Дурак, шут, вор и чёрт. Исторические корни бытовой сказки

Обратившись к изучению образа героя волшебной сказки, E.?М. Мелетинский в работе «Герой волшебной сказки. Происхождение образа» затрагивает и образ дурака в сказке бытовой?[9 - Мелетинский Е.?М. Герои волшебной сказки: Происхождение образа. М., 1958. С. 233.], анекдотической и новеллистической?[10 - Там же. С. 240.], по терминологии исследователя. Автор указывает на то, что «некоторые анекдоты о глупцах, зафиксированные у различных народов земного шара, отражают критически переосмысленные мифологические, анимистические, тотемистические, шаманистские представления»?[11 - Мелетинский Е.?М. Герои волшебной сказки. С. 237.].

«Анекдоты о глупцах в значительной степени представляют собой комическую реакцию на мифологические представления первобытного фольклора. Они дискредитируют отжившие и отживающие черты первобытной идеологии, отчасти и более поздние религиозные представления и т. д.»?[12 - Там же. С. 239.]. Выводы относительно доисторических отражений в бытовых сказках иллюстрируются в работе E.?М. Мелетинского также и русским материалом. При несомненной пользе сделанных наблюдений нельзя согласиться с ними в том, что доисторические представления в сказках о дураках «критически переосмыслены» или «дискредитируют отжившие и отживающие черты первобытной идеологии»?[13 - Там же. С. 236–240.]. Ведь в современной сказочнику действительности сами по себе доисторические представления не могут подвергаться ни критическому (т. е. сознательному) переосмыслению, ни дискредитации, так как в большинстве своем относятся к явлениям, давно не существующим реально. Сохранившиеся же в действительности доисторические пережитки обычно так далеки от сказочных мотивов, что не ассоциируются с ними не только сказочниками, но и многими исследователями.

Нельзя согласиться также и с теми ограничениями, которые налагает E.?М. Мелетинский на свои выводы. Речь должна идти не только о «некоторых анекдотах о глупцах», о значительной степени важности доисторического элемента в них, и не только о бытовых сказках о дураках и шутах. Доисторические отражения, как мы пытаемся показать, – обязательный и специфический жанровый признак бытовых сказок вообще. Слова Е.?М. Мелетинского: «Герой анекдотической и новеллистической сказки – не только глупец, “дурак набитый”, но и хитрец, плут, который прикидывается простачком»?[14 - Там же. С. 240.], – должны быть отнесены и к сказкам о мороке, о разрешении трудных задач и мудрых отгадчиках, о воре, и вообще ко всем бытовым сказкам, о которых идет речь в настоящей работе (см.: Заключение).

В.?П. Аникин считает, что герой-дурак бытовой сказки перешел в этот исторически новый жанр из сказки волшебной. Отсюда – его связь с доисторическими представлениями и мифическими силами («Мир изменился, а герой остался прежним»?[15 - Аникин В.?П. Русская народная сказка: Пособие для учителей. 2-е изд. М., 1977 (1-е изд. – М., 1959).]).

Некоторые сюжеты бытовой сказки исторически выводятся из волшебной в работе У.?С. Конкки?[16 - Конкка У.?С. Карельская сатирическая сказка. М.; Л., 1965. С. 20–74. В понимании происхождения и смысла образа дурака бытовой сказки У.?С. Конкка следует В.?П. Аникину и Е.?М. Мелетинскому (Там же. С. 129–132). – Прим. В. Ш.], хотя более убедительны, по нашему мнению, наблюдения Е.?М. Мелетинского, считающего линии развития волшебной и бытовой сказок независимыми?[17 - Мелетинский Е.?М. Герои волшебной сказки; см. также: Он же. Происхождение героического эпоса. М., 1963. С. 32, 42, 50–51, 55–57. – Прим. В. Ш.]. Настоящая работа подтверждает вывод о независимости бытовой сказки от волшебной. Но противопоставление дурака волшебной сказки дураку бытовой выглядит у Е.?М. Мелетинского сомнительно. «Не следует забывать, – пишет исследователь, – что волшебная сказка, возникшая в определенную эпоху, на определенной идеологической почве, не отражает всех сторон народного, или, точнее, крестьянского, мировоззрения на протяжении его развития. Бытовая сказка, отражающая другие стороны народного мировоззрения, ставит на место пассивного героя активного, часто называя его также Иванушкой-дурачком. Герой бытовой сказки тоже социально обездоленный, но он борется против угнетателей: барина, попа, злого царя, генерала»?[18 - Мелетинский Е.?М. Герои волшебной сказки. С. 233.]. Несправедливость такого вывода наглядна по отношению к таким героям бытовой сказки, как набитый дурак, дурак, терпящий насмешки и глумление. С другой стороны, пассивность дурака волшебной сказки относительна и часто обманчива.

