ДНК
Идея глянуть на дом этой Элизы вспыхнула после их совместного похода в кино, совершенно спонтанно. Решено было сначала выбраться сюда, а потом доехать до дома другой женщины, которая добавилась в список после последней трансляции. Они жили не так уж и далеко друг от дружки. Но теперь, когда трое приятелей увидели следившего за ними человека, Карлу подумалось, что это была не самая умная затея. Возможно, этот сосед подумал, что они – домушники, высматривавшие подходящее для дела местечко, и позвонил в полицию. Карл раздумывал, можно ли разглядеть номер машины на таком расстоянии? Скорее всего, нет, но перспектива встречи с полицейскими его совсем не радовала. Надо бы на всякий пожарный вытряхнуть пепельницы с остатками свежих еще «косяков»… При мысли о витающих в подвальной комнате ароматах Карл почувствовал во рту кислый привкус.
Он завел мотор.
– Уезжаем, ничего тут нет. Не понимаю, что я вообще ожидал здесь увидеть… Об этой тетке я ничего не знаю, и мне не нужно глазеть на ее дом, чтобы получить подтверждение этому.
Бёркур отбросился на спинку сиденья, когда машина рванула с места, но это не заставило его заткнуться:
– Поехали к другой, раз уж притащились сюда! И потом, ты же не уверен, знаешь ее или нет. Может, она промелькнет в окошке, и ты увидишь, что это кто-то с твоего факультета… Тогда, по крайней мере, будешь знать, что все эти трансляции – универская шутка.
– Универская шутка?
Халли, уставившись перед собой, не отрывал глаз от дороги. Он был все еще обижен на Карла и демонстративно его игнорировал. Карл вдруг чувствовал себя частным водилой, личным шофером обанкротившегося богача, потерявшего все, но отказывающегося признать холодную реальность. Эта мысль заставила его улыбнуться.
– Ну да. У вас же на подходе универский фест?
– Нет, он уже прошел, в декабре.
Они проезжали мимо соседского дома, и Карл пожалел, что не развернулся и не поехал в другом направлении. Если человек в окне не мог увидеть номер раньше, то теперь все было как на ладони. Силуэт за занавеской повернулся, следуя взглядом за машиной, и Карл со всей силы вдавил педаль газа. Если по подвальной комнате распылить стеклоочиститель, он может перебить «косячную» вонь.
– Да универ тут ни при чем!
У Аустрос Эйнарсдоттир, владелицы другого идентификационного номера, не было открытой страницы в «Фейсбуке», а те немногие фотографии, которые они нашли в Интернете, были все древние. Если она и училась в универе, то, скорее всего, давно; ей запросто могло быть лет за шестьдесят. Никого в похожем возрасте на их потоке не было. Может, она училась дистанционно или на другом факультете? Фотографии были плохого качества, так что Карл не мог сказать с полной уверенностью, видел он ее когда-нибудь или нет. Не помогало и то, что лицо у нее было самое обыкновенное и выделялось из общей массы не больше, чем его машина.
– Эй, ты чё? Спокойно! – Непристегнутый на заднем сиденье Бёркур треснулся о боковую дверь, когда Карл, не сбавляя скорости, свернул на другую улицу; ему хотелось как можно скорее скрыться отсюда. – Слушай, ну давай съездим к другой! Ну, что тебе от этого будет? Ничего!
Да, ничего… если они опять не привлекут внимание какого-нибудь бдительного соседа и он не настучит в полицию. Но Карл тем не менее подчинился. Бёркур хотя бы говорил с ним, а ехать домой в компании двух напряженных рож ему не хотелось. Вечер уже и так пропал, так, может, хоть закончится хорошо? Тогда он сможет спокойно уснуть, не ворочаясь и не раздумывая о своем одиноком будущем…
– Ладно, едем. Но это ничего не меняет, я все равно не собираюсь к ней стучаться.
– Мог бы и попробовать. – Бёркур, скрестив на груди руки, отвернулся к боковому окну; он был похож на капризного ребенка, отказывающегося выходить на заправке из машины.
Карл не ответил, и в тесном салоне авто снова воцарилось молчание. К счастью, расстояние до дома другой женщины было коротким, хотя и достаточным для того, чтобы включить радио с целью разрядить неловкую тишину. Из динамиков полилась слезливо-сентиментальная песенка о дружбе, которой, казалось, не было конца; но поменять станцию было бы еще хуже – лишь усугубило бы и без того болезненную неловкость…
Песня закончилась как раз к тому моменту, когда они подъехали к месту назначения и припарковались у тротуара.
