Нерукотворный

Маеджа сидела на берегу перед разбитым озером-окном и, схватившись за изувеченную руку, смотрела на беспощадное солнце. Оно не давало к себе притронуться, и теперь даже просто смотреть на светило было мучительно. И тогда богиня взвыла. Обретя запретную страсть за мгновение, она тут же её лишилась. Проклиная порядок вещей, Маеджа не желала мириться с этой потерей.

Она рыдала, умоляла невидимую силу позволить ей забрать солнце, взять его в руки и прижать к себе, чтобы вновь ощутить приятное тепло. Но никто её не слышал. Ответом служила привычная равнодушная тишина.

В один момент всё перевернулось: родные сады вдруг стали противны, мерцающие под ногами звёзды одним только видом своим вызывали тошноту, а шелест деревьев наваливался оглушительным грохотом. Маеджа не могла уйти, потому что её существование возможно лишь в этой реальности, в этом, созданном специально для неё, измерении. А солнце вот-вот исчезнет вновь, как только стеклянный шар, в котором она жила, унесётся вдаль. Этого Маеджа допустить никак не могла.

Она металась по берегу, пытаясь понять, как поступить. Из охрипшего от воплей горла доносился лишь слабый писк, а слезы всё никак не останавливались. В голову закралась мысль, что без заветного и желанного солнца жить нет смысла. И лишь подумав об этом, богиня решилась.

Если её лишили возможности видеть его и чувствовать, то пусть это будет подвластно хотя бы её части.

Маеджа принялась создавать дитя.

Отделив от себя небольшой сгусток тьмы дрожащими руками она ваяла создание, в которое желала вложить всю свою любовь и душу. Тьма оказалась очень податливой и мягкой, потому легко принимала любую форму. Но для того, чтобы всё получилось, были необходимы ещё и нити, сшивающие тело этого творения.

На думы времени не было. Солнце постепенно оставалось позади. И, не страшась нестерпимой боли, она вновь потянулась к светилу. Вцепившись в его луч, Маеджа стиснула зубы и потянула так сильно, как только могла. Богиня кричала во всё горло, и сады содрогались от её рёва. Несчастная терпела боль, пока её тело беспощадно покрывалось кошмарными ожогами, а длинный луч, врезающийся в кожу всё сильнее, будто тонкая струна, не желал отделяться от хозяина. Но в какой-то момент он вдруг поддался: воля Маеджи оказалась крепче. Оторвав его от солнца, богиня плакала и плакала целыми днями, изо всех сил стараясь стерпеть невероятные мучения, ведь её руки сочились кровью, а кожа была обожжена до костей.

Сидя на земле, перед окном в миры, она, переборов страдания, принялась-таки за дело.

И на то ушли долгие годы, ведь сотворение жизни требовало невероятных стараний и мастерства. Забыв про сон и отдых, игнорируя кровь и боль, хоть изувеченные руки и не слушались, она неустанно творила его. Своё дитя.

И когда, наконец, творение было закончено, Маедже осталось найти последнюю деталь: сердце, ведь без него ни жить, ни чувствовать дитя не сможет.

Не думая ни секунды, она решила отдать своё. Собравшись с мужеством и попрощавшись мысленно с родной обителью, богиня вонзила ослабшую руку в свою грудь и, впившись в бьющееся сердце трясущимися пальцами и ногтями, вырвала его, увидев невероятное. Чёрное, оно истекало смоляной кровью, но при этом источало яркий, дарующий тепло, свет.

За целые века светило полюбилось богине так сильно, что теперь поселилось в нём. Навсегда.

Будучи несчастной и одинокой, Маеджа не желала больше существовать. Отдав сердце своему созданию, она нежно поцеловала его в лоб, передав последнюю свою волю:

– Коснёшься света, а свет коснётся тебя. Я дарую тебе свободу и страсть. Повелеваю следовать этому пути. С началом твоей жизни моя угаснет здесь, но будет жить в тебе вовеки, – нашёптывая маленькому созданию на никому неизвестном языке, богиня роняла горькие слёзы.

А потом вдруг ощутила, как сотворённое тело наполняется жизнью.

Она не медлила. Страшась, что смерть вот-вот настигнет, и времени осталось мало, из последних сил богиня выглянула в разбитое окно.

Теряя сознание, Маеджа заметила пролетающий мимо пустующий мир, и не было в нём ничего, лишь остатки прежнего существования какой-то угаснувшей жизни: сухие деревья, мёрзлая почва и не успевшие иссохнуть реки. Держа в огромной ладони своё дитя, богиня вытянула руку в сторону этого безымянного мира, аккуратно уложив создание на землю.

Жизнь покидала её.

Взглянув на дитя в последний раз, Маеджа с истинной любовью гигантским пальцем коснулась его груди.

От нее исходило необычайное тепло, а внутри – биение.

Успокоившись, она ушла. Вернулась обратно, в свои одинокие холодные и пустые сады. Взглянув на солнце, которому до неё не было никакого дела, Маеджа легла на берег, обессилив окончательно.

В последний раз.

Веки опустились под тяжестью неизбежного конца.

Богиня уснула. Но теперь ей не суждено проснуться вновь.

В ту же секунду, видя печальный сон о несчастной богине, Баиюл проснулся, покинутый своей матерью. Сотворённый и тут же оставленный.

