Поцелованный Зевсом

Шаров и не обделённый чувством юмора его квартиросъёмщик, вернулись к тому магазину, возле которого в металлическом, окрашенном в коричневый цвет бачке, лежала старая одежда «Нобелевского лауреата». Юрий Иванович по привычке, как делал это почти каждый день, подошёл к мусорной урне и принялся проверять её. Вытащил оттуда свои старые пожитки и, не отходя с места, начал ощупывать их, не обращая внимания на прохожих. Из магазина вышла элегантно одетая дама средних лет и, проходя мимо «старателя», брезгливо фыркнула: – Сколько ж отбросов в обществе развелось! Какой позор!

Слова, высказанные женщиной, острым ножом вонзились в сердце Юрия Ивановича, и оно будто сбилось с ритма, обливаясь кровавой обидой. Защитная реакция самолюбия сработала незамедлительно. Мозг инстинктивно выдал оборонительный ответный импульс. Орлиным взором Шаров глянул на женщину, и та, как радиоантенна приняла его позывной. Испугавшись пронзительного взгляда мужчины, она поспешила на тоненьких шпильках по тротуару. Пройдя небольшое расстояние, прилично ухоженная дама вдруг залаяла: – Гав, гав, гав.

Гулявшие по улице люди, с любопытством принялись выглядывать виновника неадекватного поведения, настраивая слух в ту сторону, откуда доносился писклявый человеческий лай. На Шарова уже никто не обращал внимания, он был вне зоны осуждения. Все участники уличного движения потянулись к перекрёстку, вблизи которого происходила забавная история со странными звуками. Бедная женщина ускорила шаг, не понимая, что с ней происходит. Встревожено глядела на горожан и гавкала.

Народ веселился, наблюдая бесплатное представление. А лай продолжал усиливаться – громче и громче.

Шаров поймал себя на мысли, что прав Дейл Карнеги, писавший о вреде критики на человека. Ведь оказался в той самой ситуации, когда, не задумываясь, начал защищаться от оскорбительных обвинений и даже отомстил женщине за её нападки. И сделал это, сиюминутно, неосознанно. Ему подсказала память историю любимого фильма из далёкого детства про старика Хоттабыча, когда тот отучил одного мальчика ябедничать на друзей, и Шаров воспользовался аналогичным приёмом колдуна. Лишь, по истечении трёх-четырёх минут покаялся в содеянном. Но тут, же, оправдал и успокоил себя мыслью о том, что возможно, поступил правильно. И если у этой женщины есть хоть капелька ума, думал он, должна будет понять, почему это с ней произошло. Пусть будет этот лай для неё уроком, решил Шаров, полностью реабилитировав свои действия: – Не мешало бы ей вспомнить заповедь – «Не судите, да не судимы будете» – произнёс он вслух, отвлекшись от внутренних дум.

Он не хотел говорить Женьке, что по его сценарию произошёл этот уличный балаган, но назидательная речь, произнесённая в честь женщины, играющей комическую роль, выдала его. Женька был парнем не глупым и быстро сообразил – в чём дело и даже поддержал позицию Юрия Ивановича.

– Так, значит, это ты хулиганишь? – посмеялся он и кивнул Шарову на то, что видит найденные им ключи, которыми тот потряс перед его лицом. – Она теперь так и будет всё время разговаривать? – спросил Евгений.

Юрий Иванович положил ключи в карман, засунул назад всё, что вытряхивал из мусорного бачка и, обтерев ладоши, с глубоким выдохом сказал: – Нет. Дойдёт до почты только…

– С тобой не соскучишься, – довольный сказал Женька. – Ну и

насмешил город. Теперь только об этом и будут судачить…

Парень был внутренне рад, что психология Юрия Ивановича менялась прямо на глазах. Из скромного, стеснительного интеллигента, воспитанного в эпоху пионерии, этот человек стал приобретать иную ипостась, близкую по духу и времени к современной молодёжи, к которой Женька всецело относил себя. Он думал об этом, идя позади Юрия Ивановича, и как только поравнялся с ним, мысли, как ненужные файлы в компьютере, сбросил в мусорную корзину.

Шаров с парнем следовали за эксцентричной женщиной, пока та не перестала лаять. Возле почтамта она поймала такси и уехала.

Домой учитель со студентом пришли уже под вечер. Женька приготовил ужин. Кухонный столик был мал, и он расставил тарелки с едой на кровати, подстелив газеты. Уселся на единственный стул. Стул тут же развалился, и парень очутился на полу. Юрий Иванович посмеялся: – Он сломан, – сказал, извиняясь.

– Вовремя сказано, – заметил Женька самобытный юмор хозяина.

Поднялся и, собрав деревянные запчасти, отнёс в угол комнаты.

