риторика Кравчука становилась все ближе к так называемым националистическим демократическим требованиям и все более отдалялась от дискурса «ортодоксальных» коммунистов. С получением прав на осуществление в Украине так называемых «демократических преобразований» в рамках СССР (после отделения Балтийских республик и Грузии, ослабления положения консерваторов в Москве и др.) Кравчук очень быстро начинает кооптировать язык и национальную символику Руха. В результате именно дискурс Кравчука занимает гегемонную позицию в борьбе конкурирующих политических дискурсов этого периода, образуя парадоксальную микстуру двух влиятельных эгалитарных дискурсов: с одной стороны, эгалитарного дискурса коммунизма (осудив неэгалитарный, то есть превратившийся в «номенклатурный» коммунизм как тоталитарный дискурс, к которому он с молодости принадлежал); с другой стороны, – эгалитарного «включающего» национализма как демократического проекта так называемого гражданского, а не этнического национализма.

В августе 1991 года после неудавшейся попытки ГКЧП в Москве дискурс соединения национализма и коммунизма, реализуемый Кравчуком, фактически сыграл роль, аналогичную дискурсам «народных фронтов» в странах Балтии, кавказских республиках, Молдове, «Солидарности» в Польше, не только «дополняя», но и фактически «замещая» дискурс ортодоксального коммунизма дискурсом национализма. В результате возник дискурс, который можно назвать дискурсом «национальных коммунистов», основанном на микстуре дискурсов номенклатурного коммунизма и национализма.

Кравчук и его союзники умело использовали гетерогенные политические артикуляции нового соединения дискурсов коммунизма и национализма во время президентской кампании и референдума о независимости 1 декабря 1991 года. Декларируя поддержку – идее национальной независимости, они в то же время убедительно и показательно дистанцировались и выступили против «откровенно националистических» кандидатов, – например, таких как лидер Руха Вячеслав Черновол. «Ортодоксальные» коммунисты в этот период находились в состоянии шока и дезориентации, вызванном решением Верховной рады 30 августа 1991 распустить и запретить КПУ, и не выдвинули «левую» альтернативу кандидатуре Кравчука. «Национальные коммунисты», используя гетерогенные политические артикуляции нового соединения популистских дискурсов коммунизма и национализма, имели возможность апеллировать к политическому воображаемому «советизированного» русскоязычного населения индустриальных районов юга и востока Украины и одновременно успешно подчеркивали значимость национальных интересов для преобразования Украины в богатую и процветающую страну.[146 - См. D ’Anieri Paul, Kravchuk Robert, Kuzio Taras. Politics and Society in Ukraine, pp. 28-30.]

В ходе борьбы за гегемонию Кравчук, избранный президентом большинством в 61.6 % голосов (его ближайший конкурент Черновол получил 23.3 %), продолжил дрейф к идеологии национализма. Должности министра культуры (И. Дзюба) и вице-премьер-министра по гуманитарным вопросам (М. Жулинский) были предоставлены националистам. Был объявлен курс на украинизацию в образовании, культуре и общественной политике – так же, как и стратегическая необходимость возрождения украинской национальной литературы и историографии. Другими словами, мы можем сказать, что в пик самого тяжелого экономического кризиса, вызванного крахом советской командно-административной экономики, украинское правительство под руководством Кравчука пыталось контролировать социо-политическую ситуацию посредством «создания новой системы ценностей с целью восполнения духовной пустоты»,[147 - Kuzio I Ukraine: State and Nation Building, p. 127.] используя национализм (дополненный теперь даже тропом «российской угрозы» вновь обретенной – как в СССР после революции 17-го года – украинской независимости) как «конструктивную силу».[148 - Wilson A. Ukrainian Nationalism in the 1990s, p. 110-111.]

В 1994 г. Кравчук в условиях катастрофической экономической ситуации в стране был вынужден пойти на досрочные президентские выборы, в которых он лидировал в первом туре, однако в итоге с небольшим отрывом (45,06 % против 52,15 %) проиграл другому представителю советской номенклатуры, бывшему директору «Южмаша» (наиболее крупного ракетостроительного завода в СССР), а затем премьер-министру независимой Украины (1992-1993) Леониду Кучме. В период выборов Украина переживала острую поляризацию на запад и центр против востока и юга и соответствующее разделение электората, маркированного по национальному критерию. В контексте нового победившего гегемонного дискурса «национального коммунизма» Кравчук, располагая провальным экономическим балансом, представлял как свое главное достижение построение украинской нации-государства (уровень падения валового национального продукта достиг 9.9 % в 1992, 14.2% в 1993 и рекордных 22.9 % в 1994) и получил поддержку почти всех националистических партий, что в то же время сместило его политическую риторику в сторону от универсалистски ориентированных требований модернизации социо-экономического строя украинского гражданского и инклюзивного «нового национализма» к политическим артикуляциям партикулярной группы представителей дискурса этнического национализма. Кучма, с другой стороны, внутри того же самого победившего гегемонного дискурса сделал ставку не только на дискурс национализма, но и одновременно выдвинул гетерогенные политические требования, учитывая также и «российскую карту», что оказалось близко населению не только западных, но и восточных регионов новой Украины. Его программа обещала предоставление русскому языку статуса второго государственного, а также развитие «стратегического» партнерства с Россией, объединяя тем самым левые и центристские политические партии и организации.[149 - Ibid., р. 142-145.]