– Ну, и что теперь?
Карл, чтобы получше все рассмотреть, наклонился к лобовому стеклу. Забытая рождественская гирлянда освещала двухэтажный двухквартирный дом. В Интернете они нашли информацию, что Аустрос жила на втором этаже. Похоже, у нее не было семьи; во всяком случае, она была записана единственным пользователем зарегистрированного по этому адресу домашнего телефона. Ничего другого, кроме адреса, они о ней не знали.
Когда ранее вечером заработала номерная станция, от приятелей было мало помощи – если не сказать, никакой. Халли, очнувшись от спячки с началом зачитки чисел, выглядел рассеянным и отрешенным. Если б Карл не знал его как облупленного, подумал бы, что ему стыдно. От него не последовало никакой реакции; он просто сидел и слушал, не соизволив даже встать с дивана или вставить словечко в обсуждение происходившего.
Зато Бёркур висел над душой и тараторил без остановки, так что Карлу едва удалось записать передаваемые цифры, в том числе новый идентификационный номер. После окончания трансляции никто из приятелей не разродился умным объяснением. Бёркуру происшествие, видимо, казалось смешным приключением, разбавляшим серые будни; для Халли это было что-то неловкое, во что лучше не ввязываться, а Карл воспринимал все, как что-то непонятное, странное и затрагивающее его лично. Что может быть более личным, чем чертов идентификационный номер человека?
– Там кто-то дома! В окне на верхнем этаже выключили свет! – В волнении Халли забыл, что кинул обидку; радостное расположение, похоже, возвращалось к нему, и, как ранее в кинотеатре, он становился все больше похож на себя. – Как думаете, это она?
Бёркур тоже разглядывал дом. Подавшись вперед, он просунул голову подальше в просвет между передними сиденьями, и тут под его подошву попало что-то, лежавшее на полу машины. Он наклонился и поднял какой-то предмет.
– Чё это у тебя тут такое? – Бёркур протягивал Карлу телефон. – Это твоей матери? Он лежал здесь на полу.
Телефон был в цветастой защитной накладке. Карл повертел его в руках. Он видел этот аппарат впервые. Телефон матери не был таким шикарным, и потом, он все еще на тумбочке в ее спальне.
– Лежал здесь на полу? Я без понятия, чей это. – Карл попытался включить телефон, но тот был разряжен. – Может, он выпал из кармана у какой-нибудь материной подруги?
Если телефон был под сиденьем, он мог вылететь оттуда, когда Карл газанул на улице Элизы. Если это так, то аппарат мог лежать в машине несколько месяцев.
– У твоей матери были сексапильные подруги?
Бёркур снова наклонился – и на этот раз поднял с пола женские трусики. Они не принадлежали матери Карла, в этом не было никаких сомнений. Это были ярко-красные ажурные G-стринги. Карл слегка покраснел, когда его пальцы коснулись материи; у него было такое чувство, будто он держал в руках паутину или вообще один только воздух.
Халли, прыснув, рассмеялся – поначалу весело, но быстро скис, а потом и вовсе резко оборвал смех, будто его внезапно выключили.
– Ты завел себе чику и скрываешь ее от нас? Не хочу плохо говорить о твоей матери, но вряд ли это ее стринги и вряд ли ее подруг. Я видел как-то нескольких; они эти трусы и на одну ногу не натянули бы.
– Нет у меня никакой чики. – Карл осторожно отложил в сторону стринги и телефон. – Без понятия, чье это и что делает здесь в машине.
– Наверное, они лежали тут с тех пор, как твоя мать на ней ездила. – Бёркур взял в руки телефон. – У меня дома есть зарядка для такого; хочешь, я заряжу его и узнаю, кто владелец?
Халли уставился на Карла, будто ожидая, что тот откажется из боязни раскрыть правду о своей подружке. Но когда Карл, поблагодарив, позволил Бёркуру положить телефон в карман, на лице Халли появилась слабая улыбка.
На верхнем этаже снова погасло окно, потом – еще одно. Медленно, один за другим, все они потемнели.
В это же время по радио началось чтение новостей:
«Полиция до сих пор не прокомментировала известие о кончине в прошедшую пятницу молодой женщины. По полученным из проверенных источников данным, ее смерть расследуется как убийство. Жертва была найдена в собственном доме, следов злоупотребления алкоголем или наркотиками на месте не обнаружено. В момент смерти женщина находилась дома вместе с тремя своими детьми, ее муж и отец детей в это время был за границей. Пресс-релиз Управления полиции по материалам расследования ожидается завтра».
Карл нервно сглотнул; ему больше не хотелось здесь торчать. Почувствовав, что задыхается, он приопустил стекло, чтобы впустить в салон свежий воздух. Раскалывающая череп головная боль навалилась так внезапно, будто его неожиданно треснули по макушке молотком. Карл завел машину и тронулся с места. Когда уже сворачивал с подъезда на улицу, до него долетел едва слышный крик. Он не был в этом уверен, да и по Халли и Бёркуру не было заметно, чтобы что-то привлекло их внимание, и Карл решил, что ему показалось.
Позже, уже дома, когда сон наконец одолел его, этот крик всю ночь эхом отдавался в его голове.
Глава 14
Попкорн оказался пересолен, и теперь Аустрос приходилось без конца вставать и идти на кухню, чтобы наполнить стакан водой. Это сбивало ее концентрацию и мешало следить за развитием событий на экране телевизора; она давно упустила нить сюжета и слабо представляла связь персонажей – кто кому что причинил. Дело осложнялось тем, что все герои выглядели одинаково: с неизменно крепкими белоснежными зубами, от улыбок которых экран аж светился; все женщины, как на подбор, молодые, с нереально красивыми и абсолютно неподвижными лицами, а все мужчины давно переступили тот возраст, когда можно было оправдать производимое ими на молодых прекрасных женщин впечатление.
Аустрос так не хватало Гейри, обычно сидевшего рядышком на диване, мирно клевавшего носом, когда действие на экране замедлялось или когда она начинала возмущаться, что у всех женских персонажей была только одна роль – сражаться за благосклонность к ним мужиков…
Потянувшись к пульту, она приглушила звук. Передавали рекламу. Казалось, в рекламных перерывах громкость трансляций всегда возрастала – наверное, чтобы никто ее не пропустил. Видимо, пришло время улечься в постель и взяться за книгу, которую Аустрос уже долгое время пыталась добросовестно дочитать. На сериал ей в принципе было наплевать, как и на судьбу этих плоских персонажей, одержимых жаждой все время предавать друг друга. Что до нее, так они все достойны закончить в гробу или на помойке жизни, брошенные и забытые.
Стало прохладно, и Аустрос решила задернуть шторы. Подходя к большому окну гостиной, она почувствовала, как холодный воздух, качнувшись навстречу, захватил ее в объятия, и по коже побежали мурашки. Выглянула на пустынную улицу – прохожие в такую погоду редкость. Снегопада не было, но резкий пронизывающий ветер мел поземку по обледеневшим тротуарам. Мурашки на коже стали еще ощутимей.
Когда тяжелые гардины плотно сомкнулись, отрезав путь уличному холоду и спрятав за собой неуютный пейзаж промозглого вечера, ей стало немного теплее. Она надеялась, что утром погода наладится; было бы здорово, если б все эти бесконечные циклоны взяли и перекинулись на другие страны-континенты.
Реклама на экране теперь переключилась на само телевидение, расписывая, какие распрекрасные сериалы оно готовит для показа в ближайшие недели. От этого вызванное холодом и одиночеством тоскливое чувство ничуть не уменьшилось. Да, видимо, пора готовиться ко сну.
Аустрос решила напоследок проверить балконную дверь, точно ли та закрыта, а заодно и зашторить ее. На балкон она не выходила с тех пор, как подготовила к зиме стоявший там цветочный горшок, выдернув из земли уже засохшие летние цветы и сиротливо торчавший между ними стебелек сорняка. Так что вроде бы и не нужно ничего проверять. Но это уже вошло у нее в привычку; ее мозг почему-то был уверен, что если она однажды этого не сделает, то дверь каким-то необъяснимым образом вдруг возьмет и откроется. Никакими здравыми доводами подавить это чувство не удавалось – так же, как и страх темноты. Он терзал ее в детстве – и теперь, когда Аустрос осталась одна, вернулся с новой силой. Пока Гейри был жив, она не думала об этом; уютное тепло его тела отгоняло мысли о том, что могло таиться в темных углах, когда выключен свет.