– Нужно срочно заводить мебель, – серьёзно заявил парень. – Как

можно так жить?

Шаров закивал ему: – Потерпи чуток, купим и мебель и всё, что нужно. Пойду работать. Чувствую сейчас в себе такой прилив энергии, такой потенциал сил, что кажется, могу взяться и за научную работу.

– Иди в наш институт преподавать, – сходу, не задумываясь,

предложил Женька, – нам как раз математик нужен.

– Пошёл бы, да кто меня возьмёт. Хорошая рекомендация

нужна. А я, что могу предложить? Сказать, что три года бродяжничал, нигде не работал?

– Зачем об этом говорить? – усмехнулся Овсянников и вновь

принялся воспитывать Юрия Ивановича в своём духе. – Да, кому интересно знать, по какой причине ты не работал и чем занимался? – убедительно говорил он. – Тем более туда на конкурсной основе берут, а ты, теперь, любого профессора за пояс заткнешь, лишь посмотришь в лица комиссии и скажешь им пару аргументов. С таким талантом, ты им только прикажешь и всё.… Гордись даром небесным, не будь тюфяком! Раз тебе сам бог даровал такую судьбу – пользуйся моментом. На твоём месте, я бы ох как развернулся!..

Шаров сложил ладони и поднёс к губам, придав лицу угрюмый, плаксивый вид. Женька вновь услышал честное исповедальное нытьё, от, воистину, честного человека, которого пытался хотя бы немножко приблизить к реальной жизни, а в ней, казалось парню, давно уже не котировались те принципы, которых пытался придерживаться старомодный учитель по математике.

– Понимаешь, Женя. Не могу поступать нечестно. Не научен.

Хоть убей! Уж такое воспитание. Мне трудно переступать ту черту, за которую ты меня всё время толкаешь.

Женьке так и хотелось назвать Юрия Ивановича ботаником.

– А кто тебя заставляет поступать не честно? По-справедливости

всё делай. Ты же ничего ни у кого не воруешь. Если про игровые автоматы вспомнил, так там всё по-честному было, сам же говорил. А вот хозяин казино – жулик. Или я не прав? Таких как он надо наказывать. Да не бери всё близко к сердцу. Возьми за правило благодетельство. Честным людям помоги, негодяев проучи.

– И всё-таки ты не убедил меня, – ответил Шаров. – Во-первых, я не судья, чтобы кого-то наказывать. Во-вторых – на лжи добра не построить. Бог накажет.

«Ну, раз такой честный, ходи по помойкам», – подумал Женька.

Юрий Иванович покачал головой: – Зря так думаешь. По помойкам больше не буду лазить. Сказал же – работать пойду. Я решил.

– Блин, с тобою молча можно общаться, – заворчал парень. —

Всё знаешь, что у меня в голове. Но заметь – это не порядочно читать чужие мысли, всё равно, что чужие письма.

– Ладно, извини, – ответил Шаров, – только я не виноват, что моё

биополе властвует над твоим.

– Не извиняйся, мне не жалко, – произнёс студент. – Давай реши

лучше уравнения, к завтрашнему дню нужно.

– Сам решай, – отмахнулся Юрий Иванович и принялся за ужин,

который Женька уже закончил. Учись студент, – подмигнул ему, набивая рот ветчиной.

– Но я ведь не Шурик. Объяснил бы, хотя, – обиделся Евгений,

открывая конспект. – Я вообще в этом предмете – ноль.

– Решай, решай, – подразнивал студента математик, – что не понятно – спрашивай.

Овсяников без интереса взялся за тригонометрию, но буквально через пару минут в глазах заблестел огонёк удовольствия от результативной деятельности.

Юрий Иванович справился с ужином и стаскал посуду и оставшуюся еду на кухню. Оттуда Женьке был слышен фаянсовый звук тарелок, моющихся холодной водой в пожелтевшей мойке и обеспокоенный голос хозяина. Он отчитывал парня за расточительность, неразумную трату денег, сожалел, что доверил ему такое ответственное важное мероприятие по закупке продуктов, потому, что тот накупил слишком много, а хранить было негде:

– Жалко всё испортится в жаре, – цокал языком и постанывал. – Холодильник нужен.

– Конечно, нужен, – соглашался Овсянников, не отрываясь от

черновиков, производя математические расчёты.

Женька вдруг повеселел и подозвал учителя. Подал ему исписанные небрежным почерком листы и попросил проверить решения. Шаров заводил пальцем по бумаге, чтобы не потерять последовательность написанных формул, временами выговаривая студенту недовольство по поводу ужасной писанины. Разобравшись со всеми уравнениями, вернул парню черновики и, наградив его дружеским подзатыльником, похвалил: