Жестокий век

Но она его, должно быть, и не слышала, каталась по постели, сотрясаясь всем телом от рыданий. Вечерние сумерки втекали в юрту через дымовое отверстие. Очага разжигать он не стал, съел кусок старого, с прозеленью, сыра, лег спать у двери (еще убежит – себе на беду). Но разве заснешь! Кричит и кричит, уж и обессилела, и охрипла, а замолчать не может. И Оэлун, наверно, так же выла от безысходного отчаяния, и не было кругом ни одного человека, который понял бы ее горе.

–?Перестань, – попросил он ее. – Пожалуйста, перестань. Твой крик скрежещущим железом царапает душу. Ничего худого тебе не сделаю, слышишь? Ты мне совсем не нужна. Хочешь – уходи. Только куда ты пойдешь? Некуда тебе идти.

Его негромкий голос, кажется, немного успокоил ее. Рыдания стали тише. Он поднялся, подошел к ней, положил руку на вздрагивающее плечо.

Девушка отпрянула, села, прижимаясь спиной к решетке юрты.

–?Ты послушай меня… – Он снова протянул руку.

Девушка вцепилась в запястье острыми зубами. Он не отдернул руку, сказал с укором:

–?Ну зачем это?

Ее зубы медленно разжались.

–?Уйди!

–?Не бойся ты меня, не бойся!

Ему очень хотелось, чтобы она успокоилась, поняла, что он и в самом деле желает ей лишь добра. Развел в очаге огонь, принес в котелке воды.

–?Пей. Тебе будет легче. Смотри, что с моей рукой сделала.

На запястье два кровоточащих полумесяца – следы ее зубов.

Она сидела на том же самом месте, спиной к решетке, и всхлипывала, но взгляд опухших от слез глаз стал как будто яснее.

–?Видишь кровь? Клянусь ею: ты для меня сестра. Понимаешь? Ну, ничего, потом поймешь. Ложись спать.

Свет от пламени очага полоскался на сером войлоке потолка, искры стремительно уносились в дымовое отверстие, исчезали в черном небе. Девушка стянула у горла халат, прикрывая голую грудь. Он лег на свое место, отвернулся.

–?Почему так убиваешься? Муж остался там?

–?Н-нет.

–?Мать? Отец? Дедушка?

–?Они убили дедушку… И его мать убили.

–?Мать твоего дедушки, что ли?

–?Булган, мать моего жениха.

–?А-а… Не изводи себя слезами. Смерть не самое страшное, девушка. Тебя как зовут?

–?Каймиш.

–?Кто твой жених, Каймиш? Воин? Нойон?

–?Мой дедушка учил его делать стрелы. У меня теперь никого нет. И у него тоже нет родных.

–?Я твой брат, Каймиш, – напомнил он.

–?Ты вправду такой… ну, добрый? Не обманываешь меня? Лучше уж убей, чем обманывать.

–?Не обманываю. Я на крови клялся. Не знаю только, зачем, для чего все это делаю. Для меня нет более заклятых врагов, чем твои тайчиуты.

–?Я не из их племени. И жених тоже. Мы рабы – боголы – тайчиутов. Ты нойон?

–?Не нойон и не раб, я воин. Служу нойону.

–?Отец моего жениха тоже служил нойону. Но его убили. А жениха сделали черным рабом.

–?Кто его убил?

–?Люди Таргутай-Кирилтуха. После смерти Есугей-багатура.

–?Что? – Он резко повернулся к ней.

–?Он служил Есугей-багатуру. Потом его жене.

–?Оэлун?

–?Да, так ее, кажется, зовут. Сама я ни разу не видела ни Есугей-багатура, ни его жену. Но мой жених и его мать очень хвалили…

–?Есугея?

–?Госпожу Оэлун.

–?Ты знаешь, где она сейчас?

–?Этого я не знаю. Ее сын долго жил в нашем курене. Ходил с кангой на шее. Ему помогли убежать. Тайчу-Кури за это сильно били. А Тэмуджина искали – не нашли.

–?Ты его видела, сына Оэлун?

–?Много раз.

–?Какой он из себя?

–?Ну, какой… Высокий, рыжий.

–?Рыжий?! – Что-то внутри у него оборвалось, заныло. – Рыжий?

Он сел к огню, сгорбился, опустил плечи, надолго замолчал, позабыв о Каймиш. Она смотрела на него с недоверчивым недоумением, не могла, видимо, понять, что это за человек, почему при упоминании имени Есугея он так резко переменился.

–?Твой жених знает, где сейчас Оэлун?

–?Этого никто в нашем курене не знает. Она тебе кто, Оэлун?