Спящие Боги. Роман

– Кто, Мартин? – удивилась Вероника.

– Только что здесь были люди. Что они хотели?

Вероника хлопнула пару раз ресницами, задумалась, но так и не нашлась что ответить.

Старший переплетчик тем временем удалился к себе в мастерскую, осторожно неся полную чашку с горячим чаем.

Мартин подошел к окну и посмотрел на улицу.

И там никого.

«Как они могли так быстро разойтись?»

Тут он снова услышал ту самую мелодию, которую напевала… да, теперь сомнений не было.

Он резко повернулся к Веронике.

– Это ты поешь?

– Мартин, да что с тобой сегодня? – вздохнула она. – Ничего я не пою.

И вдруг он понял.

В тот же миг его пробрал озноб, а в животе неприятно заныло.

Голоса людей, которые он слышал, были их мыслями.

Каким-то необъяснимым образом он слышал то, что думали другие.

Он стал судорожно перебирать в памяти все, что знал о подобных явлениях. Люди-телепаты, люди-феномены, помутнение рассудка, шизофрения…

Голоса продолжали сыпаться со всех сторон. Кто-то думал об обеде – и, к своему ужасу, Мартин начинал ощущать чувство голода. Кто-то размышлял о том, как набраться сил и позвонить заносчивому клиенту, – и Мартина сковывала неуверенность в себе и трусость. Кто-то злился на непутевого супруга – и неприятное чувство раздражения разрасталось у него в груди. Мелькали и обрывки фраз, которых он не хотел слышать вовсе, – те, которые люди обычно не произносят вслух.

Какофония слов и эмоций нарастала. Он попытался собраться, вычленить из нее то, что принадлежало лично ему, но ничего не выходило. Голоса, как карканье ворон, гомон птичьей стаи, перекрикивали его собственный мир. За секунду внутри образовалась невообразимая гамма эмоций, которая стала раздирать его на отдельные, чуждые друг другу части. Единственным желанием было срочно вырваться из этого чудовищного состояния.

Он зашел к себе в кабинет и захлопнул дверь. Закрыл окно и опустил жалюзи. Сел за стол и закрыл лицо руками. Голова раскалывалась. На лбу выступила испарина. Дыхание стало частым и прерывистым.

Он не хотел слышать эти мысли. Они были ему отвратительны! Он словно подглядывал за тем, что запрещено, проникал туда, куда лучше не ступать…

Усилием воли Мартин попытался все заглушить. Жестким тоном приказал себе не думать, не слышать, не чувствовать… Остановиться, успокоиться…

Мало-помалу стало получаться. Сначала убавилась общая громкость. Затем из звучащего в сознании хаотичного хора он начал различать отдельные голоса. Словно прокручивая верньер приемника, он задерживался то на одном, то на другом голосе и слушал только его. По характеру размышлений становилось понятно, кто из находившихся в офисе мог так думать. Нахлынувшая поначалу паника отступила.

От оцепенения и шока на ум пришла когда-то давно прочитанная история об одном польском графе, который страдал неприятным и странным психическим недугом. Бедняге чудилось, что в его голове свили гнездо голуби, простые сизари. Однако к врачам он идти наотрез отказывался – боялся, что те разрежут ему голову пополам.

Эта история только подлила масла в огонь. Мартин уже видел себя живым экспонатом паноптикума – ученые ставят опыты, пропускают через него ток…

Он щурил глаза, пытаясь что-то сообразить. Страшная мысль врезалась в сознание: «Опухоль в мозге».

«Да, я слышал о чем-то подобном. Растущая опухоль давит на нервные центры и активирует рудиментарные способности, отпавшие тысячелетия назад. Чтение мыслей – это атавизм, сохранившийся от наших далеких предков, не умевших говорить».

Мысль о болезни только усугубила состояние. Перспектива умереть через год от рака головного мозга окончательно выбила почву из-под ног.

Страх, неприятие, неверие в происходящее пробудили в нем злость. Он схватил со стола хрустальную пепельницу и с силой швырнул об стену.

