Охотник

Охотник
Юрий Кузьмич Иванов

Отправляясь в сентябре 2021 года на свой участок на добычу соболя, будучи смертельно больным, разве мог знать сибирский охотник Шадрин Никита, что его на самом деле ждут более тяжелые и значимые испытания, нежели горькие наблюдения мучительного угасания своего организма…

Юрий Иванов

Охотник

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– Шадрин! Шадрин! – вроде бы и негромко позвала пожилая медсестра из регистратуры, но ее включившийся властный голос, натренированный за долгие годы при общении с пациентами больницы, гулким эхом прокатился по пустому коридору, где буквально на днях закончился капитальный ремонт.

Женщина, примерно одного возраста с медсестрой, сидевшая на стуле в простенке между двух окон напротив регистратуры и вязавшая в легкой полудреме то ли шарф, то ли чулок, от этой резко прозвучавшей фамилии вдруг уронила свое рукоделие на покрытый линолеумом пол и недоуменно уставилась на медсестру.

– Ты что это, Клава, так громко кричишь? – проворчала она на работницу больницы. – Видишь, я чуть не испугалась – аж руки задрожали.

– Люда, – отозвалась та, не обращая внимания на ворчание своей старой подруги, – ты не заметила: мужчина в засаленной камуфляжной куртке, с бородой, – минут двадцать назад тут со мной немного ругался еще – куда он ушел? Ну, он тут был как раз в тот момент, когда ты зашла сюда, помнишь?

Людмила, как назвала ее медсестра, ждала Клаву, когда та закончит работу, чтобы потом вместе зайти к ней гости: та хотела похвастаться перед Людой своим годовалым внуком.

– И из-за чего ты довела его до ругани? – ответила подруга медсестры, хитро прищурив глаза.

– Ты еще меня начни воспитывать – мало тут народу в течение дня учит меня, как надо работать с людьми! – Равнодушно махнула рукой Клава куда-то в сторону входной двери. – Мне вот позвонил наш новый терапевт… Хотя, какой он новый – ему уже вроде бы за шестьдесят. Говорят, был заведующим вроде бы хирургического отделения в Красноярске, а теперь – простой терапевт, правда, широкого профиля. Кстати, Люда, вроде бы он вдовец…

Сидевшая в коридоре пожилая женщина подняла хрустящий пакет с клубком и вязанием и удивленно взглянула на свою подругу.

– Все у тебя, Клава «вроде бы»! Ты что это, хочешь меня замуж выдать?

Затем Люда встала со своего стула, положила пакет на подоконник и подошла к окошку регистратуры, словно бы чувствуя ответственность за какого-то неизвестного пациента больницы по фамилии «Шадрин».

– Если я ничего не путаю, – протирая свой морщинистый лоб и заправляя прядь седых волос под шерстяной платок, сказала она, – это тот мужчина, который еще вышел за дверь, долго кашлял, потом вернулся назад и некоторое время ходил по коридору взад-вперед, так?

– Значит, он вернулся? – с нетерпением спросила медсестра. – И где же он? Он тут? Я ему сказала прийти завтра утром, а он все талдычил, что не может завтра: якобы утром будет последний коммерческий катер из Туруханска до его поселка…

– Он тут, по-моему – перебила Люда свою подругу. – Я сейчас его найду и позову. Как его величать-то?

– Никита Алексеевич…

Пожилая женщина, слегка переваливаясь с ноги на ногу, медленно направилась по коридору к лестничным дверям. Не дойдя до них, она остановилась возле туалета и постучалась в дверь. Не услышав никакого ответа, Клава приоткрыла дверь в санузел и, постояв так с полминуты, плотно закрыла ее и пошла дальше. Поднявшись на второй этаж, она уже сделала несколько шагов по коридору, предполагая, что искомый мужчина скорей всего сидит в холле, где стояли два кресла, но внезапный звук сильного кашля, раздавшегося сзади, остановил ее. Пожилая женщина, покачав головой, вернулась обратно к лестнице и на площадке между вторым и третьим этажами заметила в проеме окна мужской силуэт.

– Откашлялись? – спросила Клава. – Я чуть не испугалась. Что ж вы так громко кашляете? Простыли или холодное пиво любите после водки?

– Вам какое дело? – ответил ей из полумрака твердый сухой мужской голос. – Проходите мимо, сударыня. Тоже мне – алкоголика нашла. Я, если уж на то пошло, никогда, дожив до своих пятидесяти лет, больше стопки водки не пил, да и то довольно редко…

– Да ты, мил человек, не обижайся на слова, – ласково ответила женщина. – Я, может, специально так тебя раззадорила. Иногда и злоба придает силы, а ты, вижу, совсем ослаб… На самом деле я тебя ищу: ты же Шадрин, так? Никита Алексеевич?

Мужчина зашуршал в ответ то ли пакетом, то ли одеждой, затем, встав с подоконника, стал молча спускаться вниз.

– Да, я и есть Шадрин Никита Алексеевич, – сказал он, спустившись к дверям, где в проеме стояла Клава. – А вы вроде бы не работница поликлиники. Вы зашли, когда я разговаривал с медсестрой из регистратуры, а потом сели вязать – это я точно помню.

Пожилая женщина пристально рассмотрела мужчину с ног до головы: среднего роста; довольно худой, вернее, даже не худой, а какой-то весь жилистый, словно бы вырезан из дуба; черная с проседью небольшая борода; прямой, отчетливо выступающий над ней нос и живые мальчишеские, только утомленные до невозможности, глаза. Встретившись с этими глазами, Клава как-то даже стушевалась: они словно бы взглянули ей в самое сердце, – и ей почему-то захотелось пожалеть и помочь этому человеку всем, чем только она может.

– Что ж вы молчите? – Шадрин улыбнулся. – Я же сказал, что я тот, которого вы ищете.

– Меня Люда… Ой, моя подруга, ну, медсестра из регистратуры, она послала вас разыскать, – ответила Клава, словно проснувшись, переходя то на «вы», то на «ты». – Тебя хочет осмотреть хороший доктор из Красноярска. Вернее, сейчас он работает здесь, у нас…

Терапевт районной больницы Ерохин Юрий Всеволодович сидел один в своем кабинете и, глядя на фарфоровую кружку с чаем, с растерянным видом размешивал ее содержимое чайной ложкой. Если бы рядом с эти пожилым мужчиной сейчас поставить его же, но трехлетней давности, когда Ерохин был заведующим онкологическим отделением в одной из больниц Красноярска, то даже опытный следователь вряд ли бы сказал, что оба человека являются одним и тем же лицом. Еще три года назад Юрий Всеволодович считался одним из ведущих специалистов в области онкологии, а его отделение являлось базовым по краю. Всегда собранный, всегда все запоминающий, гроза, и в то же время отец родной для всех своих подчиненных – он был похож на командира боевой части перед решительной атакой позиций неприятеля. Но вдруг какие-то «серые мыши» начали создавать иную, непонятную для него медицину. Ерохин не обращал внимания, когда вокруг персонал больницы горячо обсуждал намечающиеся какие-то реформы: в его отделении умирали люди, не было свободных коек, не хватало средств для дорогущих медикаментов – вот что его тревожило! «Что может быть хуже девяностых? – отшучивался он, когда кто-нибудь прямо обращался к нему с вопросом о его отношении к намечающимся структурным изменениям. – Это все начальники балуются, а мы в отделениях как лечили, так и будем дальше лечить больных! Разве что койки в палатах переставлять». Плохим провидцем оказался Ерохин. В какой-то момент он с удивлением узнал, что главного врача, с которым он прошел все лихие девяностые, отправляют на пенсию, а сама больница становится филиалом другого лечебного учреждения. Потом, чтобы на бумаге выглядело все хорошо, попросили и его написать заявление о сложении с себя полномочий заведующего. Затем закрыли и само отделение. Начальница объединённого онкологического подразделеня – эффектная, приятная во всех отношениях девица, – высокомерно оглядев с ног до головы при первом знакомстве Юрия Всеволодовича, предложила ему, лечащему хирургу-онкологу, работу в лаборатории. Ерохин понял, что ему таким макаром дают понять, что если он не уйдет сам, то его подставят так, что никто никуда уже его на работу ни в одно лечебное учреждение не возьмет. В таком состоянии его и застал его давнишний знакомый Рузаев Евгений Павлович, главный врач Туруханской районной больницы, который, приезжая по делам в краевой центр, останавливался всегда у него.

В двухкомнатной квартире, почти в самом центре Красноярска, Ерохин жил совершенно один. С женой они разошлись, когда еще дети ходили в школу: вроде бы она вдруг полюбила кого-то, но замуж в итоге повторно не вышла, и посему через какое-то время они снова иногда начали встречаться ради детей, но при этом продолжили жить порознь. Дети же – сын и дочь – окончили школу и разъехались в разные концы необъятной России: сын служил в звании майора на Черноморском флоте в Крыму, а дочь жила в Санкт-Петербурге. У обеих были семьи, уже подрастали по два внука и в Крыму, и в Питере. Сын постоянно звал переехать к нему в Крым после воссоединения его с Россией, но как оторвать старое дерево, вросшее в енисейские земли?

– Чего ты, Юра, мучаешься и бодаешься тут с чиновниками от медицины? – удивленно развел руками Рузаев. – Ты слишком увлекся лечением людей в последнее время. Конечно, это похвально, но по слухам эта ваша новая командирша – школьная подруга любовницы то ли мэра, то ли губернатора. Смотри, не лезь, пожалуйста, на рожон. Я тут подумал и вот что придумал: а что, если тебе к нам, в Туруханск? К нам от Красноярска тысяча шестьсот километров – никакие реформы туда никогда не доберутся. Заведованием как здесь, конечно же, я тебя не могу прельщать, скажу сразу. Больница у нас там небольшая, но такой специалист людям там, ой, как нужен! У меня вакансия терапевта никак не закрывается – пойдешь в терапевты? Будешь почти земским врачом…

Так Ерохин оказался в Туруханске. Прилетел он сюда в середине мая. В первую неделю, когда на новом месте всегда бывает очень тяжело психически, погода стояла прекрасная, и при этом еще не было гнуса, а иначе он, настоящий горожанин, скорее всего, вернулся бы назад в Красноярск. А так все «прелести» нового места навалились на него не сразу, а постепенно, давая время Юрию Всеволодовичу поднакопить духовные силы для преодоления следующего испытания. Но больше всего ему помогло то, что он сразу же, чуть ли не с первых дней впрягся в работу – больных было много, а врачей мало. Коллектив в больнице жил единой семьей – иначе в суровом крае было и невозможно, пожалуй. Так что, через четыре месяца Ерохин уже был уважаемым врачом и стал почти настоящим сибиряком, но уже не тем, кем он был в Красноярске.

У главного врача больницы имелась младшая сестра, которая была моложе Юрия Всеволодовича лет на пятнадцать и которая работала в администрации райцентра. Она улетела в свой северный отпуск в конце июня, а вернулась неделю назад. Все это время Евгений Павлович в дружеской беседе намекал ему время от времени об одиночестве сестры и о том, какая она замечательная женщина. Сестра Рузаева была действительно привлекательна. Муж у нее трагически погиб пять лет назад в тайге во время охоты, а единственная дочь училась в Москве на последнем курсе какого-то технического института. Ерохин все отлично понимал, что хочет сказать его старый друг, но не подавал виду, что догадывается о значении этих намеков. Он всегда молча выслушивал слова Евгения Павловича о его сестре и потом тактично переводил разговор на другую тему. Но вот вчера Рузаев объявил ему, что через три дня у его сестры день рождения, к тому же юбилей – сорок пять лет, – и что Ирина, сестра его, не любит шумных компаний, да и вообще не любит праздновать дни рождения, а посему юбилей будут отмечать в кругу семьи. У самого Евгения Павловича с супругой, так уж случилось, не было детей, и получалось, что круг их семьи – три человека. «И так как ты мой старый друг, – в конце продекларировал Рузаев, – то Ирина просила от ее имени пригласить тебя к нам на, как получается, семейный праздник. Никакие отказы и отговорки не принимаются, учти».

Вот и сидел сейчас Юрий Всеволодович, глядя на свой стакан чая, и думал о том, что все это глупо: в его годы пытаться строить новую семью. Он давно привык к одиночеству в быту, и ему было комфортно в этом пространстве осознанного сиротства. Нравилась ли ему Ирина как женщина? Безусловно – да, но ломать свой уклад он не хотел ни за что на свете. Поэтому час назад он решительно направился к кабинету главного врача, чтобы откровенно поговорить и все объяснить начистоту. Но главный бухгалтер больницы, которая что-то тихо обсуждала с секретаршей, с порога зашикала на него и шепотом поведала, что Евгений Павлович обсуждает бюджет больницы с Красноярском, и что разговор будет долгим. Удрученный ходом событий, Ерохин спустился на первый этаж к рентгенологу, с которым иногда на пару любили поболтать о том о сем. Растерянно, даже машинально, рассматривая снимки, которые медсестра готовила для отправки врачам на завтрашний день, он вдруг обратил внимание на характерные обширные пятна на одном из рентгенограмм. «Странные засветы здесь, Николай Иванович, – обратилась она к рентгенологу. – Видимо, аппарат барахлит».

– Нет-нет, – остановил ее Юрий Всеволодович, – дело не в аппарате, а в пациенте.

Ерохин взял снимок и стал внимательно рассматривать его.

– Пришлите мне его ко мне завтра, – сказал он, обращаясь к Николаю Ивановичу. – Хотя, уже поздно его спасать…

– Так этот пациент вроде здесь где-то, – перебила его медсестра. – Мне из регистратуры Клавдия Петровна звонила и жаловалась, что, вроде бы, как раз он поставил ей ультиматум, что останется в больнице до тех пор, пока его не примет врач, и что утром у него последний теплоход.

– Тогда, если вас не затруднит, позвоните ей и скажите, пусть этот, – как его фамилия? Шадрин? – пусть этот Шадрин поднимется ко мне. Я буду его ждать до тех пор, пока он не придет ко мне.

Ерохин постучал ложкой о край бокала, стряхивая капельки уже остывшего чая, и задумчиво посмотрел в черную глазницу окна. Затем перевел взгляд на настенный календарь за текущий 2021 год: в красном квадратике значилось число 22, а над фото с забавными котятами – месяц – сентябрь. «Летят мои годы! Боже мой, как быстро летят!» – подумал он. Ход его хаотичных мыслей перебил тихий стук в дверь. В следующую секунду она отворилась, и на пороге показался незнакомый мужчина.

– Мне сказали, что вы примете меня, – невнятно и как-то робко пробормотал он, поздоровавшись с доктором.

Юрий Всеволодович удивленно уставился на него, все еще оставаясь под воздействием своих тягостных мыслей и запамятовав о некоем Шадрине, которого сам и попросил найти и прислать к нему срочно.

– Я не ошибся: вы – Юрий Всеволодович? Моя фамилия Шадрин…

– А-а, вот что! – перебил пациента Ерохин, вспомнив рентгеновский снимок, и, почему-то взяв с блюдца ложечку, запустил ее обратно в бокал с чаем. – Чаю хотите? Составьте мне компанию – грустно пить чай в Туруханске одному, знаете ли. Садитесь вот сюда. Вы не торопитесь?

Никита пристально посмотрел в глаза терапевту, поймав его изучающий взгляд, и сел на стул, стоящий чрез стол напротив него.

Ерохин включил чайник и, пока тот закипал, снова молча бросил взгляд опытного онколога на внешний вид Шадрина. В суровом, но измученном от тяжелой болезни лице Никиты Юрий Всеволодович вдруг увидел как бы себя: Бог миловал его в течение всей его жизни от серьезных физических недугов, но сейчас он такой же израненный и выбитый из своей привычной колеи человек – разве не так?

– Мне ненароком поведали, что вы недавно сюда переехали из Красноярска, – неожиданно для Ерохина вдруг разговор начал не врач, а пациент. – Тяжело, значит, нынче стало лечить людей в больших городах? Или же мешают лечить?

Механический, нечаянный, заданный вроде бы просто так невзначай вопрос невольно попал в самую больную точку души Юрия Всеволодовича; но при этом Никита спросил так, словно бы это был не мужчина, годившийся чуть ли не в сыновья, а его горячо любимый покойный отец. Вот также он спросил давным-давно у своего сына, когда узнал, что тот хочет стать доктором: «А хватит ли у тебя долготерпения лечить людей всю жизнь? Если считаешь, что да, то давай – вперед!»

Ерохина внезапно даже для самого себя прорвало. Ему до такой степени захотелось высказать все накопившееся в душе за последние полгода, что если он этого не сделает сейчас, то не решиться сделать уже никогда.

Никита сперва с некоторым удивлением (правда, на лице таежного охотник это никак не отразилось) стал слушать рассказ доктора о своем детстве. Но Ерохин, погрузившись в свои воспоминания, так живописно стал рисовать словами свое далекое прошлое, что Никита почти сразу увлекся историей жизни врача. Пристальный взгляд охотника, искренне принимающего его слова близко к сердцу, словно подталкивал и стимулировал к пространной исповеди всего своего жизненного пути, – Юрий Всеволодович все говорил и говорил, чувствуя, что на душе становится как-то легко и непривычно приятно. И только минут через сорок, когда Ерохин дошел до нынешнего своего пребывания в Туруханске и в горячке упомянул о том, что его старый друг хочет познакомить его со своей сестрой, внезапно замолк и виновато бросил взгляд на Никиту.