В петле Мёбиуса

Глава 4

Дневник старого графа. Год 1869.

Графиня, увлечённая чтением дневника, не заметила, как солнце скрылось за высокими деревьями усадьбы.

«Будет ли еще в моей жизни что-либо столь великолепное, сколь была наша с Анхен свадьба. Весьма просторный двор Герхарда не вмещал всех желающих выпить рейнского за здоровье молодых, поэтому часть наспех сколоченных столов стояло на улице. Казалось, весь городок собрался поздравить молодоженов. Гости сидели чуть ли не боком к столу, чтобы уместиться. Зато, когда пришло время танцев, места нашлось вдоволь. Весьма эмоциональные в жизни немцы, в танцах, однако, оказались куда более сдержаны. Танцующие шухплаттер мужчины, напоминали более хоровод деревянных кукол, стучащих ладонями по коленям и издающих, время от времени, нечленораздельные звуки, а под «неистовый», как они его называли лендлер, я, признаться чуть было не уснул прямо за столом. Мои казачки тоже от таких танцев зевали и скучали в сторонке. И когда наступила небольшая пауза, кто-то из них достал гармошку и самые ретивые дали гопака, чем сразу подняли градус веселья, и задором своим сразили наших приветливых хозяев. Гуляли от души и почти до самого утра.

Прожив после свадьбы счастливейшие две недели со своей милой Анхен в доме её отца, мы получили приказ вновь выдвигаться. Впереди нас ждали долгие переходы, пыльные дороги и полевая кухня. Я предложил Анхен остаться и дождаться моего прибытия в Россию, чтобы затем, по уведомлению моему, отправиться за мной экипажем, в условиях более комфортных, нежели походные, но она и слушать ничего не хотела о разлуке. Пришлось собрать целый обоз с пожитками и приданым моей Анны. Среди прочего Герхард настоял, чтобы Анна непременно взяла напольные часы фабрики Кензле. Я посетовал, что в дороге, дескать, они могут повредиться, но Герхард пригласил соседа-часовщика, и тот, со свойственной немцам аккуратностью, снял механизм и уложил его столь бережно, что никакая дорожная тряска не смогла бы навредить ему…»

Сумерки сгущались и читать становилось совсем невмоготу, а лампу и свечи графиня держала в своей спальне, в левом крыле дома. Она собрала бумаги и направилась в спальню. Проходя мимо парадного входа, она невольно остановилась. Усиливающийся ветер то клонил ветви деревьев к земле, то через секунду вздыбливал их прямо к верхушкам. Зрелище было жутким и завораживающим одновременно. Поёжившись, графиня прошла в свою спальню, где, зажёгши канделябр, продолжила чтение. Не особо углубляясь в описание походов, граф вскользь упоминал о «недобжих панах», провожавших казачков мрачными недоброжелательными взглядами в Польше, да о парадах и почестях, с которыми встретили победителей в столице. Зато упоительно описывал восторженные глаза Анхен, для которой столь длительное путешествие было в диковинку и доставляло массу положительных эмоций.

«Никуда не выезжавшая дальше своего городка Анхен, словно юла крутилась в повозке, оглядывая богатую на виды природу, и замечая что-то доселе ею не виданное, то и дело вскидывала руку в том направлении и кричала что есть мочи: «sehen Sie, was Sch?nheit ist!»*, чем тут же поднимала настроение у измотанных дорогой воинов. В России же всё, буквально всё было ей в диковинку и вызывало почти детский восторг.»

Порыв ветра распахнул окно в спальне графини и затушил канделябр. Быстро закрыв рамы, она прильнула к стеклу лбом и долго еще смотрела из темноты комнаты на флигель, в котором одиноко горел огонек свечи. Евсей еще не спал. Графине вспомнилось, как однажды она имела неосторожность обучить его грамоте, и с тех пор Евсея не оторвать было от чтения. Читал он всё подряд, что попадалось ему под руку. Читал запоем. Доведись оставить кому-то из гостей газету, Евсей подбирал её как драгоценный клад, собирал в людской прислугу и громко по буквам зачитывал свежие новости. А когда он испросил у графини разрешения «книжецу какую», она позволила ему пользоваться небольшой библиотекой, находящейся в доме. Ох, уж и благодарил он её: «Барыня, – говаривал он, да вы ж мне вроде как глаза открыли! И как жил до этого? Как в потемках!». Графиня счастливо улыбалась, а Евсей неустанно отбивал поклоны при всякой встрече с ней.

Улыбнувшись своим воспоминаниям, она нащупала спички, зажгла канделябр и снова погрузилась в описываемые старым графом события.

«Отчего человека русскаго более притягивает блеск и мишура столиц, нежели дивная манящая красота родной природы? Отчего его как котёнка непременно нужно ткнуть носом в сказочную первозданность лугов и перелесков, чтобы он, удивленно открыв глаза увидел её, и забыв о сословии и рангах, побежал по лугу, раскинув руки, упал бы в травы и лежал бы там, вдыхая их блаженный аромат и глядя в небо. Вот что дает настоящий прилив сил и бодрости, вот что возвращает к жизни, вдохновляет и делает тебя человеком…

Довелось мне по делам служебным гостить с Анной в имении дворянина Шеншина на Орловщине. Милая Анна часы проводила, бродя по полянам и оврагам вокруг имения, собирала цветы, пока мы вели всякого рода служебные разговоры, да между делом прикладывались к бокальчику изумительного домашнего вина. И я, признаться, и дальше не обращал бы внимания на великолепие окружающей природы, и относился бы к нему, как к должной обстановке, интерьеру дома, если бы Анна не ткнула меня, как нашкодившего котенка носом.

«Как можно не видеть такая красота? Давай покуповать дом! Маленький. Не дворец! Просто дом!» – твердила она после посещения нами имения Василия Неофитовича. «А как же моя служба, Аннушка?» – спрашивал я. «К черту служба!» – и она заливалась детским смехом и кружилась вокруг себя. И позже, всякий раз, попадая в какое-либо поместье, она силой уводила меня в лес, в луга и я невольно стал присматриваться к этим пейзажам, всё больше и больше влюбляясь в них. В конце концов я сдался, и наведя справки, приобрел ко дню её рождения небольшое, пришедшее в запустение имение. А еще через некоторое время подал рапорт об отставке и, надо сказать не без удовольствия окунулся в деревенскую жизнь. Анна была счастлива! А глядя на неё и сам я становился счастливее.»

Следующие три листа были посвящены строительству дома, закладке флигеля, разведению лошадей, а также содержали цифры доходов и прибылей имения вперемешку с весьма свободными мыслями о налоговых обязательствах. Графиня пробежала глазами эти записи, не задерживаясь на подробностях, однако следующий лист поглотил её внимание.

«Совершенной неожиданностью для меня в один из сентябрьских дней 1819 года стал визит корнета Плахова. Того самого Плахова, которого я посылал за кольцом для Анны, того самого, кто однажды вытащил меня на поле сражения из-под раненой лошади. Откупорили шампанского за встречу, и весь вечер сидели на террасе, предаваясь воспоминаниям о былых днях, походах и победах. Более в том, надо признаться, преуспел я. Трещал без умолку, что тетерев, не боясь наскучить своему гостю. Корнет же напротив, был молчалив и мрачен, больше слушал, но я отнес это на усталость от дальней дороги… Было далеко за полночь, когда мы разошлись по комнатам. Я, все еще пребывая в воспоминаниях, долго не мог уснуть. В голове раздавался топот копыт, гром пушек, лязганье шашек, но признаться по чести, не хотелось бы мне сейчас поменять свою тихую деревенскую жизнь на самые неистовые баталии. Внезапный крик Анны из соседней комнаты вывел меня из дремотного состояния. Я выбежал в коридор. Дверь в её комнату была открыта, и я увидел неясную, фигуру, выпрыгивающую из открытого окна. Анна дрожала, сидя в постели, но увидев меня, бросилась мне на шею. Слезы катились у нее из глаз, она была смертельно напугана. Я спросил, не разглядела ли она убегавшего. Она отрицательно кивала головой и поднося палец с плетёным кольцом и рубином к моему лицу, почему-то постоянно шептала: «Это же мой кольцо? Правда? Это же мой кольцо?». На крик вбежал Плахов. Выяснив, что случилось, он, также в окно бросился в погоню, но через какое-то время вернулся ни с чем.

Наутро, наскоро выпив чаю и коротко попрощавшись, он уехал, сославшись на неотложные дела. Его я увижу еще, спустя год, но до того времени произойдут весьма трагические события, о коих я сообщу ниже…»

Глаза графини слипались, она то и дело проваливалась в дремоту, но интерес к событиям пятидесятилетней давности гнал назойливый сон прочь. Он, однако, далеко не уходил, и ждал удобного случая, чтобы укутать графиню в своих нежных объятиях. Поменяв выгоревшую свечу в канделябре, она походила по комнате, глянула на старинные напольные часы, которые отсчитали без четверти одиннадцать, похлопала себя по щекам и снова приступила к чтению.

«С каждым днём Анна тревожилась тем больше, чем ближе подходил срок родов. Дважды был земский врач, патологий не обнаруживал, оставлял успокоительные порошки и непременно велел звать, как только отойдут воды. Настоятельно велел больше бывать на свежем воздухе, но Анна словно назло ему приковывала себя к постели и не выходила из комнаты. Взгляд её угасал, и я никак не мог найти способа уговорить её выйти на террасу. «Доктор звать не надо! Надо звать священник.» – крепко сжав меня за руку произнесла она за день до того, как… «Майн муттер умирать, когда я рожаться, я тоже умирать, я знать это… Твоя Анна любить тебя здесь, твоя Анна любить тебя и там, вместе с Богом.»

В этом месте лист бумаги был разорван пером, а чернильное пятно, больше походившее на огромного паука, заканчивало эту запись, заползая своими лапами на верхние строчки.

_____________________________________________________________________

* – Посмотрите, какая красота!

Глава 5

Медовый месяц. День первый и второй. Наши дни.

Был уже вечер. Солнце неспешно катилось к горизонту, когда мы, побросав чемоданы в номере гостиницы, отправились к морю, чтобы омыть свои изможденные городской суетой ноги в прибрежных водах, а заодно осмотреть местность, да привыкнуть глазом к мелькавшей туда-сюда полуобнаженной публике. Море было в «двух шагах» – по лестнице вниз, налево метров двести и через дорогу к торговым рядам, а там, где-то, между ларьками – проход на пляж. Мудрёный и долгий на слух маршрут, на самом деле нашли очень быстро. Поток любителей вечернего плаванья быстро вывел нас к торговым рядам и проходу между ларьками. В нос ударил давно забытый морской запах. Под ногами зашуршала мелкая галька, отшлифованная соленой водой и временем. Насколько хватал глаз, черно-серо-белой мозаикой устилала она тонкую прибрежную полосу и стыдливо скрывая свои узоры пряталась под соленым одеялом морской бездны. В монохромную гармонию этого пейзажа варварски врывались кричащие цвета купальников, шезлонгов, рекламных плакатов и прочих изысков бесчеловечной цивилизации.

Лера скинула сандалии и, довольно взвизгнув, шагнула в воду. Сделав пару шагов, она встала на колени лицом к горизонту, развела руки в стороны и крикнула:

– Здравствуй, море! Я вернулась!

Обезумевшее от такого счастья море, неизвестно откуда набежавшей волной кинулось в раскрытые Лерины объятья, и обняло её как старинного друга… с головы до ног…

Компания отдыхающих, наблюдавших за Лериным приветствием, скатились от смеха с шезлонгов. Лера, всё еще стоя на коленях с разведенными в стороны руками, повернула ко мне счастливое лицо.

– Кайф! – крикнула она и рухнула прямо в одежде лицом вниз в следующую волну.

Поняв, что осмотр местности окончен, я снял с себя футболку и подал её выходящей на берег и все еще отфыркивающейся от воды супруге, чтобы она насколько это возможно просушила волосы.

