В петле Мёбиуса

– Полно причитать, не поверить я, что заплатить нечем. Это вот что? – он указал на палец боярина, на котором желтело кольцо с красным камнем в распускающейся розе.

– Это фамильное. Совесть имей, батюшка! Совесть имей! – взывал Мина к Орну.

Орнан отпустил бороду боярина, схватил его за руку и попытался снять кольцо. Мина вскрикнул от боли и вдруг его накрыла жаркая волна гнева. Он потянул руку на себя, сжав её в кулак. Лицо его встретилось с лицом Орна.

– Фамильное это, – зло прошипел Мина, словно еще мгновение назад его не колотило от страха. – по роду передаётся.

Орнан на секунду опешил, заглянул в глаза боярина и не увидел там ничего, кроме злости. В густой бороде Мины сверкнул почти звериный оскал: сейчас он готов был грызть, рвать зубами каждого, кто посягнет на фамильное кольцо.

– С мёртвого снимешь, – прошипел Мина.

– Как скажешь, боярин, – спокойно, даже с улыбкой ответил Орнан.

Мина не видел момента удара. Он только почувствовал, как в его живот проникает холодный металл кинжала. Голова закружилась, лицо Орна помутнело, Мина упал на колени, из раны потекла теплая кровь, тело обмякло и последнее что он увидел не очень отчетливо, как Орнан схватил его руку и полоснул кинжалом по пальцу с кольцом.

Обтерев кровь с кольца, Орнан поднял руку вверх и заглянул в бездонные грани камня. Казалось, что вся пролитая им кровь была запечатана в этом огранке и где-то в глубине камня то показывались, то исчезали лица его жертв.

– Хозяин! – окликнул Орна один из разбойников.

Орн оглянулся. Тот молча кивнул в сторону леса, где среди деревьев, опираясь на высокий посох стояла сгорбленная старуха в черном одеянии. Её пронизывающий взгляд смотрел прямо в сердце опричника, отчего вдруг сделалось ему нехорошо, но это были лишь секунды, пока он не прошептал слова заклинания. Старуха уже не раз появлялась в его землях, тряся своим посохом и сыпя обещаниями наслать проклятия, если Орн не прекратит свои бесчинства и кровавые обряды. Опричника не пугали её угрозы. Он был из числа тех, кто считал себя проклятым с детства и был уверен, что дважды проклясть его ни у кого не получится. Старуха спустилась на дорогу и осмотрела тела, лежавшие на земле. К последнему она подошла к боярину и задержалась возле него, пристально разглядывая.

– Чистая душа, – прошептала старуха. – Метаться не будет. Не то что твоя. – она повернулась к Орну. – Адовы муки тебе раем казаться будут по сравнению с тем, что тебя ждёт…

Она остановила взгляд на кольце в руках у опричника.

– Верни кольцо роду. Покуда не вернешь и сам себе места не сыщешь и много смертей за ним потянутся. Верни, опричник, слышишь? Верни! И их похорони по-человечески, – кивнула она головой в сторону трупов, – глядишь, и зачтется там. – она подняла указательный палец и ткнула в небо.

– Возвращайся в могилу, – сказал Орн старухе.

– Нет у меня могилы, – рассмеялась она в ответ, – И не было никогда! Вырой, да похорони, и приходить перестану! А нет – слушай, что вещать буду.

С этими словами она направилась к тому месту, где её заметили и растворилась между деревьями. Орн долго смотрел ей вслед, потом повернулся к своим спутникам.

– В болото их! – кивнул он на трупы.

– А с возком что? – спросил второй.

– Сжечь! – коротко скомандовал Орн, и одев кольцо на палец, вскочил на своего черного коня и поскакал прочь.

Глава 1

Наши дни

Я – Артем. Мне тридцать один год, и я вчера женился. Надеюсь, счастливо и на всю жизнь.

Шаг серьезный, с какой стороны не посмотри. Особенно в мои-то тридцать один. Хоть и говорят, что для мужчины это не возраст, но все-таки… На редких посиделках с женатыми друзьями всё чаще становилось одиноко и неуютно, да и мужская половина родни поглядывала на меня с подозрением. Отец чуть ли не каждый день осведомлялся о моих делах на личном фронте и есть ли перспективы победы над холостяцкой жизнью, а дядья по материнской линии, прижав меня однажды к стенке, напрямую поинтересовались привлекают ли меня девушки или я того… Они мужики вообще прямолинейные и вежливые. На чётко поставленный вопрос, всегда требуют чёткий ответ, а за витиеватость и уклончивость вежливо просят один раз не доводить дело до травматолога. Тогда, я, как мог отшутился, и торжественно пообещал, что через полгода, максимум через год всенепременно представлю им свою избранницу. И пообещал ведь не на пустом месте. Самому в голову лезли мысли о женитьбе. Холостяцкая жизнь плюсы, конечно, свои имеет – думал я, но и показать свету наследников – тоже вещь зачётная и всячески поощряемая, особенно со стороны ближайшего окружения. Загвоздка состояла в том, что одному в вопросе наследников мне было не справиться, как бы я не старался. И я решил остепениться и сделать выбор.

Светка… Светка в этом деле точно была не помощница – её в жизни интересовали три вещи: карьера, Ривьера и Кордильеры. Дети и супружеская жизнь в этот список точно не входили. С ней я расстался с первой и мне показалось, что она даже не заметила этого.

Ника, несмотря на свои двадцать пять сама была еще ребенком, и когда я объявил ей, что видимо скоро женюсь, она искренне обрадовалась за меня, взяла с меня обещание, что будет крестной моему первенцу, а через пару месяцев, выйдя замуж за иностранца, укатила в Италию. Из всех остальных претенденток Лера явно давала фору Машке и Ольге. Последние были сестрами – близняшками, как потом неожиданно выяснилось. С самого первого дня нашего знакомства они вовсю потешались надо мной, выдавая себя за одну, и у них в мыслях не было ничего серьезного на мой счёт, поэтому я с лёгким сердцем, присмотревшись повнимательнее к Лере, остановил свой выбор на ней, а она – не найдя, видимо, ничего привлекательнее вокруг себя, предпочла меня. Через какое-то время, как это ни странно, между нами вспыхнули чувства. Мне постоянно хотелось быть рядом с ней, оберегать и баловать подарками. А когда неожиданно мне в голову закрались посвященные ей стихи, я окончательно понял, что влюбился и признался ей в этом. Стихи она не оценила, но признания мои приняла с должным пониманием и, как мне показалось, засветилась от счастья. Скромница, красавица, умница, внимательна, добра, с великолепным чувством юмора – в общем фейерверк обаяния, во всяком случае была такой до свадьбы… И вот ЗАГС, кукла на капоте, свадебный трехэтажный торт, мордобой среди гостей, спальня…

***

Меня разбудил запах вареного кофе. Я еще лежал с закрытыми глазами, вдыхая волшебный аромат и медленно возвращаясь из своего сна, события которого размывались словно акварельный пейзаж, на который вылили стакан воды. Краски медленно сползали вниз, оголяя ярко-белый холст первого дня семейной жизни. Я поднял правую руку вверх и открыл глаз. На безымянном пальце красовалось тоненькое золотое кольцо. Никогда я раньше не носил ни цепочек, ни перстней, ни браслетов, ни даже наручных часов, но с этим атрибутом семейной жизни, видимо придется как-то смириться. Поздравляю Тёма, ты женат. Официально. Со штампом в паспорте, при свидетелях, под Мендельсона. И корабль под названием «Любовь» уже часов пятнадцать-шестнадцать дрейфует в бурном море под названием «Жизнь» … За разглядыванием кольца меня и застала Лера, вошедшая в комнату с подносом, на котором стояли две чашки кофе.

– Вставай, соня! Давай кофе пить.

– Кофе? Кофе – это божественно! – потягиваясь, выдавил из себя я. – А что у нас на часах?

– Без четверти восемь, – огласила Лера.

– Ты с ума сошла? Еще спать и спать.

– В свадебном путешествии выспишься, – подавая мне чашку сказала она, и подумав добавила, – если получится, конечно.

– Как же, с тобой выспишься, – юморнул я в ответ.

Впервые за долгое время кофе готовил не я ей, а она мне. Когда четыре месяца назад Лера переехала ко мне, эта обязанность была исключительно моей прерогативой, потому что и вставал я раньше, чтобы успеть в свой ненаглядный офис туристической фирмы, и наблюдать за её пробуждением, поднеся чашку с дымящимся кофе к её носу было занятно, да и вообще – люблю я кофе варить. Есть что-то мистическое и загадочное, когда пенка поднимается к горлышку турки, и разноцветные пузырьки, лопаясь на поверхности, образуют в этой кофейной шапке маленькие кратеры, похожие на лунные.

В предвкушении наслаждения я сделал глоток, и вся мистика и загадочность таинства мгновенно испарилась с моего лица. Лерин талант бариста вызвал вопросы.

