Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера

Как обычно, все затянулось: оформление паспортов, виз. Амстердамская затея уже началась, оттуда ежедневно звонки, а мы всё еще в Москве.

Наконец – день отъезда.

Багажник издательского автомобиля принял потертый чемодан, перевязанный для крепости бельевой веревкой, и мы, словно на гигантской карусели, в два прыжка перенеслись над пропастью, разделяющей дом на Большой Спасской и аэропорт в Амстердаме.

Перед отъездом А.И. не то чтобы трусила, но все же беспокоилась: перенесет ли самолет. Опыт воздухоплавания у нее был. Как ни странно, в ссылке. Подняла тяжелое бревно, и – отслоилась сетчатка глаза. Она настояла, чтобы ее отправили к окулисту, и вместе с мешком писем и провожатым ее втиснули в почтовый самолет. Разбег. Кочки на земле сменили ямы воздушные, за час уболтало до рвоты.

Теперь же предстояло целых три часа полета. Будет ли тошнить в воздухе? Говорят, накануне нужно плотно поесть. А может быть, лучше лететь на голодный желудок?

Таможенный контроль. Таможенник молодой да ранний. С улыбкой многоопытного циника:

– А я думал, все Цветаевы давно уже за границей.

Взгляд его падает на небольшую медную икону, высвеченную рентгеном в сумочке Анастасии Ивановны. Объясняю: икона ей подарена на девяностолетие и в Москву возвратится вместе с хозяйкой.

Вызывают старшего. Тот долго рассматривает гравировку на обратной стороне, по-моему, больше из любопытства. Листает новенький паспорт, сверяясь с возрастом, зачем-то разглядывает небесно-голубые билеты голландской авиакомпании. Наконец все улаживается, иконка вписывается в таможенную декларацию.

Следующее: проверка на оружие. Пистолет, граната? Почему бы и нет. Не я ли подложил, чтобы пронести в самолет? Взгляды проверяющих подозрительно ощупывают ее, меня. Всякое здесь случается. А.И. безропотно отдает свою сумочку с иконой (что это – лагерная привычка к шмону?), а через минуту, миновав детектор на металл, приятно удивляется, получив ее назад.

Надо сказать, международная гильдия писательниц оказалась чрезвычайно предусмотрительной и практичной, приобретя для нас дорогие билеты. Какое это имеет значение – дорогие, дешевые? Кресла иные? Кормят лучше? Да если и так – лететь-то всего три часа. Так я думал. Но оказалось, дорогой билет позволяет просто позвонить в агентство и перенести свой вылет с одной даты на другую. Нам это очень пригодилось, когда началась волынка с паспортами и визами.

Надо ли говорить, что оба наши места находились в лучшей части самолета, и мы невольно оказались в компании холеных господ, видно, часто летающих по этому маршруту и вовсе не изумляющихся уюту салона и улыбкам стюардесс. Видавшее виды нескладное пальто А.И., ее черепашьего цвета вязаная шапочка – родная сестра той, зимней, из облезлой цигейки, на этом отутюженном фоне смотрелись отменным контрастом. Хорошо еще, что чемодан с веревкой и рюкзак были сданы в багаж и покоились где-то неподалеку во чреве нашей железной птицы.

Всегда интересно наблюдать реакцию присутствующих – от недоумения и сострадания до легкого шока – при ее появлении на публике в каком-нибудь мусорного вида пальто с бахромой на рукавах и цигейковой шапке, местами истертой до кожи. Был ли в этом некий ее «вызов обществу», «протест»? Если и был, то неосознанный. Протест против чрезмерных усилий ума, растраты его на несущественное. Никогда Анастасия Ивановна это специально не декларировала. «Люблю свои старые вещи, мне в них удобно. И в общем-то все равно, что вы об этом думаете». Можно понять это так.

И при этом с первой же минуты нельзя было не заметить яркую оригинальность ее личности. Почувствовала ли это стюардесса, или ее повышенное внимание относилось к преклонному возрасту пассажирки? Респектабельные господа впереди нас и рядом развернули свои пухлые, толщиной в палец газеты, набитые цифрами котировок, биржевых цен, с редкими островками текста, кто-то продолжал беседу, а А.И. подслеповато посмотрела в круглое окошко иллюминатора и тихонько перекрестилась.

Самолет уже выруливал на взлетную полосу. Здесь же, в салоне, все было как-то по-особому уютно. Легкие ритмические толчки на стыках бетонных плит, негромкий гул двигателей действовали убаюкивающе. Она задремала, уронив голову на грудь. Не проснулась и в тот момент, когда позади от нас двигатели, подвешенные к крыльям самолета, мощно взревели и машина, набирая скорость, понеслась по взлетной полосе, с каждой секундой все сильнее вдавливая пассажиров в их кресла.

Когда Анастасия Ивановна открыла глаза, аэродром был уже далеко внизу. Мимо нас тянулась волокнистая вата облаков, внизу под неестественным углом проваливалась земля с пашнями, извилистыми речками, подмосковными лесами.

– Как? Уже в воздухе? Совершенно не заметила.

…Нежный, тающий во рту копченый лосось, камамбер, салат, маслины – все это после скромных московских обедов!

Из спинки стоящего впереди кресла выдвинут портативный столик, на него в отдельном судке подают тушеную морковь и зеленый горошек к мясу. А.И. заботливо перекладывает сочный бифштекс на мою тарелку со свойственной ей веротерпимостью к моему невегетарианству. На десерт – взбитые сливки со свежей клубникой. Но прежде по глотку красного вина – за наше необычное путешествие. Шутка ли – на высоте десять тысяч метров!

И несколько возбужденная вином, полетом, А.И. вдруг с подъемом начала читать любимые ее матерью и Мариной стихи Толстого, Алексея Константиновича.

Други, вы слышите ль крик
оглушительный:
«…Много ли вас остается, мечтатели?
Сдайтеся натиску нового времени!
Мир отрезвился, прошли увлечения —
Где ж устоять вам, отжившему племени,
Против течения?»
Други, не верьте! Все та же единая
Сила нас манит к себе неизвестная,
Та же пленяет нас песнь соловьиная,
Те же нас радуют звезды небесные!
Правда все та же!
Средь мрака ненастного
Верьте чудесной звезде вдохновения,
Смело гребите во имя прекрасного,
Против течения!

Я уже слышал однажды, как она их читала, но здесь, в полете, это звучит необыкновенно. Рядом в иллюминаторе глубокая синева неба, близость космоса. Луна еще не села то ли уже поднялась. Рокочут моторы, увлекающие нас к неведомой Голландии. И этот голос с виолончельным отливом. Она читает мастерски и в то же время безыскусно. Ей хочется дать эти стихи – дать возможность слушателю зримо почувствовать движение мысли, ее оттенки.

Сидевшие рядом деловые господа уже сняли пиджаки, пригубливали кто коньяк, кто пиво, с интересом и удивлением повертывали головы в нашу сторону. Один даже не утерпел, шепотом спросил у меня, кто эта пожилая дама. Я объяснил: русская писательница, Конгресс в Амстердаме, книжная ярмарка. Он понимающе закивал. Да, да, он слышал об этом, но Конгресс, кажется, уже начался…

Закончив читать, Анастасия Ивановна, гася пафос, шутливо добавила:

– Нечто вроде глотка поэтического вина в облаках.

Самолет начал снижаться. В круглом окошке, как в окуляре микроскопа, размытые очертания земли обрели резкость. Под крылом прошли красные черепичные крыши, ослепительно сверкнуло солнце, отразившись от стекол оранжерей. И вскоре раздались аплодисменты пассажиров позади нас, в экономическом классе самолета – скорее российская, чем европейская традиция отмечать искусство пилота, благополучно посадившего тяжелую машину на бетонную полосу.

Но прежде чем выпустить уже поднявшихся со своих мест пассажиров, стюардесса с необыкновенными глазами Джульетты Мазины из «Ночей Кабирии» подошла к нам и, подав руку Анастасии Ивановне, подвела ее к двери, передав другой, уже не склонной к улыбкам (скорее стиль деловитой учтивости) девушке в такой же элегантной сине-голубой форме Королевской воздухоплавательной компании. Вот здесь-то и выяснилось, на что способна KLM!

Мы миновали устланную ковром трубу-переход между самолетом и зданием аэровокзала и оказались перед открытым, похожим на игрушечный автомобильчиком. А.И. после некоторого удивления и замешательства села рядом с каэлэмовской девушкой, а я устроился сзади в открытом багажном отсеке, и мы славно покатили в аэровокзальной, почти московской по разнообразию лиц и скученности, толпе.

Время от времени, когда впереди особенно сгущалось, девушка негромко произносила какое-то слово. Публика расступалась, давая дорогу, и мы благополучно ехали дальше, пока не оказались в том месте, где нас встречали голландские Татьяны. Не представляю, как весь этот путь – почти с километр – моя немолодая спутница смогла бы преодолеть, не будь этого замечательного средства передвижения внутри аэровокзала.

Такси – холеный «Мерседес», арендованный устроителями Конгресса. Мы вместе с двумя голландскими Татьянами мчимся в нем по автобану в Амстердам, в центр города в мельтешении разноцветных, всевозможных оттенков серого, коричневого, карамельного, слитых в одну линию и как бы сросшихся боками классических голландских особняков.

Голландия – сказочная страна. Я во многих была за долгую мою жизнь. Я бывала в Италии, Швейцарии, Германии, во Франции – юность, зрелость и старость – и вот без двух месяцев девяносто восемь увидела Голландию. Именно о ней говорю: «сказочная»…

Лист бумаги, исписанный ее петлистыми буквами, успел пожелтеть за эти годы! Я разглядываю его, наверно, с той же пристальностью, с какой Шампольон рассматривал древнеегипетскую клинопись, и, удивительное дело, читаю почти со второй попытки, проникаю практически без труда в суть изложенного.

Да, так все и было – ощущение сказочности. Гостиница называлась «Красный лев», и в отведенном номере ждал большой букет мелких кремовых роз вперемешку с дымчатыми лилиями. И ваза с фруктами. Сейчас такие отборные «выставочные» экземпляры бананов, персиков, яблок можно увидеть и на наших улицах, а в 92-м году все это казалось футуристически-райским изобилием.

Как описать наш первый вечер в Амстердаме, блеск реки и каналов, мосты, отраженные в воде, сросшиеся в единое целое кварталы разноцветных старинных особняков!

Узкие тротуары старых улиц не вмещают нас четверых. Меж двух Татьян миниатюрная Анастасия Ивановна – как лягушка-путешественница из гаршинской сказки. Я же – позади, с чувством тревоги и беспокойства за темп, навязанный ей нашими молодыми провожатыми. На улицах еще много людей, но уже спускается откуда-то с небес северная зеркальная тишина. Свет неба отражается в каналах, и среди этого июльского благоденствия возбужденная речь, раскаты смеха особенно явственны, а порой и громки.

Зажигались окна, непривычные интерьеры с розоватым деревом потолков, внутренних лестниц, все окна – незанавешенные, демонстративно открыты взглядам.

Неожиданно с противоположной стороны канала послышался баритон, знакомая оперная мелодия. Нет, я не ошибся. Напористый сочный баритон разрастался, его подхватывали другие голоса, распахивались двери ресторанчиков, оттуда, словно на сцену, выходили всё новые участники этого невероятного, похожего на театральное, действа.

С удивлением Алисы в сказочной стране А.И. пыталась понять по нашим лицам – что происходит.

Между тем марш из «Аиды» разрастался, перелетал на другой берег канала. Оттуда ему вторили такие же победно-наступательные звуки. «Массовка» уже шла по обеим сторонам канала, вовлекая новых участников. Татьяны охотно поясняли, что как раз сегодня закончились занятия в университете и студенты по традиции отмечают это выдающееся событие возлияниями и шумным пением.

– Когда-то в России так праздновали Татьянин день, – восхищенно комментировала Анастасия Ивановна.

Мягкая и как будто немного виноватая улыбка, словно стесняется своего высокого происхождения, чу?дные темные глаза.

Мария Николаевна Львова. Мы познакомились с ней в «Русской православной зарубежной церкви» – так было написано на скромной табличке у одного из подъездов большого здания. И все последующие дни прошли под знаком ее присутствия. Оно вносило в нашу жизнь в Голландии свою краску – чистую и тоже как будто немного сказочную. Служил молодой темноволосый священник, прислуживали мальчики-подростки.

Церковь – что-то вроде квартиры, очень скромно убрана, бумажные иконки. Обстановка почти домашняя. Кроме нас с А.И., двух Татьян и Марии Николаевны Львовой, еще две пожилые дамы, плохо понимающие по-русски.