– Ну, с морем свиделись, теперь можно и кафешку поискать, – прыгая на одной ноге и вытряхивая воду из уха, предложила Лера. – Такую встречу отметить надо.

– Еще неплохо было бы переодеться, – предложил я.

Сидя уже в кафе, мы набросали примерный план желаемых мероприятий на ближайшие десять дней. Желания были фантастическими и разнообразными. Хотелось и погрузиться с аквалангом в глубины моря и взмыть в небо на парашюте, прикрепленном к катеру. Хотелось выйти в открытое море под парусом, и забраться в горы. Хотелось… всего. Всего, что заставляет двигаться и выделять адреналин, только бы не быть прикованным к шезлонгу на пляже.

Утро следующего дня началось не совсем обычно.

Вместо того, чтобы быстро по очереди принять душ и отправиться бронировать места на намеченные вчера цели, Лере срочно понадобилось сэкономить время и принять душ вдвоем. Вот, только не включайте воображение… Мы честно, безо всяких посторонних мыслей, пытались это время сэкономить. Как потом оказалось – напрасно. Вышло намного дольше, и с нервами. Если становился под душ я – воды не доставалось Лере, становилась Лера – нервничал я. Более-менее оптимальной позой, когда вода попадала на обоих, оказалась спинами друг к другу. Другие же позы сильно отвлекали от процедуры и призывали к естественным действиям. В общем, слегка на взводе, в чём мать родила, так и не получив должного удовольствия, мы вышли из душа.

– Тёма, я своими глазами видела… я не помню, как этот фильм называется… они стоят, на них льётся и всё нормально. Никто никому не мешает. Все довольны, никто не кипешует.

– Лер, ну как? По-всякому уже попробовали… Может, он у них крепился как-то по-особенному или размером был как зонтик.

– Нормального он у них размера был, как у всех! – повысила голос Лера.

– Ну, может, для них и нормальный, а нам, получается, одного на двоих не хватает.

– Значит, будем по отдельности пользоваться!

– Интересное кино, – возразил я. Ты будешь по часу экзальтировать там, а я от нетерпения с ума сходить?

– Нет, а что ты предлагаешь?

Диалог мог бы вызвать массу вопросов, услышь его, к примеру, посторонний человек. Но мы-то о душе… Я занёс было руку, чтобы, почесав в затылке, крепко подумать, как выйти из положения, как вдруг взгляд мой упал на зеркало шкафа-купе, в котором отражалась входная дверь нашего номера. Ручка двери была опущена вниз, словно с той стороны на нее кто-то облокотился. Я приложил палец к губам и показал Лере на зеркало.

– Ну, это уже ни в какие ворота! – вскипела она.

Схватив первое, что попалось ей под руку – свою сумочку, она направилась к двери.

– Стой! – схватил я её за руку. Давай без жертв. Есть один способ.

Еще задолго до женитьбы дядья рассказывали о способе отучения любопытных тёщ от подглядываний. Способ, говорили, очень действенный. Слышишь, что шебуршит под дверью – одеваешь наряд Адама – и дверь нараспашку. Всё, что она хотела – она видит, и смущенно ретируясь, больше не надоедает… или надоедает еще больше. Вот тут не угадаешь. Но попробовать, говорили, стоит.

Оставаясь всё еще в первозданном виде, я подошел к двери и распахнул её…

Молоденькая горничная, лет двадцати пяти, державшая в руке шланг пылесоса отпрыгнула от двери. Она замерла, смотря на меня с легкой брезгливостью, словно увидела перед собой летучую мышь. В следующее мгновение взгляд её непроизвольно скользнул на мои плечи, торс, живот и… замер чуть ниже. Еще через пару секунд неслышно включился пылесос, но почти сразу же выключился, а она, все еще не отрывая от меня взгляда, стала бесцельно водить выключенным пылесосом по полу.

– А мы думали теща пришла, – попробовал оправдаться я.

– Пусть заходит, Тёма! – крикнула Лера из комнаты, думая, что я разговариваю с Клавдией Степановой.