Жизнь и страх в «Крестах» и льдах. И кое-что ещё

После такого блистательного выступления моего адвоката начался допрос свидетелей защиты. Сначала была вызвана гражданка Нейштадт М. Я., которую судья попросил рассказать всё, что ей известно об этом деле. Вот дословно, что она пояснила суду:

– Моя дочь Раиса Риф с мужем в октябре 1974 г. выехала из Советского Союза на постоянное место жительства в Израиль. В апреле 1975 г. она прислала письмо из Рима, в котором просила сходить к Гилютину и попросить его привезти забытые ими литографии. Я поехала к Гилютину и договорилась с ним, что он возьмёт у меня автолитографии, 2 хрустальные коробочки и ножичек-брелок для передачи за границей моей дочери Риф.

Во время её рассказа руки её тряслись, и она никак не могла с ними справиться. После этих нескольких предложений фактического характера она попыталась оправдать свои эти действия, тем, что она всю жизнь трудилась на благо родной страны, работая участковым врачом-терапевтом и даже состоит членом партии. И в конце, подняв руки к потолку, она довольно театрально произнесла:

– Да разве я сделала бы это, если бы знала, к чему это может привести!

После неё позвали второго и последнего свидетеля защиты – мою жену Таню. Она лишь повторила, всё, что до неё уже сказала гражданка Нейштадт. На этом пятничное заседание суда закончилось, и судья объявил о следующем заседании в понедельник, 18 августа в 10 часов, где будут заслушаны прения сторон, т. е. прокурора и адвоката, и будет вынесен приговор.

Когда я вышел из здания суда, ко мне подошёл Дима Борисов и незаметно передал мне маленькую коробочку карманного размера с просьбой немедленно её спрятать. Затем он объяснил, что это магнитофон и что на нём произведена запись всего сегодняшнего процесса. Он предлагает мне за уикенд перенести эту запись на бумагу и в понедельник перед заседанием вернуть ему и то, и другое.

Уже дома, выполняя поручение Димы, я и мои друзья, присутствующие при этом, не могли наглядеться на это чудо техники – ведь в СССР в то время были лишь плёночные (бобинные) магнитофоны размером больше, чем сегодняшний домашний принтер. В субботу 16 августа состоялось обсуждение с ближайшими друзьями первого дня судебного заседания – магнитофонная запись пришлась очень кстати. В результате пришли к единому мнению о том, что на суде произошло что-то такое, что явно идёт вразрез с планами КГБ, поскольку вся сцена с допросом эксперта Соколиной Т. М. выглядит чересчур, даже для советского судопроизводства. Становится очевидным, что после такой сцены даже советскому суду будет совсем не легко меня осудить. Всем также очевидно, что мой адвокат Фима Койсман почти наверняка контактирует в частном порядке с судьёй Афанасьевым-Лысенко Г. В., а может даже с кем-то и повыше. В этих обстоятельствах принимается следующее решение: завтра же я должен увидеться с Койсманом и сообщить ему, что, если для моего оправдательного приговора или условного срока наказания нужны деньги, то мои друзья готовы их собрать.

Теперь возникает новая проблема: мне известно, что Фима уехал на весь уикенд на дачу и даже помню, как он называл посёлок, в котором находилась его дача (кажется, это была Вырица), но, естественно, никогда не называл её адрес. В то время и телефонов на даче ни у кого не было, даже у такого крутого адвоката, как Фима. Тем не менее, мне ничего не остаётся, как ехать в эту Вырицу и попытаться найти там Фиму. Надежда была на то, что в летнее время дачники большую часть дня проводят не в доме, а на улице. Следует заметить, что в то время заборы у всех дач были не сплошные, а из штакетника, что позволяло легко видеть с улицы, что происходило в дачном саду. Мой шанс на успех обозначился чуть выше нуля, когда в воскресенье утром, выглянув в окно, я увидел прекрасную солнечную погоду и отправился на электричке в посёлок Вырица Ленинградской области. Часа четыре я «прочёсывал» улицу за улицей, внимательно заглядывая во все дачные сады в надежде увидеть Фиму. Очевидно, что бог опять надо мной сжалился и, в конце концов, в одном из садов я увидел Фиму, выходящего из дома. Увидев меня, он немного «обалдел», а, придя в себя и поняв, что для этого совсем незваного визита у меня должны быть веские причины, пригласил меня пройти на веранду дома. Оказавшись внутри, я сразу же изложил ему цель своего неожиданного визита. Он внимательно выслушал меня, а затем произнёс:

