Три имени Жанны. Часть 1. Леди Джейн

Молитвы необходимо было посещать всем: час хвалы на рассвете, за которым следовало богослужение первого часа, затем совершалась евхаристическая литургия. Скудный монастырский завтрак, утренние молитвы вместо уроков, проповеди вместо обеда, работы в саду и косые взгляды других послушниц и монахинь утомили молодую графиню де Леви настолько быстро, что лишь выдалась такая возможность, она проскользнула в свою келью и с неприятным удивлением обнаружила, что изнутри та не закрывается совершенно. Вздохнуть с облегчением о конце этого дня было рано: ни плана побега, ни покоя не нашлось ей в этой обители.

К ужину в монастырь приехал посыльный от графа де Леви с распоряжениями о содержании молодой графини и устным посланием от отца ей лично. Устав монастыря был лоялен к появлению молодого пастора в обители, готовящей юных девушек к замужеству в благочестии: молодого человека провели в гостиную, где его уже ждала Жюли. Сестра Жаклин проводила пастора и закрыла за собой дверь, спокойно удаляясь и искренне считая, что пастор безобиден и кроток. Только дойдя до матери-настоятельницы, она по одному взгляду последней поняла, что что-то сделала не так, и была стремительно отодвинута в сторону. Настоятельница лично пошла к келье, но перед запертой дверью остановилась: сан пастора и их беседа, с одной стороны, не должны были вызывать сомнений, да и строгие указания отца девушки не касались напрямую посещений ее священником. Но с другой стороны, юная нарушительница правил, стоящая на пороге греха, оказалась один на один с молодым человеком в комнате за закрытой дверью. Муки выбора правильного решения привели настоятельницу к единственно верному: она встала на колени и прильнула одним глазом к замочной скважине.

Жюли сидела на стуле вполоборота к двери, когда пастор вошел в комнату. Молодой человек запнулся на пороге, увидев ее в монашеском облачении: так не похожа была Жюли на ангела и так невыразимо прекрасна в простых белых одеяниях. Далее он ступил вперед еще шаг и низко поклонился ей, немного неуверенно двигаясь в сутане, да и пасторский воротничок ему явно был тесен.

– Кто вы и что угодно вам от меня? – спросила Жюли совершенно безразличным голосом, не поворачиваясь к нему лицом, глядя в одну точку на серой стене, по которой уже начинали ползти сумерки.

– Я надеюсь, что вы узнали меня, мадемуазель…

Жюли резко вскинула голову. О да, это был Луи Сен-Паль!

Сама судьба давала ей способ бежать. И пожар предвкушения свободы, уже свободы, а не счастья, полыхнул где-то там, где так недавно билось ее сердце, задыхаясь трепетом от любви к этому человеку. Она ответила как можно более спокойно:

– Да, Луи, я узнала вас…

– Вы видите: моя любовь не знает границ…

«… и стыда…» – пронеслось в ее голове.

Он бросился к ней, но, словно прочитав на ее лице то, о чем она подумала, остановился в нескольких дюймах рядом с ее стулом. Растерянно он продолжил:

– … я прибыл за вами и смиренно умоляю бежать со мною. Мой замок ждет нас.

– Ваш замок? И ваш отец?

– Он скончался месяц назад; он очень переживал, когда узнал, как я поступил с вами. Я хочу всё исправить: я увезу вас в мой замок, как бы ни пытался граф де Леви спрятать вас, и даю вам слово, что стану вашим мужем.

Прелестная послушница перекрестилась, и как бы ни хотелось ей подробно разложить намерения господина Сен-Паля, по каждому пункту подобрав самое обидное и хлесткое возражение, ответила вопросом практического характера:

– Но как я выйду отсюда?

– Вы проводите меня до ворот; мы подойдем к моему коню, я наклонюсь к вам, чтобы освятить ваш лоб братским поцелуем. Мой конь не устал, и отсюда до моей усадьбы всего час пути. Я и не знал, что нахожусь так близко от вас…

«А ведь он и правда может вытащить меня отсюда…» – подумала Жюли.

Луи тем временем продолжал, шагнув к ней еще ближе и испытующе глядя в ее глаза:

– Ведь вы любите меня?

– О да! Конечно! – Когда-то эти слова прозвучали бы искренне и страстно, но теперь она не испытывала ничего, кроме желания воспользоваться им так же, как он воспользовался ею когда-то. Окаменевшее сердце Жюли не впускало и мысли, что Сен-Паль готов всё исправить и сделать ее счастливой.

Сделать ее счастливой мог только ветер свободы – от всего и от всех. Она беспокоилась исключительно об этом, потому и продолжила сомневаться:

– … но я боюсь. У нас ничего не получится.

– Черт побери!!

– Сударь, это – монастырь! Здесь меня запирают на ночь на ключ, ворота держат на замке, а у стен могут быть уши так же, как у дверного замка – чьи-то глаза…

– Вы – боитесь! Наша Julie tr?s jolie[4 - Очень красивая Жюли (фр)] испугана! И это мне говорит женщина, которая никогда не знала, что такое страх: фехтуя, участвуя в скачках на спор, охотясь… Хотите, я проверю?

Не дожидаясь ответа, молодой человек проворно метнулся к двери и с силой толкнул ее. Из коридора раздался непроизвольный вопль настоятельницы: стены монастыря были настолько толстыми, а стул графини де Леви и ее спутник находились так далеко от двери, что преподобная мать Жанна могла лишь видеть их и не слышала ни слова. Почти успокоившись, разглядев собеседников в позах, приличествующих сану одного и положению другой, она как раз заменила у замочной скважины глаз на ухо, в связи с чем получила удар неожиданный и коварный.

Молодой человек подождал, пока она поднимется, и даже подал ей руку. Неприятная пауза затягивалась, когда он наконец-то сообразил завести непринужденную беседу, обращаясь к настоятельнице так, будто ничего ровным счетом не произошло:

– А что, преподобная мать Жанна, лошадь моя накормлена?

– Да, святой отец. Я сразу же распорядилась ее накормить и дать воды. Ваш конь отдохнул и готов в путь.

– Вы так добры, благодарю вас. – И граф повернулся внутрь гостиной, где сидела Жюли: – Продолжим, дитя мое.

Когда дверь плотно закрылась, Жюли встала подальше от нее и, повернувшись спиной к двери и графу, сказала:

– Вы убедились, что побег невозможен…

– Напротив: настоятельница ничего не слышала, иначе бы меня давно выгнали отсюда и вновь разлучили с вами. Она не услышала ни слова из нашего разговора. Если я еще раз ее о чем-нибудь спрошу, то наверняка убью этой дверью… Она глупа, но не самоубийца. Решайтесь! Одно ваше слово.

– Боже мой! – Жюли попыталась улыбнуться, но из-за волнения улыбка как-то не получилась. Всё внутри ее сжалось в комок, и она решительно сказала: – Едем!

Луи Сен-Паль взял ее под руку и решительно толкнул дверь. Настоятельница, оконфузившись в своих упражнениях и не найдя ничего предосудительного в подобном визите, тем более что он подошел к концу, решила сделать вид, будто очень занята делами, и принялась раздавать поручения монахиням во дворе монастыря. Пастору привели коня, начали открывать ворота для его отъезда. Жюли рядом с Луи спокойно и медленно шагала к воротам, благочестиво скрестив кисти рук.

Он вошел в роль:

– Ваш отец беспокоится, ревниво ли вы отнеслись к спасению души своей и усердно ли молитесь по вечерам.

– Ему не о чем волноваться, святой отец: я смиренна и отдаюсь своей воле так, как это угодно Господу.

– Житие святой Магдалины могло бы укрепить вас в истинной вере, дитя мое.

– Я прочту его с подобающим рвением. Нет ни дня, чтобы я не упоминала отца в своих молитвах с благодарностью, ведь он так много сделал для меня…

Надо признаться, что с момента приезда в этот монастырь Жюли не произнесла ни одной молитвы, кроме «черт бы побрал и сам монастырь, и всех монашек», которую мысленно твердила, пока другие послушницы пели псалмы.

В продолжение этой беседы они неторопливо вышли из стен монастыря и приблизились к лошади графа, которую привязали у открытых ворот. Простодушная настоятельница, не услышав ничего подозрительного под дверью, попрощалась с пастором еще во дворе, не выйдя следом за Жюли и тем самым нарушив указание ее отца.

Закатное солнце переливалось всеми цветами радуги, оставляя золотые блики последнего часа дня на стенах монастыря, лицах и одежде благочестивых собеседников. Всё выглядело идиллией смирения заблудшей души. Глядя им вслед, преподобная мать Жанна улыбалась, искренне считая, что даже одна ночь в стенах священной обители может привести девушку на путь исправления. Что еще можно было ждать от души, так долго не искушаемой никакой иной страстью, кроме веры?

Жюли со слезами на глазах (были это слезы радости избавления или же горечи от необходимости именно этим путем обретать долгожданную свободу?) довела Луи Сен-Паля до его коня.

Он сел в седло.

Потом резко развернулся к ней всем телом, поднял почти невесомую послушницу одной рукой, усадил перед собой и вдарил шпорами.

Конь взбрыкнул и стремительно унес их навстречу надвигающейся ночи.

На священную землю своих предков Луи Сен-Паль привез свою любовницу еле живой. Слуги недоуменно разглядывали монашку с лицом римской богини, а их хозяин, велев переодеть ее во что-нибудь, рухнул в кресло прямо в гостиной – сил идти в покои уже не было. Жюли не успела опомниться, как заботливо была преображена из монахини в новенький полупрозрачный пеньюар, под которым не было ничего, кроме невидимой сорочки из тончайшего батиста. Волосы ее завязали атласными лентами быстро и почти бесшумно. Только догадываться оставалось, где взял Луи таких послушных и беспринципных слуг: ее, монашку, спокойно переодели и оставили в спальне, украшенной как брачное ложе.

В это время Луи Сен-Паль, преодолевая остатки усталости и подбадриваемый удачным приключением, принялся отдавать распоряжения по дому. Глубокая ночь не остановила его: все были подняты на ноги, человек с письмом для бабушки в Пруссию, в котором сообщалось о воссоединении влюбленных, отправлен на телеграф. Охрана прочесывала периметр вокруг замка, кухня готовила праздничный ужин, лакеи зажигали свечи в гостиной… Сен-Паль готовился не только получить удовольствие от удачно выполненного задания, но и совместить приятное с полезным.