Эвтаназия, или Путь в Кюсснахт

Вера уже не могла слышать эти почти непристойные сюсюканья. Она выскочила из комнаты, ушла на кухню и сидела там, наверное, минут сорок. Потом Анна появилась и очень по-светски спросила:

– Не желаете ли чаю?

– А вы сами? Вы что-нибудь поешьте.

– Я? – снова как будто не поняла Анна. – Нет, не хочу. Да ведь и нельзя, – она вздрогнула. – Ведь нельзя есть, когда в доме…

Она, видимо, хотела сказать, мертвец, но не смогла. Вот так они сидели. Правда, Анна поминутно выбегала в спальню взглянуть на Руву.

Наконец, раздались голоса и стук в дверь. Вошло четверо. Один (видимо, главный) был в шляпе. Остальные в черных кипах. А с ними носилки. Они произнесли краткие молитвы и стали делать, что положено у евреев в таких случаях. Потом стали задавать какие-то вопросы о покойном. Анна как-то странно смотрела на них, словно не понимала. Будто ее прекрасный иврит вдруг испарился. А потом лихорадочно зашептала Вере в ухо:

– Пожалуйста, уговорите их, чтобы похороны – не завтра. Чтобы в понедельник.

– Они не захотят, – зашептала Вера в ответ. – Тем более, в Иерусалиме…

– Но вы их умолите, скажите, что дети его должны успеть на похороны. А они едут из России.

– А это правда, про детей в России? – спросила Вера, ни разу о них не слышавшая.

– Да, правда. Две дочери.

Уговорить было не просто. Но все же они согласились, чтобы похороны состоялись в понедельник, в пять часов.

Потом двое положили Руву на носилки и понесли к двери. Она была узкая, поэтому им пришлось наклонить носилки. Третий в это время придерживал тело. Вера была уверена, что сейчас Анна подхватится и побежит вслед за ними. Чтобы проводить Руву до машины и еще раз на него взглянуть. Но нет. Анна закрыла за ними дверь и снова уселась на табуретку в кухне.

***

Они снова долго молчали, а потом Анна встрепенулась:

– Ох, совсем забыла. Мне же надо сделать срочный звонок. Билет заказать на самолет. Я ведь уезжаю.

– Да? – удивленно спросила Вера: – Когда?

– Не знаю. Зависит, когда у них ближайший рейс. Хотелось бы завтра-послезавтра.

– Но ведь послезавтра похороны! – еще больше удивившись, сказала Вера. – Вы разве забыли?

– Нет, меня на них в любом случае не будет. Я и не собиралась… Осуждаете? – чуть ли не весело спросила Анна.

– Нет, что вы, нет! Кто я такая, чтобы вас осуждать. Но ведь другие.

– Вижу, что осуждаете, – усмехнулась Анна. Контраст этих слов и тона, какими они были произнесены, с тем, что Вера слышала от нее у постели (или надо говорить – у одра?) Рувы, был столь велик, что просто не укладывался в голове. – Ну и пусть. Другие пусть осуждают…

Она замолчала, а потом сказала:

– Нет, похорон я не вынесу. Ненавижу эти еврейские похороны. Жуть, правда? Нет уж. И без меня похоронят…

– И куда же вы собрались? – сказала Вера, тут же испугавшись, что этот вопрос прозвучал иронично.

– В Швейцарию. Мы давно с Рувой собирались. Думали поехать вдвоем, а теперь придется мне одной.

Она хотела еще что-то сказать, уже было открыла рот, но запнулась и умолкла.

– Что ж, может, вы и правы, – сказала Вера, чувствуя, как дрожит ее голос. – Вам надо немного развеяться.

– Вот именно, развеяться. Хорошее слово вы придумали, – криво улыбнулась Анна.

«Что она такое говорит? Нет, она не в себе. Сама не знает, что несет. Какая-то глупая и фальшивая бравада, – думала Вера. – Ей будет ужасно стыдно за эти слова, если она их вспомнит. И на похоронах она будет…»

– А вы сами на похороны придете? – словно услышав, о чем Вера подумала, спросила Анна.