Открыв золотисто-жёлтые глаза, он узрел мрак, окутывающий всё вокруг. Только спокойный ветер ласково гладил длинные чёрные волосы, вызывая толпы мурашек, бегущих по бледной гладкой коже. В нос бил запах сырости и пыли – остатки предыдущей жизни.

Мир был пуст. Вероятно, когда-то Маеджа наслала на него тьму, и наступил хаос, уничтожив всё живое.

Пусть Баиюл только очнулся, он унаследовал от Маеджи её память и желание, потому знал, какой была её последняя воля. Ей противиться он не посмел бы, и сам мир, в который отправила его мать, перенял эту волю на себя.

Долго Баиюл не бездействовал. Встав на крепкие ноги, он пошёл вперёд, и с каждый шагом жизненная сила всё больше наполняла только что пробудившееся тело.

Приложив руку к груди, божественное дитя ощутил нечто удивительное: каждый стук его сердца, если как следует прислушаться, отзывался до боли знакомым эхом. То был голос Маеджи. Где-то глубоко внутри себя, в самых недосягаемых уголках новорожденной души, всё ещё ютились её частицы.

Множество богов, ступивших на путь протеста, сгинуло. Каждый из них отплатил сполна. Лишь единицам удалось прорвать этот купол, не позволяющий следовать своей воле. Вероятно, у Маеджи всё же получилось преступить запретную грань тем, что часть себя в лице сотворённого дитя она отправила за пределы своей тюрьмы.

Множество дней Баиюл шёл вперёд, останавливаясь лишь для того, чтобы как следует осмотреться. Взбираясь на лысые горы, минуя пустыни, он глазел вдаль, пытаясь заглянуть за горизонт. Свой мир Всеотец желал изучить досконально. Вокруг тысячи дорог, и каждая вела в неизвестность. С ней Баиюл столкнуться не боялся. Будто бы его глазами уснувшая навек богиня осматривала просторы, недоступные для неё.

Этот бескрайний континуум он решил назвать Ферасс.

Дни сменяли ночи, зимы уступали вёснам. Годы шли неумолимо быстро, но их течение дитя Маеджи не замечал.

Наткнувшись в своих путешествиях на горную реку, он уселся на берегу, вспомнив, как мать его смотрела на озёрную гладь, но не видела в ней своего отражения.

Эта река была настоящей. Она источала приятную прохладу и успокаивающий запах свежести. Стоило приблизиться, как маленькие блестящие капельки тут же упали на волосы и лицо – поток воды нёсся вперёд, ударяясь о камни и разбиваясь на жидкие осколки, словно стекло.

Баиюл опустил в неё руку, а потом вытащил. В ладошке оказался стекающий сквозь пальцы песок. Он совсем не подходил для придания формы. Тогда дитя Маеджи принялся рыть на берегу, неподалёку от воды, и обнаружил глину. Помяв её в руках, Баиюл понял, что эта порода сможет сохранить слепленную фигуру. Ловкие пальцы взялись за дело, и уже скоро первая заготовка начала обретать очертания. Слепленная голова выглядела пока ещё непримечательно, но Баиюл педантично и скрупулёзно работал над ней. Запачканный глиной, будто искусный скульптор, он с осторожностью ваял лицо будущему созданию. И днём и ночью его работа не прекращалась.

Постепенно голова обрела симпатичное лицо: на нём были прикрытые, пока что ещё спящие глаза, аккуратный нос, тонкие, но при этом очень красивые губы. А потом у головы появилось и тело. Не слишком высокое, но крепкое и стройное.

Баиюл не упускал из виду ни одну деталь. Каждый палец, каждый волос и даже ресница – всё имело огромное значение.

Вода из реки помогала сгладить неровности, а острые камни и ракушки легко отсекали лишнее. И однажды первое творение Баиюла было готово.

Усадив его перед собой, Создатель внимательно осмотрел глиняную фигуру. Много дней и ночей он ваял прекрасного юношу, чем-то даже похожим на него самого.

Довольный своей работой, Баиюл решил, что первая созданная им жизнь имела несравненно важное значение. Первая и неповторимая.

Взяв глиняную руку в свою, дитя Маеджи гладил изящную кисть. Потом коснулся красивого лица.

Как истинный создатель, Баиюл любил своё творение.

И взяв острую ракушку, он сделал глубокий порез на своей руке, чтобы кровь как следует вытекала. Такую же ранку пришлось сделать и на руке глиняного юноши, чтобы кровь проникала в неё и распространялась по жилам, наполняя тело жизнью.

А потом, словно от яблока, он отломил половину от своего сердца и поместил её в грудь фигуры. Оставалось лишь ждать.

И на глазах статуя начала обретать тепло и мягкость. Кожа из серой глиняной начала принимать тот же оттенок, что и у Баиюла. Волосы почернели, возымели иную структуру. А потом, спустя несколько дней, ресницы дрогнули, и творец замер в ожидании. Юноша медленно поднял тяжёлые веки, такими же золотисто-жёлтыми глазами взглянув на своего создателя. Он дышал, двигался, видел и слышал. Он был живым и настоящим.

– Твоё имя Бьерн, – произнёс Баиюл тихо. – А моё…

– Баиюл, – закончил фразу юноша. – Ты мне снился. Я тебя… откуда-то знаю.