ДНК

Глава 17

Карл особо не терзался, прогуливая лекции в универе. Посещаемость никто не контролировал – она оставалась полностью на его совести. Теперь, когда ушла из жизни мать, унеся с собой свое беспокойство, всем стало наплевать на его образование – даже ему самому. Чаще всего. Понимание этого вызывало депресняк, но он тем не менее часто пользовался таким положением дел – задвигал и отлынивал по-крупному, выдумывая себе всевозможные причины и извинения. Если его успеваемость всем до лампочки, то какая разница, сколько лекций он посетил?

Хотя на деле все было не так уж просто. Условия студенческого кредита диктовали свое, и расслабляться было никак нельзя, иначе недолго было и вовсе перестать ходить на занятия и сдавать домашки. Химия больше не увлекала, то есть совершенно, – но менять что-то было поздно. Если хочет пользоваться кредитом, он должен сдать экзамены, а чтобы сдать экзамены, – должен заниматься.

Однако сегодня Карл решил сделать себе поблажку – он это заслужил. В последнее время на него свалилось немало всего, и только сейчас он наконец-то собрался с духом и решил разобраться с вещами матери. К этому его подтолкнул последний визит Халли и Бёркура, и теперь он собирался обустроить дом на свой вкус, разрушить этот памятник умершей матери. Ее склеп. Она не была почившим фараоном.

Карл также понимал, что пришла необходимость как можно скорее обновить круг друзей, но, пока его дом выглядел как жилище старой тетки, приглашать сюда кого-то в гости не имело смысла. Да даже если б и не выглядел, не совсем понятно, где нужно искать этих потенциальных гостей. Хотя одна идея – и, кажется, неплохая – у него все же имелась. Его одногруппники были вечно озабочены поисками мест для выпивок перед общеуниверситетскими увеселениями. Возможно, упаковка пива и пакет чипсов – это то, что нужно, чтобы они осознали его существование?

Смена обстановки в доме не обязательно должна быть затратной – уродливая мебель вполне могла остаться; нужно просто убрать с поверхностей и стен всякую ненужную ерунду, ободрать с окон шторы, собрать в кучу и распихать по коробкам всю дурацкую кружевную фигню. Пришло время оставить в доме свой след, даже если он заключался всего лишь в стирании следов матери.

Карл начал с Че Гевары, содрав его со стены в прихожей, скомкав и затолкав в черное пластиковое мусорное ведро; теперь оттуда выглядывал лишь один глаз легендарного команданте и половина его берета. Покончив с этим, Карл принялся за спальню матери – он планировал сам туда перебраться. Спальня была намного больше, чем его комната, и было просто смешно ею не пользоваться. Сейчас все здесь оставалось в точности как при матери, и от этого становилось не по себе, будто она в любую минуту могла сюда вернуться.

Карл держал эту комнату закрытой, чтобы не зияла перед ним каждый раз, когда он шел в ванную. Особенно не хотелось видеть туалетный столик с кремами и косметикой и чувствовать тяжелый насыщенный дух, всегда, как облако, сопровождавший мать при жизни. Вообще-то никаких ароматов из наглухо закрытых банок и склянок в коридор не доносилось, но воображению было все равно. Удивительно, как работает память – образ матери с каждым днем становился все бледнее, а вот ее запах засел там намертво.

И вот сейчас, открыв дверь, Карл почувствовал, как тот пахну́л ему в нос. Пришлось тащиться в ванную, чтобы основательно высморкаться. Карл едва удержался, чтобы не напихать в ноздри ваты. Вместо этого он принес мусорный пакет и смёл в него все, что находилось вокруг раковины. Среди выброшенного барахла оказалась и уродливая мыльница – белая на золотых изогнутых ножках, которой так дорожила мать. Карлу она всегда казалась верхом безвкусицы, будто свидетельствовала о том, что они всегда мечтали о ванне на львиных лапах, но в конце концов удовольствовались мыльницей. Также в пакет загремела совершенно новая и жутко дорогая электрическая зубная щетка, подаренная матери на Рождество Артнаром, и инкрустированная перламутром щетка для волос. Эту щетку она получила в подарок еще в юности, в день своей конфирмации, и пользовалась ею только по особым случаям.

Наверное, такие вещи стоило бы отвезти в секонд-хенд, но Карл боялся, что вся его решимость тут же испарится, начни он сортировать их. Нет, лучше в мусор – в конце концов все там окажется, и новый временный владелец значения не имел.

В мусорном баке гулко бумкнуло, когда тяжелый мешок упал на дно. Звук был неприятно конечным – ничто из попадавшего в бак назад не возвращалось. Это поубавило энтузиазма, и Карл закрыл крышку уже без прежней горячности. Для матери было бы оскорбительно знать, что ее вещи исчезали как обыкновенный мусор.

Карл вернулся в комнату матери. Она всегда относилась к вещам бережно; сейчас они окружили его со всех сторон, лежа тут и там, и у него появилось ощущение, что они его приветствовали – будто давно дожидались момента, когда ими снова кто-то восхитится… Ну уж нет, такого пункта повестка дня не предусматривала. Есть вещи, в которых только их владельцы видят особую ценность, а для остальных это всего лишь барахло.

Карл почувствовал непонятную горечь, когда до него дошло, что это относится ко всем материным пожиткам. В доме никогда не было избытка средств для покупки дорогих и качественных вещей. Образование его и брата выходило недешевым – чего стоили одни только груды выписанных из-за границы иностранных учебников, в которые Артнар закапывался с головой, пока решал, какое образование ему лучше подходило… Карл, например, попросту выбрал то, к чему у него было меньше всего отвращения, но с Артнаром такой номер не проходил, нет. Годы гимназии брат потратил не только на получение аттестата – все это время он упорно и досконально просматривал материалы по всем предметам вузов, которые считал для себя предпочтительней. Главным ориентиром была возможная зарплата; также ему хотелось выбрать область, в которой он мог наверняка преуспеть. Артнар не собирался прозябать середнячком, нет, – он был нацелен стать лучшим там, где открывалась возможность хорошо подняться.

Артнар был чрезвычайно горд своим планом, а Карл в эти годы мечтал только о комиксах. Мать старалась по возможности покупать их ему, но это получалось только в те месяцы, когда Артнару не нужны были новые дорогие книги.

Карл постарался отогнать неожиданную тоску по матери и ушедшим временам, которые никогда не были особенно радостными, но, по крайней мере, тогда он не был один… Нет, ему нужно думать о будущем, а не зависать в прошлом. Может, лучше было начать где-то в другом месте, а не в спальне матери? Ее нехитрые вещицы, казалось, заметили мешок для мусора, и Карл почти ощущал исходящую от них скорбь по поводу ожидавшей их участи. Уборка давалась ему труднее, чем он ожидал.

Карл постарался отогнать дурацкие мысли. Он хотел верить в то, что смерть матери трогала его еще меньше, чем Артнара. Ему хотелось хоть раз в жизни, хоть в чем-то превзойти брата. Особенно сейчас, когда Карл решил порвать с ним все связи. С сегодняшнего дня их общению пришел конец; последний аккорд – нужно порешать с наследством, и всё. Артнар дал понять, что никакие они не братья, а так, только название. Это стало очевидно после их разговора вчера вечером.

Воспоминание об этом снова обожгло обидой. Вчера Карл сам позвонил Артнару, переступил через собственную гордость и позвонил. К этому его подтолкнула давно засевшая в голове мысль. По всей видимости, коротковолновые трансляции последних дней и вызванное ими чувство тревоги превратили ее в навязчивую идею, от которой не было никаких сил отделаться, и, прежде чем сообразить, что к чему, Карл уже прижимал к уху телефон.

Мягко и застенчиво проговаривал он слово за словом, каждое из которых все больше приближало его к отвержению – которого он ожидал и которое в конечном счете получил. Он даже не успел закончить. Артнар перебил его, как только сообразил, что Карл лелеет надежду переехать к нему в Штаты и продолжить там учебу. Нет, возможно, позже. Но не сейчас. Сейчас не очень удачное время для них – Элисон пытается забеременеть. И вообще, если уж в Штатах, то лучше ему поступить куда-нибудь на Восточном побережье, там больше престижных вузов, к тому же оттуда ближе добираться домой, в Исландию. Будто у Карла оставалось что-то в Исландии! Но, конечно, он всегда может навестить их на каникулах – только не на Рождество, так как они собираются на Гавайи, и не летом, потому что они не хотели бы быть связанными планами и обязательствами, если неожиданно подвернется возможность куда-то съездить… После этого даже Карлу было нетрудно понять, что Артнар потратил все эти слова, чтобы только сказать: «Нет! Не приезжай! Ни на учебу, ни на каникулы. Никогда!»