Но грохота удара и звона бьющегося стекла не последовало. Не долетев пяти сантиметров до стены, пепельница зависла в воздухе.

Леденея от ужаса, Мартин осознал, что удерживает ее от падения не кто иной, как… он сам.

Он медленно встал и подошел к стене. Осторожно протянул руку и взял неподвижно висящую в воздухе пепельницу, так же медленно вернулся обратно и опустился в кресло.

В рамки здравого смысла это не укладывалось. Творилось что-то иррациональное, потустороннее, то, к чему обычный человек не бывает готов так сразу.

И в то же время это вызывало где-то внутри него немой восторг от того, что он делал это сам, усилием собственной воли. Мартин даже различил промчавшуюся в голове за десятую долю секунды мысль о том, что эта пепельница – подарок и разбивать ее жаль. Что и остановило ее за миг до роковой черты.

Голоса в его голове поутихли. А точнее удалились куда-то на задний план и стали едва различимы, как глухой шум толпы в зале перед началом спектакля. Он понял, что может управлять ими.

Его ум был ясен как никогда, сердце учащенно билось, все чувства обострились до предела. Он слышал, как тикают часы на стене через три комнаты от него. Проезжавшая за окном машина отзывалась дрожью во всем теле. Он ощущал, что температура на улице упала на два градуса, а влажность повысилась, что указывало на приближение дождя.

Память с поразительной точностью стала выдавать картинки всех событий его жизни, начиная с самого детства и заканчивая сегодняшним днем. На поверхность всплыли и отдельные фрагменты давно забытых снов, которые, как выяснилось, он помнил до мельчайших подробностей и необыкновенно четко.

«Что меня ожидает дальше? – нервно соображал Мартин. – Что еще сейчас проявится из того, чего я о себе не знаю? И почему это происходит со мной? Что послужило причиной?»

К нему снова вернулось странное, смутное ощущение, будто он знал и умел все это и раньше. Но каким-то непостижимым образом это было скрыто заслонкой разума и железным, ничем не прошибаемым убеждением, что в нашем мире такое невозможно.

Именно это настораживало его все больше. Еще в школьные времена он узнал, что всякое полученное впечатление, мысль и совершаемый поступок не исчезают бесследно, а где-нибудь да остаются на складе нашей памяти. А раз все, что происходило с ним в то утро, – лишь вспоминание, значит, существовало нечто, чего он о себе еще не знал.

При этом его новые способности не вызывали у него ни малейшего любопытства. Словно он уже когда-то наигрался с ними вдоволь, потом отложил за ненадобностью, а теперь они просто вновь заявили о своем присутствии.

Желания слушать чужие мысли или жонглировать без рук предметами, лежащими на столе, у него не было.

Его терзало другое.

По непонятной причине он чувствовал давящий на него груз. Будто жизнь его имела какую-то другую цель. И все, что он делал за свои тридцать четыре года, не имело никакого смысла. Он все время шел не туда. Делал совсем не то. Словно и не жил вовсе. Но как бы он ни силился что-либо понять, доступ туда был наглухо закрыт.

Он взял трубку и набрал телефон Марии – единственного человека, которому в тот момент он мог довериться. Они дружили с детства, и она всегда понимала его с полуслова. Работала она в одной из столичных газет, и звонок Мартина как раз застал ее после сдачи очередного материала в редакцию.

– Маша, привет. Мне нужно с тобой увидеться. Да-да, сегодня, через час. Со мной что-то происходит… Нет, не могу по телефону… Выпьем кофе или пообедаем, прошу.

Он старался, чтобы его голос звучал как можно более спокойно.

Глава 3

Встретиться договорились в кафе, прилегающем к левому крылу Московской консерватории.

До Большой Никитской Мартин намеренно решил дойти пешком, благо идти было не так далеко. Свернув на Сивцев Вражек, он хотел пройти по Староконюшенному переулку, потом пересечь Арбат и выйти на Бульварное кольцо.

Но сделав сто шагов, он взвыл от боли и согнулся, закрыв лицо руками. Грудь пронзила адская боль, словно кто-то с силой ударил его в солнечное сплетение.