– Я? Приду, не сомневайтесь…

– Вот и отлично. Как-нибудь при случае расскажете…

Вера все это утро собиралась передать Анне, что сказал Рувим пару недель назад. Тогда Анна выбежала из кабинета, где они втроем сидели, чтобы поставить какую-то печать, то ли купить лекарство в аптеке. Когда за ней закрылась дверь, он совсем не в тему тихо произнес:

– Вы знаете, Аня моя любимая женщина. Я ей это ни разу не говорил. И, наверное, не скажу. Не люблю пафоса.

Вера понимала, как важны были бы для Анны эти слова именно сегодня. Будто запоздалое признание с того света. Она и хотела их передать, но сейчас была так рассержена, что ничего не сказала, а только сухо попрощалась и с облегчением выскочила за дверь. Всю дорогу домой ее била дрожь от внутреннего холода. Хотя она чувствовала сосущий голод, но есть ничего не стала. Зато залпом выпила три больших чашки обжигающего и очень сладкого чая. И дрожь унялась. А Анну она больше никогда не видела.

***

В самолете место Анны было под литерой А. «О, у окошка», – машинально порадовалась она. Самолет взлетел, накренился, пролетел над Тель-Авивом, сверкнуло под солнцем Средиземное море.

Рейс Тель-Авив-Цюрих продолжался уже около часа, в иллюминаторе были видны только облака. До похорон Рувы оставалось еще четыре часа. Много. Но теперь она, даже если бы захотела, не могла на них быть. И желания не было, хотя чувство вины из-за этого она испытывала, несмотря на все сказанные позавчера Вере слова. Кажется, она тогда сильно расстроила эту милую женщину. Но ладно. Сейчас надо сосредоточиться на главном. Точно ли она ничего не забыла? Анна в сотый раз открыла небольшую сумочку, в которой плотно лежала куча бумаг. Она снова пересмотрела их, сверяя по списку, который сжимала в левой руке. И снова убедилась, что нет, ничего вроде не забыла. «Начинаем обратный отсчет», – сказала она про себя.

***

Когда они впервые заговорили об этом? Давно. После визита к Эфраиму и того ужасного разговора, когда Рува попросил ее стать его кайсяку. Тогда она в ужасе отказалась. На какое-то время они вроде бы закрыли эту тему.

Но потом он, да и она, снова и снова к ней возвращались. К ней и к почти маниакальной мечте самой Анны «жить долго и умереть в один день».

Анна вспомнила, как Рува впервые рассказал ей о Стефане Цвейге и его жене.

– Они приняли яд и умерли в объятиях друг друга.

– О, вот прекрасная смерть! Да, так бы я хотела. Только это все же самоубийство, а я бы предпочла от естественных причин.

– Вот видишь, ты уже торгуешься? – улыбнулся тогда Рува. – Без самоубийства трудно. Можно было бы в автокатастрофе, если это можно считать естественной причиной. Но машину мы с тобой не водим, увы…

В тот вечер они больше об этом не говорили. Но вскоре эта жуткая тема, которую они стали обозначать «Умереть в один день», стала для Анны привычной.

Особый ужас у нее вызывал такой «легкий и быстрый» способ, как просто выкинуться из окна:

– Да, быстро, но как только я себе представляю ужас, который испытываешь в этот момент, то под ложечкой начинает сосать, и ноги подкашиваются. Ведь пусть всего несколько секунд, но пока летишь, это, наверное, кажется вечностью. И такое успеваешь передумать, такой страх испытать, что нет – лучше не надо. А асфальт все ближе, и ты бы уже рада все переиграть. Ан нет, уже ничего не изменить. Нет, лучше как-нибудь по-другому.

– Врачи сказывают, что живым «до цели» не долетаешь. Почти сразу разрывается сердце, – говорил ей Рува. – Револьвер лучше. Хотя тот самый миг, когда нажал на курок… Кто знает, может он тоже длится целую вечность. Да и где его достать, револьвер?