Вопрос об образах так называемой низшей мифологии в бытовой сказке специально разрабатывался Э.?В. Померанцевой?[19 - Померанцева Э.?В. Образы низшей мифологии в русской бытовой сказке // Современные проблемы фольклора. Вологда, 1971. С. 68–76; Она же. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975; Она же. Рассказы о колдунах и колдовстве // Ученые записки ТГУ. Тарту, 1975. Вып. 394. С. 88–95. – Прим. В. Ш.]. Хотя в работах Э.?В. Померанцевой речь идет главным образом о персонажах поздних народных верований (XVIII–XX вв.), встречающихся и в бытовой сказке, и в народных суевериях, автор указывает и на доисторические мифологические корни этих образов. «Общепринятым является мнение, – пишет она, – что для русской сказочной традиции, в отличие от фольклора многих других народов, якобы характерно то, что в сказках не фигурируют персонажи народных верований. На самом деле это не совсем так. Несмотря на то что русская устная проза ощутимо делится на два основных вида, резко отличающихся друг от друга системой образов, ассортиментом сюжетов, характером изобразительных средств, а главное – установкой либо на поэтический вымысел, либо на истинность, фактологичность повествования, мы все же, как известно, легко обнаруживаем древние мифологические корни многих бытующих в наше время сказочных сюжетов и образов»?[20 - Померанцева Э.?В. Образы низшей мифологии в русской бытовой сказке. С. 69.].

За исключением вышеназванных работ (подчеркнем еще раз, что речь идет об изучении только русской бытовой сказки?[21 - Бытовая сказка у русских сплошь и рядом совсем не то, что сказка под тем же названием (научным) у некоторых народов Австралии, Океании, Африки. – Прим. В. Ш.]), идея об автономном источнике бытовых сюжетов в явлениях доисторического прошлого специально не разрабатывалась. Бытовая сказка во второй половине XIX в. в ее отношении к мифологическому наследию обычно противопоставлялась сказке волшебной. «Дифференциация производилась по принципу противопоставления мифологической и бытовой основы»?[22 - Вавилова М.?А. Термин «бытовая сказка» и объем понятия, обозначаемого этим термином // Аспирантский сборник. Вып. I (гуманитарные науки). Вологда, 1972. С. 124.]. «Сам термин “бытовая сказка” – условный»?[23 - Там же.]. Противопоставление бытовой сказки волшебной по поводу мифологических или современных бытовых отражений сохранилось во многих работах и позднее. М.?А. Вавилова убедительно проследила историю развития понятия «бытовая сказка»?[24 - Там же. С. 123–130.]. Отдельные наблюдения над доисторическими отголосками в бытовой сказке делались и по иным поводам, не имеющим отношения к жанру бытовой сказки в целом. Так, например, В.?Я. Пропп при исследовании доисторических корней волшебной сказки касается также и сказки бытовой. В связи с одним из вариантов сказки о дураке (СУС?[25 - Сравнительный указатель сюжетов: Восточнославянская сказка / Сост. Л.?Г. Бараг, И.?П. Березовский, К.?П. Кабашников, Н.?В. Новиков; отв. ред. К.?В. Чистов. Л., 1979 (здесь и далее – СУС).] 1685 А*: «Дурак ставит капкан около дома» – СУС 1643: «Дурак и береза») В.?Я. Пропп замечает, что мотив «дурак приводит корову на могилу матери» в доисторической его форме восходит к обряду жертвоприношений на могиле покойных родителей, в сказке одаривающих того, кто этот обряд совершает?[26 - Пропп В.?Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. Л., 1986. С. 145–150.].

Все вышесказанное делает излишним специальный историографический обзор очень обширной литературы, поскольку в ней бытовая сказка в аспекте предлагаемого здесь исследования почти не затрагивается. Указания на отдельные наблюдения, касающиеся темы данной работы, перенесены поэтому в соответствующие главы настоящего исследования. М.?А. Вавилова писала, что «одна группа исследователей?[27 - Названы работы: Сакали М.?А. Туркменский сказочный эпос. Ашхабад, 1956; Конкка У.?С. Карельская сатирическая сказка; Аникин В.?П. Русская народная сказка: Пособие для учителей. 1-е изд. М., 1959. По поводу работы В.?П. Аникина сделано такое замечание: «Правда, вместо термина “бытовая” Аникин употребляет термин “новеллистическая”, но принцип отбора материала тот же» (Вавилова М.?А. Термин «бытовая сказка» и объем понятия, обозначаемого этим термином. С. 130). – Прим. В. Ш.] считает понятие “бытовая сказка” обобщающим по отношению к авантюрным, новеллистическим, сатирическим сказкам»; «вторая группа исследователей?[28 - Указываются такие работы: Чичеров В.?И. Русское народное поэтическое творчество. М., 1959; Померанцева Э.?В. Судьбы русской сказки. М., 1965; Сироткин М.?Я. Чувашский фольклор. Чебоксары, 1965; Евсеев В.?Я. Карельский фольклор в историческом освещении. Л., 1968 (Вавилова М.?А. Термин «бытовая сказка» и объем понятия, обозначаемого этим термином. С. 130). – Прим. В. Ш.] сужает <…> объем бытовой сказки, ограничивая ее сатирической тематикой»?[29 - Вавилова М.?А. Термин «бытовая сказка» и объем понятия, обозначаемого этим термином. С. 127.].

Сказка бытовая, как мы пытаемся показать, ни по композиции, ни по происхождению, ни по типу героев и конфликта не сливается со смежными сказочными жанровыми разновидностями.

Большинство работ, посвященных собственно бытовым сказкам, рассматривает не жанр в целом, а лишь те сюжеты, в которых сказочный смех направлен на социальных врагов народа (барин, поп, судья, генерал и т. п.). В этих сказках мы сталкиваемся с народной сатирой. Изучение сказочной сатиры, возможно, и необходимо, но подходить к жанру бытовой сказки как сатирическому вообще или противопоставлять «сатирические сказки» бытовым «несатирическим» было бы ошибкой?[30 - Нет необходимости называть здесь все многочисленные работы, посвященные сатире в бытовых сказках, так как подробную сводку читатель найдет в современных библиографических указателях по русской фольклористике: РФБУ (Русский фольклор: Библиографический указатель), 1881–1900 / Сост. Т.?Г. Иванова. Л., 1990; 1901–1916 / Сост. М.?Я. Мельц. Л., 1981; 1917–1944 / Сост. М.?Я. Мельц. Л., 1966; 1945–1959 / Сост. М.?Я. Мельц. Л., 1961; 1960–1965 / Сост. М.?Я. Мельц. Л., 1967; 1966–1975. Ч. 1 / Сост. М.?Я. Мельц. Л., 1984; 1966–1975. Ч. 2 / Сост. М.?Я. Мельц. Л., 1985; 1976–1980 / Сост. Т.?Г. Иванова. Л., 1987; 1981–1985 / Сост. Т.?Г. Иванова. СПб., 1993; 1800–1855 / Сост. Т.?Г. Иванова. СПб., 1996; 1991–1995 / Сост. Т.?Г. Иванова, М.?В. Рейли. СПб., 2001. – Прим. В. Ш.]. Сказки о дураках при таком подходе могут казаться и действительно представляются некоторым авторам сатирой на глупость, встречающуюся в самом народе. То же самое относится к сказочным супругам, которые могут представиться обличительной карикатурой на мужей и жен. Не совсем ясно в таком случае, и как понимать те сказочные мотивы о хитроумном воре, в которых тот обворовывает или высмеивает не классового врага, а своего же брата мужика (родителей, пахарей и т. п.). «Наиболее характерными для народной сказочной сатиры являются две группы сказок: а) сказки, отразившие социальные антагонистические противоречия, и б) сказки, осмеивающие недостатки в народном быту», – пишет, например, Е.?Ф. Тарасенкова?[31 - Тарасенкова Е.?Ф. Жанровое своеобразие русских народных сатирических сказок // Русский фольклор: Материалы и исследования. II. М.; Л., 1957. С. 62.]. «В сказках второй группы, – считает исследователь, – обличаются невежество, глупость, леность, упрямство, вероломство и другие пороки в быту самого народа, порожденные социальными условиями жизни в эксплуататорском обществе. Здесь сатирическое обличение – и насмешки направлены на то, чтобы указать недостатки и тем помочь избавиться от них. Глупость отдельных людей высмеивается в различных ее проявлениях. Сатирически рисуются образы глупцов, которые не умеют делать самых простых вещей, образ набитого дурака, который делает все невпопад, вопреки здравому смыслу»?[32 - Там же. С. 64.].