Неожиданно внутри у нее все сжалось: ей показалось, что она уловила снаружи какое-то движение. Уже готовая было задернуть окно, Аустрос отпустила шторы, и те с мягким шелестом вернулись каждая на свою сторону. В груди очумело бухало сердце, а когда в памяти всплыл запланированный через несколько дней визит к кардиологу, оно вообще сорвалось со всех катушек. Не хотелось бы получить инфаркт прямо сейчас.
В оконном стекле Аустрос видела лишь собственное отражение: из-под заношенного халата выглядывала мятая пижама, седые волосы, лежавшие так хорошо днем после завивки и укладки, теперь беспорядочно торчали во все стороны. Испуганно вытаращенные глаза терялись в совершенно не оправданной для одного лица массе морщин. Она смотрела на вяло свисающие с нижней челюсти складки и безобразный кусок кожи под подбородком, делавший ее похожей на индюка. Что случилось с ее лицом? И телом? Плотно затянутый на поясе халат выдавал бесформенность фигуры и лишний жир, накопленный на самых не подходящих для этого местах.
Аустрос снова взялась за гардины. Она вспомнила о странных эсэмэсках по телефону и об обещанном визите. Никто так и не появился, и никаких сообщений об отмене визита тоже не пришло. Когда время перевалило за полдень, она постепенно перестала думать об этом, убрала в холодильник торт, предварительно вытащенный из морозилки, и вылила в раковину стоявший в термосе готовый кофе. Аустрос не собиралась пить его сама – не хотела потом бессонно таращиться до утра в потолок. Для нее не имело значения, выспится она или нет – никакие дела ее утром не ждали, – но ее пугала сама перспектива лежать вот так без движения, уставившись в темное пространство. Поразительно, каким трудным и непреодолимым все кажется ночью. Мелкие проблемы, подпитываясь темнотой, разрастаются до ужасающих форм. А с рассветом все опять уменьшается в размерах и становится вполне решаемым.
На балконе не было ничего, кроме скопившегося в одном углу небольшого сугроба. Аустрос почувствовала, как сердце потихоньку сбавило обороты, и ей стало легче. Она отвернулась от окна, заметив при этом, что сейчас отражение уже не действавало так убийственно на ее самооценку. Облегченно выдохнула – и на стекле образовалось небольшое матовое пятнышко, тут же исчезнувшее. Наверное, на нее так подействовал этот идиотский сериал… Там какой-то мужик, прячась за кустами, крался вдоль стены, пока не нашел окно и не залез через него в дом. Затем его одетые в перчатки руки крупным планом душили удивительную красавицу. Гримаса смерти лежавшей на полу женщины была так же безупречно идеальна, как и ее лицо при жизни. Аустрос еще в сердцах подумалось, что ей самой уж точно не бывать такой красивой покойницей.
Она решила для полной уверенности еще раз выглянуть наружу. Молниеносно распахнула уже задернутые гардины, чтобы застать возможного взломщика врасплох, но на балконе никого не было. Наверное, движение ей почудилось, или что-то просто перекатилось на ветру. Конечно, для человека в хорошей форме не составило бы большого труда забраться на ее балкон, но вряд ли какой-то вор станет заниматься такой гимнастикой.
Возобновившийся после перерыва на рекламу сериал окончательно растерял свой шарм. Аустрос приняла теплую ванну, но телевизор все равно оставила включенным – ей не хотелось быть окруженной тишиной, пока она готовилась ко сну. Возможно, она улышала бы, что случилось в итоге с красивыми героями, но жужжание электрической зубной щетки заглушало диалог на экране, и слов было не разобрать.
Когда до нее долетел легкий приглушенный звук чего-то разбившегося, ей подумалось, что, по всей видимости, опять началась реклама и что теперь продавали бытовые страховки. Поэтому она была так поражена, когда, выйдя из ванной, краем глаза уловила метнувшуюся к ней по коридору тень с занесенной для удара рукой. Она даже не смогла закричать – удар дубинкой пришелся по горлу, и вопль так и застрял там, внутри, и она, враз обмякнув, бесформенной грудой свалилась на пол.