– Что не так? – вдруг взъерошилась она, и сделав глоток из своей чашки, протянула, – Во, дура! Я сахар в другие чашки насыпала… и помыла их… Я сейчас, давай, я быстро…

Она схватила мою чашку, поставила на поднос и собралась в кухню, но открыв дверь замерла на месте, словно окаменевшая. С той стороны, согнувшись до уровня дверного замка, стояла Клавдия Степановна – моя новоиспечённая тёща.

Вчера после торжества в ресторане, по ряду объективных причин, половину Леркиных родственников пришлось разместить у себя… (то есть теперь у нас) в загородном доме. Дело в том, что, когда тосты уже кончились, а выпить еще было, моих дядьёв по маминой линии – бывших ВДВшников очень заинтересовали Леркины двоюродные братья, которые (тоже в силу ряда причин) службу в рядах Российской армии не проходили. У дядьёв были к ним вопросы… Но за двоюродных вступились… в общем в конце концов, дерущихся надо было разнимать и разводить, что говорится, по углам. Одним из таких углов оказался наш дом. В число приютившихся каким-то образом попала и Клавдия Степановна.

– Это как понимать, мам? – недоумённо спросила Лера.

– Заблудилась, – медленно разогнувшись и поправив блузу, невозмутимо ответила тёща. – С добрым утром, Артем! – через Леркино плечо кинула она мне.

Я ответил.

Лерка быстро закрыла дверь с той стороны и громким полушепотом прочла тёще небольшую лекцию о нравственности поведения родителей наутро после дочкиной свадьбы. Клавдия Семёновна сначала пыталась оправдаться, потом громко скомандовала «Не ори на мать!», и неизвестно чем закончилась бы эта перепалка, не раздайся за воротами длинные автомобильные гудки собирающихся родственников. Начинался второй день пытки радостью.

Глава 2

Дневник старого графа

Год 1869-й

«Сочинительство всегда считал я делом нелепым и пустым, подобающим скорее немощным, прикованным к постели старикам либо тщеславным юнцам, ведущим образ жизни праздный и мечтающим прославиться более пером и бумагой, нежели делами своими. Однако теперь удивляюсь себе сам: будто Вседержитель толкает меня к столу, за которым-то я и сидеть боле пяти минут не мог ранее и нашептывает слова и водит рукою моей и вспоминаются в деталях события, о которых уже и забыть должно. Пусть таково же и будет, коли Ему угодно подобное моё времяпровождение…»

Анастасия Емельяновна Головина, молодая графиня, перебирая бумаги, наткнулась на кипу исписанных листов, лежавших совершенно отдельно в дальнем углу нижнего ящика письменного стола. Листы были перевязаны выцветшей синей лентой. Бумага от времени тоже потеряла свою белизну, но оттого, видимо, что долгое время не соприкасалась с солнечным светом в негодность не пришла. Почерк был ровный и разборчивый.

«Апреля месяца 1814 года, возвращаясь из триумфального похода на Париж, после долгих переходов, мы наконец-то встали на постой в маленьком немецком городке. Владей я писательским словом столь же искусно, сколь владею шашкой, с бесконечной любовью описывал бы его, восхищаясь одними только пейзажами этих мест. Отчего я не художник? Десятки полотен можно было бы извлечь из-под кисти, да и они бы не передали всей божественной красоты этих земель. Маленький городок, утопающий одной стороной своей в виноградных садах, другой его стороной обращен на бесконечную равнину, по середине которой протекает Рейн. И нам, пока мы стояли постоем, довелось воочию видеть, как природа, пробуждаясь от зимы, нежно и любовно окутывала этот городок весенней зеленью.

Мы познакомились и подружились с благодушными немцами – жителями этого городка, и они полюбили нас – особенно в этом преуспели миленькие немочки. Они столь привлекательны и столь любезны, что зачерствелые в походах воины наши преображались до неузнаваемости, проявляя и такт, и манеры, свойственные заядлым ловеласам. Признаюсь, и я, глядючи на воинов своих, дал слабину и позволил Амуру сразить себя его стрелой. Я влюбился страстно и пылко, влюбился, словно мальчишка. Чувства, доселе неведомые, переполняли моё сердце. Избранница моя была дочерью нашего хозяина, у которого мы остановились на постой. Её звали Анхен. Она имела 27 лет отроду и очень недурное приданое. Я – всего лишь офицерский чин, графский титул и неясное будущее… Мог ли я представить тогда, что по возвращении в Россию уготовано мне покинуть военную службу и приобрести небольшое имение, ставшее в последствие неотъемлемой судьбой моею.»