С пылающим лицом Карл едва успел скомканно попрощаться и положить трубку, прежде чем из его глаз полились слезы. Какое унижение! Да пошел он!.. Карл надеялся, что Элисон бросит Артнара и тот сдохнет в одиночестве в гостиничном номере на каких-нибудь Гавайях. А если он перезвонит и попросит его приехать, Карл просто засмеется в трубку и бросит ее. Жаль, что мать освободила комнату Артнара от его вещей… Иначе Карл начал бы зачистку там – и отправил бы все барахло прямиком на свалку. Или свалил бы в кучу во дворе и сжег.

В доме не отыскалось ни крупинки кофе, зато кухонный шкаф был забит пачками с чаем, который его мать охотнее покупала, чем пила. Карл одним махом свалил все в мусорный мешок. Это можно было расценить как победу – зачистка дома возобновилась, и теперь его ничто не остановит.

Он выпил воды вместо кофе и – почувствовал, что воодушевление слегка поуменьшилось: организм требовал кофеина. Но что тут поделаешь? Конечно, Карл мог налопаться витаминов, которые мать закупала так же, как и чай, – тоннами. Ей они мало чем помогли, так что и его вряд ли взбодрят. Он наполнил другой пакет банками с витаминами и крепко его перевязал.

Когда Карл закрывал шкаф, оттуда на него таращились две опустевшие полки. Он был доволен собой – хорошо думать о чем-то другом, кроме Артнара или этих непонятных коротковолновых трансляций. Теперь он чувствовал, что снова готов вернуться в спальню матери.

Но как только вошел туда, вся его решимость тут же улетучилась. В последний раз он заходил сюда с теткой – они искали одежду для похорон матери. Тетка осматривала висевшие в шкафу платья, прикладывала их к себе, одно за другим, пытаясь облегчить Карлу выбор. Тот старался выглядеть заинтересованным и даже воспротивился искушению попросить ее лечь на кровать и демонстрировать платья таким образом – ну не будет же мать стоять в гробу.

Наконец тетка выбрала платье, понравившееся ей больше всего. В гробу был виден лишь воротник и плечи, так что мать могла быть одета во что угодно. Лучше бы Карл подумал о собственном облачении – его джинсы не вызвали особого восторга у пришедших на похороны немногочисленных гостей…

Ступни утонули в мягком ковролине. Тот лежал здесь с тех пор, как Карл помнил себя, но до сих пор был как новенький – так ревностно мать за ним ухаживала. В спальню был закрыт вход всему, что могло посадить на него пятно или как-то испачкать. Там разрешалось пить воду, но чтобы мать когда-нибудь взяла в постель что-то съедобное, такого Карл не помнил.

Он пожалел, что у него не хватило ума купить кофе. В этот поворотный момент было бы очень кстати выпить его, сидя на мягком, сверкающем чистотой ковролине. Это было бы намного символичней, чем опустошение комнаты. Или похороны. Туда в основном пришли люди, мало что значащие в жизни матери, а о половине пришедших Карл вообще никогда не слышал – ни до, ни после похорон.

Двух взмахов руки хватило, чтобы смести с туалетного столика всю косметику – банки, тюбики, склянки, пузырьки. Карл проделал это без капли сожаления, этому добру место только в мусорном баке. Он не мог представить человека, пожелавшего бы пользоваться кремом или духами умершего человека.

Когда отверстие мешка было накрепко завязано, а окно открыто, воздух в комнате сразу стал заметно легче. Карл глубоко вдохнул и почувствовал, как отпускают сжимавшие голову тиски; его мать, видимо, была сплошной ходячей головной болью. Он был уверен, что витавшие в комнате испарения ядовиты – и уж точно сыграли свою роль в раке, в конце концов доведшем мать до могилы. Причем в рекордные сроки.

Еще шире распахнув окно, Карл выбросил мешок со склянками в коридор.

Поначалу уборка шла споро. Такими же быстрыми движениями он опустошил комод, полный носков, нижнего белья и броского вида ярких косынок, в которых Карл свою мать никогда не видел. Все летело в мешок, без разбора. То же касалось и нижнего ящика комода, набитого их с братом детской одеждой. Непонятно, зачем она ее хранила? Вещи уже стали жесткими на ощупь; едва ли они годились для нового поколения. К тому же вряд ли ему когда-либо доведется умножить род людской собственным потомством. А если у Артнара и Элисон появятся дети, его невестка скорее оденет их в черные мусорные мешки, чем в старые пыльные одежки из дома, где вырос ее муж. Она приезжала в Исландию только раз, и, вместо того чтобы погостить у будущей свекрови, они с Артнаром уже через два дня собрали чемоданы и переехали в гостиницу.

Карл тогда был несказанно рад избавиться от них, особенно от вечно недовольной физиономии своей будущей родственницы, которая, казалось, не могла глоток воды сделать, предварительно не исследовав стакан под микроскопом. Зато мать здорово по этому поводу переживала, хотя и старалась не подавать виду. Все время перед их приездом она ни о чем другом и говорить не могла, а когда они переехали в гостиницу, без конца пыталась найти оправдание их внезапному отъезду. Самое нелепое заключалось в том, что Артнар якобы не хотел их стеснять. Ага, вот именно.

На самом дне ящика лежали два прозрачных пакета. В одном – вещи, которые Карлу были знакомы. Мать пару раз показывала их ему, рассказывая, что в них он был одет, когда она впервые его увидела. Свитерок и штаны с бретелями. Когда он увидел их в первый раз, в памяти шевельнулся смутный образ темноволосой женщины, лежавшей на больничной койке под одеялом. Сейчас он ничего не почувствовал – прошлая жизнь исчезла, не оставив в памяти следа.

Одежда полетела в мусорный мешок. Он даже не вынул ее из пластика.

В другом пакете лежали штаны, футболка и кофта, казавшиеся грязными. Карл никогда их раньше не видел. Это его удивило – положить нестиранную одежду в комод было непохоже на мать. Он вертел пакет и так и этак, пытаясь понять, чьи это могли быть вещи – его или Артнара. Скорее, Артнара. Карл не помнил ничего подобного; впрочем, у него вообще было очень мало воспоминаний о том времени. На первый взгляд одежда могла принадлежать мальчику четырех или пяти лет. Хотя что он знал о детских размерах?

Заинтригованный, Карл открыл пакет. Одежду сопровождала едва заметная мелкая пыль, и у него защекотало в носу. Сидя над разложенными перед ним вещами, Карл снова задался вопросом, для чего мать их хранила. Наверное, в это был одет Артнар, когда она впервые его увидела. Другого объяснения у него не было.

За исключением его детских штанишек с бретелями, вся другая одежда в ящике была либо вязаной, либо праздничной. Однако эти одежки были совсем другого сорта. Кофта, футболка и штаны – все старое, заношенное. Карл задумчиво провел по материалу рукой и, вздрогнув, непроизвольно отдернул ее, когда кончики пальцев наткнулись на затвердевший бугорок.

На других одежках тоже чувствовалось что-то затвердевшее, но разглядеть что-то было трудно – кофта слишком пестрая, а штаны слишком темные. Зато на белом хлопке все было как на ладони. Футболка оказалась совершенно чистой на спине – и запятнанной спереди. Пятна были разными по размеру; большинство круглой формы, будто в ребенка плеснули какой-то коричневой жидкостью. Карл поднес футболку к носу, но от нее шел лишь комодный слежавшийся запах.

Он сидел, уставившись на коричневые пятна, как загипнотизированный; до него вдруг дошло, что это могла быть кровь. Старая засохшая кровь. Каким образом она могла попасть на него или Артнара? И зачем понадобилось их матери хранить свидетельства об этом? Карла коробил вид засохшего вещества. Нет, не может быть, это что-то другое… Но что? На ум не пришло ничего, кроме какого-нибудь обряда в какой-нибудь секте. Хотя вряд ли там стали бы обливать детей непонятной фигней…

Карл поспешно запихал одежду в мусорный мешок. Если она принадлежала ему, то он об этом ничего не помнил, а если Артнару, то ему тем более до фонаря. И вернулся к еще не опустошенным ящикам. Нижнее белье, пижамы, носки, колготки, ремни, платки, скатерти… Все перекочевало в мешок. Наконец-то комод пуст. Карл выпрямился, довольный собой. Это у него неплохо получилось.