Когда Аустрос пришла в себя, она находилась в сидячем положении. Глаза открыть не получалось. Руки лихорадочно шарили по лицу, которое, казалось, сейчас лопнет от давления; было такое чувство, будто голова зажата в тиски. Дрожащие пальцы лишь скользили по чему-то гладкому и холодному, закрывавшему половину лица – от середины носа до середины лба. Она ощупывала голову, но не могла найти ни зазубринки, чтобы зацепиться; ногти скребли по какому-то материалу, но безуспешно – по всей видимости, он был намотан во много слоев. Даже пытаться было ни к чему – это лишь усиливало жжение на лбу и щеках. Похоже, к ее лицу была приклеена маска.
Кто-то оторвал ее правую руку от головы, и она почувствовала в ладони что-то знакомое. Это был карандаш. Грубыми движениями ее заставили зажать его в определенной позиции между пальцами, а руку с карандашом опустили на лист бумаги, лежавший на стоящем перед ней столе. Аустрос поняла, что находится в своей кухне, у обеденного стола; она чувствовала под собой знакомое сиденье стула, а также слабый запах карри, который сегодня разогревала себе на ужин.
– Вычисляй!
– А?
Ее голос дрожал, но, к удивлению Аустрос, звучал скорее удивленно, чем испуганно. Что происходит? У нее ужасно болело горло, и она вспомнила удар. Все тело тоже ныло – видимо, что-то произошло, когда ее тащили на кухню. Вдобавок у нее раскалывалась от боли голова.
– Вычисляй! Ты же гений в расчетах, разве нет?
Это был мужчина. Ей показалось, что-то закрывало его рот, когда он говорил, хотя ей могло так слышаться из-за намотанного на ее уши материала. Низкий грудной голос был ей незнаком, но, без сомнения, принадлежал сумасшедшему – и почти вибрировал от ненависти.
Кровь стучала у нее в висках; казалось, что она вот-вот снова потеряет сознание. В голове вертелась единственная мысль: это закончится плохо, – и один вопрос: как быстро это может закончиться? Сколько было «достаточно быстро»? Двадцать минут? Десять? Пять?
Аустрос шмыгнула носом и попыталась как-то приободриться. Если она совсем скиснет, будет еще хуже.
– Вычислять? Что я должна вычислять?
Как можно что-то вычислять, ничего не видя? Может, попросить его снять с нее эту штуку? Нет, пожалуй, не стоит – лучше не видеть его лицо. Эта мысль наполнила ее надеждой; возможно, он замотал ей глаза именно потому, что не собирался ее убивать?
– Я вычислю все, что нужно, только скажите что?
– Вероятность. Вычисли для меня вероятность!
У нее кружилась голова. Что он имеет в виду? Какая вероятность? Может, он ошибся адресом?
– Я не математик. И не статистик. Я – учитель биологии, к тому же уже на пенсии. – У нее больно першило в горле, но просить воды, видимо, было бесполезно.
– Я сказал: вычисли вероятность!
– Вероятность чего? – Аустрос чувствовала, как слезы, пытаясь прорваться сквозь придавленные обмоткой закрытые веки, жгли ей глаза. – Я не могу рассчитывать просто какую-то абстрактную вероятность.
– Ты же такая умная! Покажи мне, как получается, что при наличии двух возможностей нужно концентрироваться на вероятности лишь одной из них, а о другой даже не думать. С такими расчетами у тебя точно проблем не возникнет.
Ей казалось, будто и сердце, и легкие превратились в крошечные комочки; дыхание участилось, сознание уплывало. Что он от нее хочет? Аустрос не находила ни малейшего смысла в том, что он говорил.
– Я не могу такое рассчитать, это не задача. Я вообще не знаю, что это такое. – Ее рука непроизвольно дернулась, и она испугалась, что, возможно, оставленный карандашом росчерк покажется ему непростительным…
– Да что ты говоришь?!
Аустрос молчала; она боялась сказать что-то, что разозлит его еще больше.
– Вычисляй!
Дрожавшие пальцы чуть не выронили карандаш. Сосредоточившись, она пыталась представить себе пространство на бумаге и то, как ложатся на него выводимые ею цифры; старалась, чтобы они не наезжали друг на друга, – не хотела получить за это тумак.
1/10 + 9/10 = 1
Ничего другого ей в голову не пришло. Аустрос перестала писать и попыталась облизнуть сухие губы, она отдала бы многое, чтобы снова видеть. Неопределенность, незнание того, где находится этот человек и что делает, готовится ли он ударить ее, было невыносимым. Она старалась сжаться в комок, стать меньше в размерах и в то же время напрячь тело, чтобы быть готовой для ударов, которых, видимо, уже недолго ждать.