– Понимаешь, Исаак, не только тебе и твоим друзьям показалась неожиданностью ситуация во время судебного заседания. Я признаюсь тебе, что уже обсуждал с судьёй возможность осудить тебя на условный срок, но оказалось, что на условный срок можно осудить только гражданина СССР, но вся проблема в том, что ты уже лишён советского гражданства и, значит, к тебе условный срок применить никак нельзя. А что касается завтрашнего судебного заседания, то надо быть готовым к тому, что тебя арестуют, т. е. имей с собой сумку с личными вещами на этот случай, но пусть эта сумка будет у твоего брата и пусть он прячет её от посторонних взглядов, чтобы никто не видел, что мы готовы к твоему аресту.

На этом мы расстались. Тут необходимо сделать очень важное пояснение. Если помните, в первой части книги, где я рассказывал о месте своего рождения, я говорил о том, что довольно часто даже чиновники советской власти не знали советских законов и потому допускали ошибки в личных документах советских граждан. Тогда они внесли в моё свидетельство о рождении неверное место рождения – г. Быхов Могилёвской области Белорусской ССР вместо г. Ленинграда. А вот теперь мы имеем дело с куда более серьёзной ошибкой, которая круто изменила мою судьбу в наихудшую сторону и о которой мне стало известно лишь спустя год: только тогда и выяснилось, что на день суда я всё ещё был гражданином СССР и, значит, суд имел право применить ко мне в том числе и условный срок. Мы все тогда думали, что теряем советское гражданство в момент, когда в ОВИРе у нас забирали советский паспорт в обмен на выездную визу в Израиль. А на самом деле по существующему на тот момент законодательству мы теряли советское гражданство лишь в момент пересечения государственной границы, находясь в самолёте. Но пока мы её не пересекли, мы оставались в советском гражданстве. Беда моя состояла в том, что мне об этом объяснили лишь спустя год всё в том же ОВИРе, да к тому же заставили ещё раз заплатить 500 рублей за отказ от советского гражданства. Ничего удивительного в том, что мы, простые советские граждане, не знали этого закона, но вот как юристы по образованию, судья Афанасьев-Лысенко Г. В., прокурор Цыпкина Е. П. и даже мой «крутой» адвокат Койсман (я уже не говорю о двух народных заседателях, которые за два судебных дня вообще не произнесли ни слова) могли этого не знать и, при том, никому из них в голову не пришло сверить мой гражданский статус на тот момент с законом. Таким образом, с этим безрадостным сообщением от Фимы я возвращаюсь домой.

Второй день суда и приговор

А в понедельник, 18 августа, ещё до начала суда я передал Диме Борисову магнитофон с записью первого дня заседания, а также и её расшифровку на бумаге. В свою очередь, Дима посоветовал мне, чтобы я просился и даже настаивал на том, чтобы меня послали в лагерь для иностранцев и лиц без гражданства, т. к. я уже не гражданин СССР. Он обосновал это тем, что этот лагерь должен находиться под патронажем Международного Красного Креста, а значит там наверняка лучше условия содержания, включая и посылки от него. Следующий раз мы встретились с Димой только через год – сразу после моего возвращения из лагеря.

А в 10 утра суд продолжает свою работу. Я замечаю, что в этот день в зале, помимо моего брата, Саши Дриккера и представителей Сахаровского комитета, Димы Борисова с подружкой, присутствует ещё один совершенно незнакомый мне мужчина. Начинаются прения сторон обвинения и защиты.