Более смягченную форму той же мысли придает У.?С. Конкка: «Многие сказковеды вообще не признают юмористической сказки как жанровой разновидности, причисляя юмористические сказки к сатирическим. Кроме подлинно сатирических сказок, высмеивающих зло, мешающее прогрессу общества, к группе сатирических сказок причисляются и те, которые высмеивают разные недостатки в крестьянской среде (лень, глупость, упрямство, женскую строптивость, болтливость и т. д.). При этом не учитывается, что в этой тематической группе сказок есть и юмористические, и сатирические сказки»?[33 - Конкка У.?С. Карельская сатирическая сказка. С. 6.]. «В юмористических сказках народ <…> высмеивает свои собственные слабости: глупость, упрямство, лень, бесхозяйственность и другие черты, являющиеся одновременно общечеловеческими недостатками. Юмор этих сказок мягок и простодушен»?[34 - Там же. С. 127.].

Нам представляется, что в самих бытовых сказках нет противопоставления сюжетов по наличию или отсутствию в них сатирического обличения, бытовая сказка – единый жанр, в котором всегда присутствует смех, имеющий характерные признаки, общие для всех сказочных сюжетов. Поэтому, с нашей точки зрения, правы те исследователи, которые не подразделяют бытовую сказку на взаимно противоположные подвиды. Как целое рассматривают, например, бытовую сказку В.?П. Аникин, Н.?М. Ведерникова?[35 - Аникин В.?П. Русская народная сказка. С. 167–193; см.: Ведерникова Н.?М. Русская народная сказка. М., 1975. С. 91–115. – Прим. В. Ш.]. Характерно, что и герой-дурак такой сказки представлен в работах В.?П. Аникина и Н.?М. Ведерниковой как сложный, глубокий и противоречивый фольклорный тип. В.?П. Аникин прав, когда говорит о противоречивой двойственности дурака. Герой сказки смешон и беспомощен в обычных житейских ситуациях, но «черты внутреннего душевного благородства героя возвышают Ивана над другими персонажами сказки»?[36 - Аникин В.?П. Русская народная сказка. С. 172.]. «Иван-дурак – своеобразный выразитель донкихотства в специфических условиях городского и крестьянского быта на Руси»?[37 - Там же.]. Бытовая сказка утверждает нравственный идеал. «Не превращая Ивана-дурака в идеального героя, сказочники излагали свои идеалы добра и справедливости»?[38 - Там же.].

Вместе с тем наше исследование доказывает, что В.?П. Аникин ошибочно возводит героя бытовой сказки к герою-дураку и неубедительно рисует нравственный мир героя, прибегая к христианизированным категориям («Иван чужд корысти, праведен и чист душой, никого не обидит, не побьет»?[39 - Там же. Подобное представление имеет научную традицию, связанную с интересными работами А.?М. Смирнова, например: Смирнов А.?М. Иванушка-дурачок // Вопросы жизни. 1905. № 12. С. 5–73. – Прим. В. Ш.]. На самом же деле в сказке герой-дурак убивает собаку, дьячка, обрубает ноги лошади и т. п.). В конечном счете дело сводится к тому, что ни герой, ни сказочный смех не могут быть правильно поняты без исследования их доисторических предпосылок. «Безумные поступки Иванушки-дурачка, – замечает Н.?М. Ведерникова, – как бы наполнены особым смыслом, продиктованы внутренними побуждениями сделать доброе дело. <…> И потому доброта и незнание Иванушкой-дурачком самого обычного не получают явного осуждения. Мало того, отсутствие разума и бедность компенсируются случаем: “дуракам везет”, “дуракам счастье”. Однако в народной трактовке образа Иванушки-дурачка уже явно наметилась другая тенденция. Не случайно сюжеты этого типа часто контаминируются с сюжетами сказок о глупцах. <…> В таких сказках сатирическое изображение Ивана-дурака становится более явным. Оценка его сказочными персонажами согласуется с оценкой слушателей. Примечательна и такая деталь: глупость часто ведет к жестокости»?[40 - Ведерникова Н.?М. Русская народная сказка. С. 105.].

Мысль исследователя представляется нам незавершенной. Незавершенность ее в том, что противоречия цельного художественного фольклорного образа рассматриваются в единстве. Перед нами не один образ, а два, в то время как в сказке это один и тот же фольклорный тип в различных ракурсах.

Особо следует сказать об изучении бытовой сказки других народов. В качестве примера можно указать на работу Е.?Д. Турсунова «Генезис казахской бытовой сказки в аспекте связи с первобытным фольклором»?[41 - Турсунова Е.?Д. Генезис казахской бытовой сказки в аспекте связи с первобытным фольклором. Алма-Ата, 1973.]. Подобные исследования в будущем могут послужить целям международного сравнения и в конечном итоге изучению бытовой сказки как мирового явления?[42 - Последний абзац Вступления оговаривает принципы оформления диссертационной монографии. – Прим. В. Ш.].

Глава 1

Выделение жанра бытовой сказки

Не существует проблемы разграничения сказок новеллистических и бытовых со сказками кумулятивными, о животных, волшебными. Проблема возникает, когда мы пытаемся отделить бытовые сказки от новеллистических. Сказочные виды или жанры различаются не названиями, а художественными признаками. Признаки эти в своей совокупности первичны, названия вторичны и всегда в большей или меньшей степени условны.

К существенным и определяющим признакам сказочных жанровых разновидностей относятся: композиция, генезис, типология героев и характер содержания (отношение к действительности; явления, отраженные в сказке). Этот вывод не нов. Структурное исследование волшебной сказки велось В.?Я. Проппом в тесной связи с генетическим ее изучением. «“Морфология”?[43 - Пропп В.?Я. Морфология сказки. М., 1928.] и “Историческое корни”?[44 - Пропп В.?Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.] представляют собой как бы две части или два тома одного большого труда. Второй прямо вытекает из первого, первый есть предпосылка второго»?[45 - Пропп В.?Я. Структурное и историческое изучение волшебной сказки // Пропп В.?Я. Фольклор и действительность: Избр. статьи. М., 1976. С. 138.]. Такое изучение давало возможность не только объяснить структуру волшебной сказки, но и избегать преувеличений и ошибок. Оно было необходимым условием содержательного посюжетного изучения волшебной сказки. Метод, предложенный В.?Я. Проппом, был подготовлен достижениями европейской филологии, фольклористики и искусствознания конца XIX – начала XX в. Так, например, идея «морфологии сказки» была выдвинута в русской науке А.?Н. Веселовским. «Было бы интересно, – замечает он, – сделать морфологию сказки и проследить ее развитие от простейших сказочных моментов до их наиболее сложных комбинаций»?[46 - Веселовский А.?Н. Из лекций по истории эпоса // Веселовский А.?Н. Историческая поэтика. Л., 1940. С. 455.]. Важно подчеркнуть, что идея морфологии у А.?Н. Веселовского вырастает из всего предшествующего генетического изучения сказки. А.?И. Никифоров не отрывает морфологию от изучения содержания сказки?[47 - Никифоров А.?И. К вопросу о морфологическом изучении народной сказки // Сб. статей в честь академика А.?И. Соболевского. Т. СІ. № 3: Сб. русского языка и словесности АН СССР. Л., 1928. С. 173–178.]. В этом сказалось резкое расхождение идей фольклористики с установками формальной школы. Иностранные предшественники морфологического изучения волшебной сказки указаны самим В.?Я. Проппом в «Морфологии сказки».

Показательно для истории нового метода, что идеи морфологии (в системе иной терминологии) были выдвинуты не только в филологии и фольклористике, но и в искусствоведении. Новый метод опирался на наследие Гёте, к которому обратился и В.?Я. Пропп. В работах Г. Вельфлина наиболее ярко продемонстрировано было единство морфологического, генетического и содержательного анализа произведений европейской живописи эпохи Средневековья и Возрождения. Фундаментальные элементы художественной формы в специфических сочетаниях (т. е. их композиция, морфология) выделяются и изучаются им в качестве предпосылки к историческому и содержательному осмыслению?[48 - Особенно в: Вельфлин Г. Основные понятия теории искусств. М., 1930 (Kunstgeschichtliche Grundbegriffe. Das Problem der Stilentwicrelung in der bildenden Kunst. 1915).]. «Книга должна помочь выработать те понятия, благодаря которым только и станет возможным точное историческое представление»?[49 - Вельфлин Г. Искусство Италии и Германии эпохи Ренессанса. М., 1934 (Die Kunst der Renaissance Italien und das deutsche Formgefuhl. 1932). С. 60.]; «речь идет не о единичных произведениях искусства, а только об основном чувстве формы, не об искусстве как таковом, но только о предпосылках искусства», – замечает Г. Вельфлин по поводу своего метода?[50 - Там же. С. 66.].

Можно было бы показать необходимость сопутствующего генетического изучения не только волшебной, но и любых других видов сказки для определения закономерностей ее композиции. В полной мере это относится к сказкам новеллистическим и бытовым. Вопрос о выделении этих видов и их разграничении – один из самых острых в современном сказковедении. Бытовые и новеллистические сказки иногда не различаются, иногда выделяются новеллистические сказки, а бытовые относятся к анекдотам или анекдотическим сказкам. Между тем, с точки зрения генезиса и композиции, новеллистические и бытовые сказки представляют собой реально существующие и различные сказочные виды.

В настоящей главе невозможно развернуть и подробно аргументировать предыдущее положение. Поэтому здесь дается лишь изложение самых существенных выводов, цель которого состоит в том, чтобы определить основания для разграничения бытовых и новеллистических сюжетов. В дальнейшем нам предстоит углубиться в изучение выделяемой здесь бытовой сказки, подробно разрабатывая те вопросы, которые в этой главе лишь намечены.

С точки зрения композиции волшебной сказки, новеллистические сюжеты представляют собой разработку до самостоятельного сюжета отдельных волшебных мотивов. Это как бы осколки волшебной сказки, обработанные в ходе фольклорного бытования и вставленные в особую сюжетную оправу. Таковы, например, новеллистические сказки о разбойниках (СУС 950–973: «О разбойниках и ворах»). К этим сюжетам следует причислить и тип (по СУС) 676: «Два брата и сорок разбойников» («Али Баба»). В них изображается разбой отнюдь не в его исторических и бытовых, правдоподобных формах. Такой разбой находит отражение, например, в народных лирических песнях о разбойниках. В сказках же перед нами дальнейшая переработка волшебного элемента, связанного с первобытным институтом мужских домов, с мужской коммуной юношей, прошедших обряд инициации?[51 - Пропп В.?Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. С. 112–146.]. Это легко доказывается детальным сопоставлением новеллистического сюжета и волшебных сказочных мотивов. К отдельным мотивам волшебной сказки восходит и новеллистический сюжет о бесстрашном барине, парне и т. д. (СУС 326 В*).

С точки зрения волшебной сказки, в новеллистическом сюжете перед нами – разработка мотива благодарного мертвеца (СУС 506 В; 507; 508; 508*; 508**), пришедшего на смену более архаическим волшебным мотивам помощи герою со стороны покойных родителей?[52 - Там же. С. 146–154.]. «С падением культа предков отпадает отец, остается мертвец как таковой. Совершенно отпадает испытание, на передний план выдвигается услуга. Так создается образ «благодарного мертвеца», который точно так же, как и отец и яга, дарит коня или иное волшебное средство. Этот случай – наиболее поздний из всей этой группы», – пишет В.?Я. Пропп?[53 - Там же. С. 154.].

К новеллистическим сюжетам на выдвигаемых основаниях должен быть отнесен, например, и сказочный сюжет о муже на свадьбе жены (СУС 974). В.?Я. Пропп в «Исторических корнях волшебной сказки» убедительно прослеживает историко-бытовые истоки волшебных мотивов о муже на свадьбе жены и жены на свадьбе мужа, связывая их с институтом посвящения в родовом охотничьем обществе?[54 - См.: Пропп В.?Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. С. 131–133, 138–139. – Прим. В. Ш.]. Сказки о героях, разрешающих трудные задачи или отгадывающих замысловатые загадки ввиду предстоящей женитьбы (СУС 850–862: «Женитьба на царевне (похищение красавицы)»); о героинях, тем же путем находящих себе мужа (СУС 870–877: «Девушка выходит замуж за царевича (царя, барина)»), относятся в своем большинстве к новеллистическим сюжетам. К ним, кстати, относит их и указатель Аарне-Андреева. Загадка и трудная задача как препятствие на пути к женитьбе, как неизбежное условие такой женитьбы, как средство, с помощью которого добывают супругу, – один из характернейших элементов волшебной сказки, наследуемых сказкой новеллистической. Этот вывод убедительно подтверждается исследованием И.?М. Колесницкой «Загадка в сказке»?[55 - Колесницкая И.?М. Загадка в сказке // Ученые записки ЛГУ. Сер. филологических наук. Л., 1941. Вып. 12. № 81. С. 98–142.].