– Что это такое? – Он не ударил ее, но со всей силы сжал ее руку выше локтя.
– Вероятность взаимоисключающих событий с коэффициентом один из десяти плюс девять из десяти составляет сто процентов.
Каждое слово усиливало боль в горле. Аустрос лелеяла надежду, что ей удалось объяснить все понятно.
– Взаимоисключающих? Что ты несешь? Я сказал тебе продемонстрировать, почему при расчете вероятности необходимо концентрироваться лишь на одной из двух возможностей. Я думаю, тебе это хорошо известно.
Слова прозвучали как-то знакомо, что-то шевельнули в ее памяти. Он вообще-то пришел в правильное место?.. Но все же как такая нелепица может звучать знакомо?
– Нет. – Она почувствовала, как что-то заструилось вниз из носа, и поняла, что плачет и что слезы нашли свой путь наружу. – Ничего такого мне не известно. Это неверное утверждение.
– Допустим, что вероятность негативного исхода – один к четырем. Разве это не означает, что вероятность того, что это негативное случится, составляет три к четырем? Так что же в таком случае вероятнее – плохое или хорошее? Один к трем? Три к четырем?
Он замолчал. Аустрос чувствовала его рядом, ощущала его движение у себя за спиной, поэтому для нее не было неожиданностью, когда он, зайдя сбоку, прошептал ей в ухо:
– Один к десяти? Или девять к десяти?
То, что стало для нее неожиданностью, так это его совершенно холодная кожа, когда он коснулся головой свободного от материала участка на ее лбу. Его шепот не сопровождало дыхание – ни холодное, ни горячее, никакое. Еще теплившийся в ее мозгу остаток здравого рассудка вытеснился вопросом: а может, он мертвый? Что еще могло объяснить ледяную на ощупь кожу и отсутствие дыхания?
Аустрос почувствовала, как он отошел куда-то в сторону, но то, что послышалось в следующую минуту, заставило встать дыбом волосы: знакомые уху звуки выдвигаемых ящиков и металлическое позвякивание натыкающихся друг на дружку столовых приборов. В этих ящиках таилось множество ножей, ножниц, щипцов и прочего, что могло быть использовано и в других, менее мирных целях…
Стальной перезвон усилился – похоже, он рылся в ящике в поисках какой-то особой нужной ему вещи. Из Аустрос вырвалось жалкое подобие вскрика, и вместе с ним улетучились последние капли мужества. Она была совершенно беззащитна, брошена на произвол капризов этого сумасшедшего маньяка. Как было глупо с ее стороны на что-то надеяться!
Аустрос услышала, как он швырнул на стол несколько предметов. Она старалась не думать, что это за предметы и для чего он собирался их использовать. Вместо этого лихорадочно перебирала в уме возможные ответы на его вопрос. Что же на самом деле могло означать это дурацкое утверждение о вероятностях?
– Вычисляй!!
Аустрос вздрогнула.
– Покажи мне наглядно, как у тебя получилось, что вероятность положительного результата ниже, чем вероятность отрицательного. Ты же эксперт в этом!
Пока она наобум выводила на бумаге какие-то случайные цифры, в голове у нее вдруг начали всплывать смутные воспоминания, наводящие на мысль, с чем все это могло быть связано. Может такое быть?.. Нет, на самом деле, неужели это возможно? Рука с карандашом застыла в воздухе. Если это так, возможно, она сможет его уговорить. Во всяком случае, надо попробовать… Дрожа от страха, Аустрос осторожно положила карандаш на стол. Голос прерывался, в горле пересохло, и говорить было больно.
– Один к четырем – меньшее число, чем три к четырем. Один к десяти меньше, чем один к девяти. Однако это не означает, что один к четырем или один к десяти равно нулю. Большая это величина или маленькая, зависит от контекста. При некоторых обстоятельствах вероятность одного к четырем может считаться очень высокой. Так же как и вероятность одного к десяти.
Раздался крик, и Аустрос непроизвольно вжала в плечи голову. Это не помешало ему попасть по ней чем-то тяжелым; удар отдался гулким звуком, затем все стихло. Она услышала, как удалялись его шаги, а затем – как он щелкал выключателями в гостиной. Ничего не видя, ей трудно было понять, включает он свет или выключает. Однако было совершенно ясно другое: он увеличил громкость в телевизоре. Видимо, для того, чтобы заглушить другие звуки. Заглушить ее крики.