Выступление прокурора Цыпкиной Е. П. было на удивление симпатизирующим подсудимому. В заключение своей речи она, перечислив смягчающие вину обстоятельства, как то: очевидное незнание подсудимым действительной стоимости и ценности литографий и коробочек, то, что он ничего не прятал от досмотра, неумышленное нарушение им закона и пр., попросила, применить к подсудимому ст. 43 УК РСФСР («Назначение более мягкого наказания, чем предусмотрено законом») и дать ему полтора года лишения свободы. Такого мягкого требования от прокурора никто из присутствующих в зале не ожидал! А произошло это из-за нашего с Сашей Поповым посещения его приятельницы – зам. прокурора г. Ленинграда. Стало очевидно, что она своё обещание сдержала и сделала всё, что от неё зависело. В тот момент об этом я мог лишь догадываться, что это был её очень положительный вклад в мою судьбу, но подтверждение этой догадке я получил от самого Саши только через год, вернувшись из мордовского лагеря.

Для молодого читателя, а, особенно, того, который не живёт в России, я должен пояснить, что в то время, хотя, может быть, и в сегодняшней России, в уголовных делах, имеющих политическую окраску и/или прямую заинтересованность КГБ, районный прокурор всегда отправлялся к вышестоящему по рангу (в моём случае – это прокурор г. Ленинграда) для получения указаний о том, какой срок наказания следует просить в суде для подсудимого.

А теперь наступает время для выступления адвоката Койсмана. Он в который раз повторил, что суд не должен принимать во внимание цены, взятые «с потолка» экспертом Соколиной Т. М., а вместо них должен взять те, по которым они продавались в Лавке Художника всего годом ранее, т. к. эксперт потеряла всякий кредит доверия в результате её допроса в первый день судебного заседания. После этого адвокат потребовал от суда оправдания своего подзащитного.

Затем наступает время для последнего слова подсудимого. Я, конечно, хорошо помню наставление своего адвоката о том, чтобы я вообще не выступал, тем самым не дразнил «волков». Однако я не сумел себя сдержать и обратился к судье со словами:

– Ваша честь, хочу обратить ваше внимание на квалификацию эксперта и качество её экспертизы – единственный источник, на основании которого меня здесь сегодня судят. Как можно доверять этой экспертизе, если моя личная линогравюра первый раз была оценена этим экспертом в 90 рублей, второй раз ею же – в 20 рублей, а на самом деле за неё было уплачено 3 рубля в магазине г. Фрунзе всего несколько лет назад? Как же суд может судить меня только на основании такой непрофессиональной экспертизы?

Вполне допускаю, что это выступление было моей очередной глупостью, но при сложившихся обстоятельствах уж очень хотелось хотя бы маленькой, но сатисфакции – хоть таким образом пристыдить своих судей, хотя я прекрасно понимал, что логика в тех обстоятельствах не работает.

Из последнего разговора с адвокатом Койсманом, мне было известно, что он также обсуждал с судьёй и вопрос о конфискации имущества, поскольку сам судья тоже чувствовал свою неловкость от участия в этом процессе, осуждая меня по понятиям государственной власти, а вовсе не по закону. По словам адвоката, судья обещал подумать, как поступить в приговоре в отношении конфискации, которую он никак не имеет права обойти, но, якобы, и он понимает степень несправедливости и в этом вопросе тоже.

Наконец, оглашается приговор:

– Гилютина Исаака Борисовича признать виновным по ст. ст. 15 и 78 УК РСФСР и подвергнуть его лишению свободы сроком на один год с отбыванием в исправительно-трудовой колонии общего режима с конфискацией лично ему принадлежащего имущества, без ссылки. Меру пресечения изменить на содержание под стражей немедленно. Срок отбытия наказания исчислять с 18 августа 1975 г. Приговор может быть обжалован в Ленгорсуде в течение 7 суток.

Об обжаловании приговора речи не было, т. к. и мне и моему адвокату было ясно, что уже этот приговор был большим везением, а, по мнению адвоката, в моём положении обжалование приговора с большой вероятностью могло привести к его ужесточению.