Сверху на комоде стояли их с братом фотографии разных лет. Отодвинув в сторону свои, Карл спихнул в мешок все остальные. Особенно приятно было наблюдать, как в мешке исчезла рамка с одной из последних фотографий Артнара, Карл знал, что она была снята на давно утерянную пленку. Неожиданно наткнувшись взглядом на выглядывавшую из мешка беззубую улыбку семилетнего брата, он почувствовал укол совести, но это быстро прошло.

Ни на одной из фотографий ни он, ни брат не были одеты в найденную Карлом одежду. Так что загадка осталась неразгаданной. Но он не хотел ломать над ней голову. Зачем мучиться, если невозможно получить ответ? Та, что могла бы что-то разъяснить, умерла. Спрашивать Артнара? Нет, спасибо. Он для Карла так же мертв, как и мать. К тому же та и сама не поддерживала их желания копаться в прошлом. Карлу оно было до лампочки, Артнару – нет.

Следующим на повестке был платяной шкаф – масса работы. Он вмещал бóльшую часть одежды матери, а также бесчисленные коробки, большие и маленькие, в которых она хранила то, что ей было особенно дорого. С одеждой проблем не будет; вопрос только в том, выбросить ее или раздать бедным.

Карл решил выбросить, а совесть успокоил доводами, что вряд ли в Исландии найдется настолько бедная женщина, которая позарится на бесцветную, плохо скроенную, воняющую шкафом и кислыми духами одежду.

Платья, кофты, жакеты – все, что висело, одно за другим летело на кровать, пока на штанге не осталось ни одной вешалки. Лишь тогда Карл увидел в глубине шкафа большой желтый конверт. Взяв в руки, он почувствовал, что тот туго чем-то набит. Сначала Карл хотел выбросить его, не открывая, но в последнюю минуту что-то его остановило. Возможно, внутри были не кулинарные рецепты и вырезки из старых газет, а завещание, документы на дом или что-то другое, важное. Просмотреть все это займет не больше пары минут. Отодвинув в сторону одежную гору, Карл присел на кровать. Часть вещей при этом свалилась на пол, но он не стал поднимать – это уже мусор.

Открыв конверт, вытряхнул из него бумаги. Бинго! Документы об усыновлении! Для Артнара эти бумаги были важнее всего в жизни, для Карла же – просто заполненные бланки, переместившие их из родительского дома в дом женщины, которую они с тех пор знали как свою мать.

Даты на документах, естественно, были разные: Артнар был усыновлен девятью годами раньше Карла. По всей видимости, это были подлинники: подписи сделаны синими чернилами, в каждом углу – красная печать. Сколько километров Артнару пришлось исходить, пытаясь получить эту информацию в Национальном регистре и куче других мест! И все напрасно… Тогда ему отвечали, что его дело не было единственным в своем роде – иногда, в исключительных случаях, прибегали к таким мерам. Тут, возможно, сыграло свою роль и то, что их приемная мать работала в городском управлении и занималась вопросами опеки детей; среди прочего, ее работа заключалась в оценке оснований для лишения родительских прав.

Карл не сомневался, что матери для устройства дел не потребовалось сворачивать горы, как тем приемным родителям, которые не были непосредственно связаны с системой. То же относилось и к усыновлению Карла. Он даже слегка разволновался, хотя его интерес к собственному происхождению давно остыл. Кто были их настоящие родители, дома никогда не обсуждалось.

Скорее всего, мать никогда не сказала бы им об усыновлении, и наверняка у нее были припасены рассказы о «пропавших отцах». Однако у Артнара остались смутные воспоминания из раннего детства, которые заставляли его наседать на нее с вопросами, а с возрастом – все с большей силой. В конце концов она сдалась и призналась, что они были усыновлены, но после этого от нее уже было не добиться ни слова.

Однажды утром, за завтраком, когда Карл только начал ходить в школу, Артнар во всеуслышание и без всякой прелюдии сообщил ему, что он был усыновлен. Сначала Карл не понял его, но потом обрадовался, что у него все-таки есть где-то отец, что он мог рассказать об этом в школе, и его перестанут изводить вопросами одноклассники. Артнар на это выпалил, что родители Карла не хотели его видеть, поэтому и отдали его сюда, так что мечтать о встрече с ними просто глупо. Его настоящие папа и мама заняты более приятными делами – и, конечно же, давно завели себе новых детей, получше их с Карлом.