Однако грань, отделяющая новеллистическую сказку от волшебной, может быть определена только путем структурного изучения сюжетов. Те сказки, которые обнаружат известную структуру волшебной сказки, к новеллистическим отнесены быть не могут. С точки же зрения содержательной, сюжетное различие между тем и другим видом сказок, разрабатывающих мотивы загадок и трудных задач, очень зыбко, неуловимо, что и понятно, так как новеллистическая сказка исподволь и постепенно возникала на почве волшебной сказочной сюжетики. К новеллистическим же сказкам на основании их генетической связи и зависимости от волшебных мотивов должны быть причислены и сюжеты о герое, усмиряющем гордую, строптивую невесту или новобрачную (СУС 900; 901). Что касается сказок о супружеской жизни и отношениях супругов (или возможных супругов, любовников и т. п.), то те из них, в которых муж и жена представлены разновидностью сказочных дураков или шутов, должны быть отнесены к бытовым сказкам (соответствующие сюжеты из разделов СУС: «Муж исправляет жену» (900–904); «О супругах» (1350–1378 С*); «О глупых женах и хозяйках» (1380–1395*); «О злых, ленивых, хитрых женах и их мужьях» (1405–1429***); «О глупых супружеских парах» (1430–1435**); «О женщинах (девушках)» (1440–1448*); «О невестах» (1450–1468*); «О старых девах» (1476–1479*); «Прочие анекдоты о женщинах» (1510–1510 А*)). Сказки об исправлении невесты или новобрачной имеют своим истоком волшебный мотив об усмирении жены, готовой и способной погубить мужа во время первой брачной ночи?[56 - Пропп В.?Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. С. 298–351.].

Тесная связь с волшебной сказкой как с источником новеллистического сюжета может быть прослежена подробно и исчерпывающим образом. Это не входит в задачи настоящего исследования. Такая работа по генетическому анализу новеллистических сюжетов пока что не выполнена, хотя отдельные наблюдения сделаны. Совершенно не исследованным остается и вопрос о композиции новеллистических сказок. В настоящей работе ставится лишь задача указать на тот принципиальный путь, который позволяет разделить новеллистическую и бытовую сказку и определить соотносимость отдельных сюжетов с тем или иным видом, что необходимо для целей дальнейшего анализа. В результате намеченного выше подхода к новеллистическим могут быть отнесены, например, следующие группы сюжетов:

1. Загадки и трудные задачи перед вступлением в брак (примеры сюжетов первых четырех групп указаны выше).

2. Сказки о разбойниках.

3. Укрощение строптивой невесты или новобрачной.

4. Благодарный мертвец.

5. Сказки о верной и мудрой жене (соответствующие типы по СУС: «Верность и невинность» (880–899 С**); «Добрые советы» (910 А – 915 А).

6. Сказки о лентяях (СУС 1950). Лентяи (Лень и Отеть). Можно также выделить и другие, менее значительные, группы, например об одноглазом великане (СУС 1137) и пр.

Новеллистические сказки отличаются единством не только по происхождению, но и по их художественному социальному назначению и роли. Главная их цель – поразить воображение, увлечь занимательностью событий и приключений, озадачить замысловатостью и странностью поступков, иногда напугать и тем доставить жутковатое удовольствие и развлечение (сказки о разбойниках). В какой обстановке и кем могут рассказываться, например, сказки о разбойниках, с оттенком некоторого удивления пишет А.?П. Чехов в повести «Степь». Новеллистические сказки, хотя и очень непоследовательно, были выделены А. Аарне в особую группу. Исследователь, по-видимому, исходил из общего содержания сказок, носящих характер необыкновенных, странных приключений, вторгающихся в течение обычной, реальной жизни. От бытовой сказки – один шаг до народного анекдота, от новеллистических сказок недалеко до «страшилок», детских фольклорных рассказов, которые собраны и описаны О.?Н. Гречиной?[57 - Автор указывает, что работа не опубликована, так как во время написания монографии ни публикаций «страшилок», ни исследований подобных текстов еще не было. Речь идет о работе: Гречина О.?H., Осорина М.?В. Современная фольклорная проза детей // Русский фольклор. Т. XX. Фольклор и историческая действительность / Отв. ред. А.?А. Горелов. Л., 1981. С. 96–106. – Прим. В. Ш.].