На тот случай, если кому-то из читателей захочется увидеть подлинник приговора, то с ним можно ознакомиться здесь:

https://www.dropbox.com/s/izip9x6n3xl2qyl/Sentence.docx?dl=0 (https://www.dropbox.com/s/izip9x6n3xl2qyl/Sentence.docx?dl=0)

Интересно, что незнакомец, который в этот день сидел в зале заседания, сразу после оглашения приговора прошёл вслед за судьёй в судейскую комнату, в которую, как известно, никто кроме судьи, заходить не имеет право. На мой вопрос «кто это был?», я получил ответ только через год после освобождения, когда посетил своего адвоката Койсмана. Вот что он тогда мне сказал:

– Это был корреспондент газеты «Ленинградская правда», который был послан своей редакцией по звонку из КГБ для сбора материала и написания статьи о моём процессе в их газете. Но судья постарался ему объяснить, что процесс этот не стоит внимания такой серьёзной газеты как «Ленинградская правда» и выпроводил его.

Из этого следует, что судья сам не хотел огласки как моего процесса, так и своего собственного имени, которое неминуемо тоже засветится, и не в самом благоприятном для него контексте. Я также думаю, что он догадывался, что содержание судебного заседания так или иначе попадёт на запад, как это происходило в то время почти со всеми политическими, националистическими и эмиграционными процессами. Это и произошло на самом деле буквально на следующий день после суда. О нём передали три зарубежные радиостанции – «Голос Америки», «Свобода» и «Голос Израиля». Я же об этом узнал от друзей только после моего возвращения из лагеря. А ещё позже, уже находясь в Риме в декабре 1976 года, во время посещения русской библиотеки имени Н. В. Гоголя мне в руки попал 37-й выпуск сборника «Хроника Текущих Событий» под редакцией известного советского правозащитника Валерия Н. Чалидзе. Она издавалась в Нью-Йорке как перепечатка с одноимённого сборника, издававшегося в «Самиздате» в самом Советском Союзе под руководством другого, не менее известного правозащитника, Павла Литвинова. Вот в нём-то в сентябре 1975 года целых две страницы как раз и были посвящены суду надо мной:

https://tinyurl.com/mrunyyca (https://tinyurl.com/mrunyyca)

А вот этот же текст на английском языке, взятый из сборника “Chronicle of Current Events”, published by Amnesty International Publications in 1978:

https://www.dropbox.com/s/kv3dpic7o2ueugz/Chronical.docx?dl=0 (https://www.dropbox.com/s/kv3dpic7o2ueugz/Chronical.docx?dl=0)

В дополнение к этим публикациям в дни, когда я пишу эти строки (декабрь 2020 года) мой зять, совершенно неожиданно, обнаружил ещё одну статью, которая была опубликована буквально в день вынесения приговора, т. е. 18 августа 1975 года, в одной их Нью-Йоркских газет (Daily News Bulletin):

https://tinyurl.com/4xaw6c2k (https://tinyurl.com/4xaw6c2k)

Поскольку вся газета расположена на 4-х листах очень сжатого текста, а статья обо мне находится в правой колонке 3-й страницы, то для удобства читателя я решил привести здесь эту выдержку отдельно несмотря на то, что в ней много выдумок и ошибок, однако, в главном она верна:

https://tinyurl.com/2p64ee75 (https://tinyurl.com/2p64ee75)

Конфискация имущества в пользу государства

Что касается конфискации имущества, то, как видите, судья-таки нашёл приемлемый выход, когда, как говорится, «и волки сыты и овцы целы», хотя и не целиком. А как происходила эта конфискация я знаю лишь со слов Тани, которая через несколько дней после того, как меня погрузили в автозак для отправки в Ленинградские «Кресты», отправилась на Пулковскую таможню, имея в руках мой приговор. Саму конфискацию проводили две женщины – судебные приставы.

После того, как они открыли все десять оставшихся чемоданов (напоминаю, они были совсем небольшого размера ~60х40х20 см

) и увидели их содержимое, они пришли в замешательство, т. к. половина места занимали мои альпинистские принадлежности – шмотки (надеюсь, читатель догадывается, что это была за одежда), ледовые и скальные крючья, страховая обвязка, галоши советского производства для скалолазания и пр. Тогда они задают Тане вопрос:

– А где костюмы вашего мужа?

Таня отвечает, что у меня нет костюмов. Теперь уже одна из них не выдержала и говорит, сложив руки на груди:

– Милочка, куда же вы отправились с таким багажом? Кому же вы там за границей такие нужны, да ещё с двухгодовалым ребёнком?