Вопреки обыкновению, мать тогда здорово вспылила и сказала Карлу, что это неправда, что его родителей нет в живых. В свои шесть лет он не знал, что было хуже. Другие сведения выудить из нее не удалось, кроме того, что у братьев не было ни общего отца, ни общей матери.

Карла этот факт очень обрадовал. В отличие от Артнара, он никуда не ходил и не разыскивал никакой дополнительной информации – просто принял на веру слова матери о том, что его родителей лучше забыть. Видимо, это были люди такого сорта, что он сам не захотел бы с ними знаться или связывать с ними свое имя.

Впрочем, возможно, Карл не лез напролом с таким же упорством, как Артнар, потому что ему просто не хватало мужества. Он боялся правды. Одно дело, знать, что ты ни на что не способен, и другое дело – что ты такой от рождения.

Артнар был совсем другим. Он хорошо учился в школе, и, хотя, как и у Карла, у него почти не было друзей, в жизни ему все удавалось. Он получил международную стипендию на обучение за границей, с отличием окончил престижный американский университет, после чего уже мог выбирать, что хотел и где хотел: любую высокооплачиваемую работу – хоть в Исландии, хоть за рубежом. Время и силы, которые брат потратил на выбор подходящей профессии, были потрачены не зря. Сейчас он жил хорошей жизнью, и его происхождение никак не могло это изменить. Его жизнь состоялась.

Единственным проигрышем Артнара был категорический отказ матери рассказать ему правду. Она даже ни разу не пообещала сделать это позже – или хотя бы подумать об этом и, возможно, рассказать. Ее ответ был неизменным: нет, нет и нет. Сколько Артнар ни ссылался на закон о праве детей знать свое происхождение, она была непоколебима, а так как сведения об этом в системе, похоже, затерялись, он вынужден был терпеть поражение за поражением.

И вот теперь эти бумажки, с таким упорством разыскиваемые братом все эти годы, лежали перед Карлом. Он улыбнулся. Теперь он волен распоряжаться этой информацией, как ему заблагорассудится. Улыбка растянулась еще шире. Отдаст он брату документы? Ну уж нет, и не подумает! Артнару стоило отнестись к нему поприветливей во время их вчерашнего разговора…

Карл запихал бумаги обратно в конверт. Ему не хотелось сейчас углубляться в их содержание, и он решил отложить это до тех времен, когда будет чувствовать себя лучше. Имена своих настоящих родителей он прочел, но желания тут же «погуглить» их у него не появилось. Это подождет. В данный момент Карл не был готов к плохим вестям. Но о том, чтобы выбросить бумаги, не могло быть и речи. Обладать этой информацией и в то же время держать ее в секрете от Артнара – это давало ему чувство превосходства над ним.

Карл ласково погладил прохладный конверт и встал с кровати. Он не помнил, чтобы когда-либо в своей жизни был так доволен собой. Старый матрас слегка спружинил, и наваленные кучей платья съехали на пол. Он займется ими позже, торопиться ему некуда.

Карл уже решил прогулять универ и завтра – так «простуда» будет выглядеть правдоподобней. Народ скорее поверит, что Карл был болен, если он явится послезавтра с замотанной шарфом шеей. Кто вообще болеет один день? Хотя в универе и не было обязательного посещения, Карл надеялся, что препод отнесется к нему более снисходительно, если будет считать его усердным студентом.

Вдруг из подвальной комнаты донеслось слабое неясное постукивание. Сердце в момент оборвалось, а вся уверенность в себе тут же испарилась. Отложив в сторону конверт, Карл навострил уши, но ничего не услышал. Когда он уже шел к двери, снова раздались те же звуки, теперь чуть погромче, но такие же непонятные. Внизу явно кто-то был. Но единственный вход туда был из прихожей, а в прихожую никто не заходил. Может, это шумы из приемника? Может, он забыл его выключить, когда пользовался им в последний раз? Это было вчера, когда Карл вернулся домой из универа. Возможно, он оставил приемник включенным, планируя позже вечером вернуться вниз и послушать? Ничего не оставалось делать, как только спуститься вниз и проверить.