Бытовая сказка резко отличается от новеллистической по своему происхождению, композиции и эстетическому социальному назначению. В большинстве бытовые сказочные сюжеты отнесены А. Аарне к разделу анекдотов, что неправомерно. Между анекдотами и сказкой есть хотя и не очень четкая, но до известной степени определенная грань. К бытовым сказкам могут быть отнесены, например, следующие группы сюжетов по СУС:

1. Сказки о мороке (664 А*; В*).

2. Сказки о хитроумном ловком воре (950–951 А; В; 1525 А*; В; С и др.).

3. О разрешении трудных задач и мудрых отгадчиках (921 А; А* и др.).

4. Сказки о шутах (1537*; 1538*; 1539 и др.).

5. Сказки о дураках (1643; 1675; 1681 и др.).

6. Сказки о Горе и Доле (735; 735 А).

7. Сказки о чертях (из раздела указателя Д: «Сказки об одураченном черте»).

8. Сказки о судах и судьях (1355 А*; 1534; 1588*; 1610 А* – 1660* и др.).

9. Сказки о супругах, женихах и невестах, любовниках и т. п.

10. Сказки о попах.

11. Сказки о хозяине и работнике.

По указателю здесь называются примеры сюжетов. Дать исчерпывающую сводку сюжетов по указателю нельзя, так как сюжеты перемежаются с отдельными мотивами, их отнесение к типам бывает условно; наконец, в целом система А. Аарне иная, нежели та, которая предлагается в настоящей работе.

В нашей группировке может быть заподозрено отступление от композиционного принципа деления в пользу деления по героям. Но это не так. На самом деле речь идет только о названии групп, так как принципы деления по героям и композиции в данном случае совпадают: в центре сказок о дураках – разнообразные дурацкие проделки; сказки о шутах есть комбинации шутовских обманов, хитростей и глумлений; сказки о супругах – это сказки о супружеских раздорах и т. п. Другими словами, бытовые сказки могут быть определены и по своей композиции, которая представляет собой комбинацию различных сказочных действий (обморочивание, воровство, разрешение трудных задач и отгадывание загадок и т. д.). Могут быть выделены различные типы таких действий, способы их облечения в плоть разнообразных сказочных мотивов. Так, например, дурацкие проделки различаются по логико-психологическим чертам, присущим сказочному дураку и в этих проделках запечатленным (доверие к внешним аналогиям; неразличение рода и вида, субъекта и объекта и т. п.).

Группировка по композиции совпадает с группировкой по героям в главных, определяющих чертах. Предположения, высказанные по этому поводу В.?Я. Проппом, вполне оправданны. «Легко выделяются, – писал исследователь, – сказки о ловких или умных отгадчиках, о мудрых советчиках, о ловких ворах, о разбойниках, о злых или вообще плохих женах, о хозяевах и работниках, о попах, глупцах и т. п. Такой принцип возможен. Впрочем, возможно, что удастся распределить эти сказки и по типам сюжетов: о трудных задачах, о судьбе, о разлуке и встрече, об обманутых и одураченных и т. д. В конечном итоге эти два принципа должны в основном совпасть. Так, сюжеты сказок о ловких или мудрых отгадчиках основаны на сюжетах о трудных задачах; сказки о плохих женах есть сказки о супружеской неверности; сказки о работнике и хозяине основаны на рассказах об одурачивании и т. д.»?[58 - Пропп В.?Я. Жанровый состав русского фольклора // Русская литература. 1964. № 4. С. 59.].

Впрочем, сказки о попах, о хозяине и работнике, о суде, строго говоря, не должны были бы выделяться при группировке по композиционному признаку характерных действий (в них – тот же шутовской обман, дурацкие поступки и т. п.). Но растворять их целиком в сказках, распределенных по принципу отгадывания загадок, обморочивания, дурацких и шутовских проделок и т. п., неудобно в том отношении, что в них в рамках традиционной композиции разрабатывается новая социальная тематика.