Я-то уверен, что Таня и без них последние три месяца задавалась тем же вопросом и даже неоднократно. Так что, она лишь «подсыпала соли на её совсем свежую рану». Несколько моих застиранных рубашек они брать не захотели и всё искали чего-нибудь поприличнее, но не могли найти. Тогда опять вопрос к Тане:

– Ну есть что-нибудь у вашего мужа из одежды поприличней?

Тогда Таня показывает на новый шерстяной спортивный костюм, который тогда назывался олимпийским, стоимостью в 40 рублей. Они с благодарностью в глазах его забирают – надо же и их понять – у них такая работа. Самое интересное, что этот костюм тоже мне не принадлежал, это мама Лёвы Шахмундеса послала со мной ему подарок. Можно сказать, благодаря мне Лёва лишился маминого подарка – какая же страшная была у Лёвы потеря! Мне запомнился ещё один случай из Таниного рассказа о конфискации: перед самым отъездом я купил себе компактную пишущую машинку итальянской фирмы Оливетти с английским шрифтом, имея в виду, что она мне очень пригодится для печатания моих резюме при поиске работы. Было совершенно очевидно, что эта новая машинка принадлежит мне, а не Тане. Машинка эта стояла посреди комнаты, ожидая своей участи – будет ли она добавлена в небольшую кучку конфискованных вещей или возвращена Тане, как принадлежащая ей самой. А Таня при этом стоит в сторонке и наблюдает за действиями этих двух женщин, которые из всего барахла пытаются найти что-нибудь ценное. И вдруг Таня видит, как одна из них, оглянувшись вокруг и поняв, что другая женщина занята в противоположном углу комнаты и не может её видеть, ногой незаметно отодвигает пишущую машинку в сторону Таниных вещей, которые не подлежат конфискации.

По-моему, в тот день Таня должна была, помимо возвращённых ей вещей, получить ещё, хотя и небольшой, но всё-таки положительный эмоциональный заряд от того, что не перевелись ещё на Руси совестливые люди. Поступок этой русской женщины хорошо коррелирует с поступком таможенника, который двумя месяцами раньше подошёл ко мне в приёмной Пулковской таможни и сказал, чтобы я не волновался, но, чтобы утром, когда приеду к самолёту, имел в кармане 50 рублей, т. к. меня могут оштрафовать за нарушение таможенных правил, выразившихся в неверном заполнении таможенной декларации. Однако, что здесь интересно: в обоих случаях оба персонажа должны были оглядываться, чтобы никто из сослуживцев не заметил, что они проявляют сострадание. Вот какая это была страна – даже сострадать в открытую было опасно и такое сострадание могло быть наказуемо.

Печально знаменитые Ленинградские «Кресты»

Первая ходка в «Кресты»

Да, это не ошибка – у меня действительно туда было две ходки, но об этом чуть позже. Этот день 18 августа 1975 года врезался в мою память как ещё более страшный, чем 18 июня – так много немыслимого и непостижимого в обычной жизни вдруг стало частью моей жизни. Итак, взяв у Аркадия сумку с вещами первой необходимости, я под конвоем двух дюжих солдат внутренних войск через задний выход был препровождён вот в такой автозак (автомобиль для заключённых, другое его название советского времени «чёрный ворон»):

Автозак представляет собой камеру, в которой по периферии с трёх сторон находятся скамьи, оббитые железным листом, а с четвёртой, передней, стороны – решётка из железных, толщиной с палец, прутьев. Через эту решётку охранники, которые находятся в передней части фургона, могут наблюдать за тем, что происходит в камере. Камера эта не имеет ни окон, ни вентиляции, ни отопления, только тусклую лампочку в потолке за железной решёткой. Вот так началась моя жизнь заключённого, в простонародье «зека». Я совершенно не помню, были ли в этом автозаке другие арестанты, кроме меня, и, если были, то сколько человек. Я опять впал в прострацию, пытаясь осознать своё новое положение арестанта. Какое-то время мы ездили по городу, может быть, подбирали других арестантов, только что осуждённых в других судах города. Уже заметно затемно автозак въехал в ворота знаменитой Ленинградской тюрьмы «Кресты». Ворота за автозаком закрылись. Как мне тогда показалось, и за мной, навсегда.