Зачем учить математику

Там, за окном, бегут ручьи, волоча старую осеннюю труху по асфальту. Там прохожие чихают от солнца и добродушно матерятся, там бабушки выползли из подъездов погреться на солнышке, там ветви набухают почками. Там весна!

А здесь химия. Маленькая худая химичка с редкими волосами не любит Тихонова и считает самым тупым учеником на свете. Да, с химией он не дружит! Хорошо, что химия – последний урок на сегодня.

– Лёха, – шепчет ему друг Денисов, – пойдём после урока в парк в банки играть.

– Конечно, – отвечает Тихонов, отрываясь от окна. До конца урока пять минут. Но удивительное дело, минуты еле ползут. Обычные, нормальные – уличные – минуты идут намного быстрее. Каждая уличная минута равна примерно пяти школьным.

– Тихонов! Останься после урока, – неожиданно приказала химичка.

Поднялась волна еле слышного шёпота и разбилась у ног учительницы – так только школьники умеют управлять звуком, чтобы не слышали те, кому не надо.

Пошляк Рыбенко просипел:

– Повезло, заработаешь на пятёрку в четверти!

– Стаханов ревновать будет! – хихикнул Кислов. Это он зря сказал, химичка действительно любила Стаханова, несмотря на его полную неспособность к учёбе. Почему – не ясно, но однажды Тихонов слышал, как она прямо при нём, как будто он не человек, а стул какой-нибудь, с физичкой обсуждала Стаханова. «Миша хоть и маленький ещё, но уже настоящий мужчина. Прямо угадывается в нём это». «Да-да, – ответила физичка, – мужичок такой».

Услышав Кислова, Стаханов ответил:

– Кислый, после перемены поговорим!

Кислов резко погрустнел. Все знали, что бить его Стаханов не будет, но утомительное и унизительное выяснение отношений предстоит.

– Да, ладно, Стэхан, ты чо… – пробормотал Кислов.

Раздался звонок. Это радостная дребезжащая трель, это инь и ян, черное и белое, небо и земля – потому что один и тот же звон означает и начало урока, и его конец. Он повергает в горе, и он дарует счастье – детское безудержное счастье, когда все, позабыв о приличиях и вообще обо всём позабыв, вскакивают в первобытном экстазе и с воплями мчатся прочь. Обычно громче всех кричал Тихонов, но – не сегодня. Химичка менялась в лице, видя эту радость. Несложно было догадаться, что чем тягостнее, чем утомительнее урок, тем больше шума при его окончании. Это были как бы антиаплодисменты, показывающие учителю, чего он стоит.

Всё-таки, странно, – подумал Тихонов, – что звонок всегда одинаковый. Надо бы на начало урока ставить что-то нудное, тоскливое. Например, из оперы какой-нибудь, типа «Борис Годунов». А на конец, наоборот, праздничное и многообещающее.

Проходя мимо, к его уху наклонился Рыбенко:

– Я надеюсь, у тебя гандоны есть?

Меньше чем за минуту класс опустел. Последними, как обычно бывает, уходили отличницы, и они же были единственными, кто сказал: «До свидания, Татьяна Юрьевна!»

Вид у неё стал усталый и от этого как будто более человечный. «До свидания, девочки», – ответила она совершенно нормально, не как сука, а как обычная женщина. Это немного удивило Тихонова – ему хотелось считать, что люди всегда одинаковы, если уж гад, то всегда гад.

Она подошла к нему, прислонилась бедром к парте напротив и скрестила руки на плоской груди. В глазах у неё появилась недобрая усмешка.

– Ну, Тихонов, скажи мне, что дальше?

Начало было непонятное, он растерялся.

– В смысле, Татьяна Юрьевна?

– В прямом, Алексей. Учишься ты плохо, по всем предметам тройки, и то из жалости их ставят. Ты ведь в университет не поступишь потом. Родителей позоришь!

– Посмотрим, – нагло ответил Тихонов. – Вы то, я вижу, тоже не профессор.

Она побледнела. Помолчала, переваривая его хамство, и сказала, с трудом сдерживая злость:

– Хоть ты и читаешь по ночам Платона, это тебе не поможет!

– Я свободен, Татьяна Юрьевна?

– Да, можешь идти.

Шагая по пустынному коридору, он думал о её словах. С чего она взяла про Платона? Да, он любил почитать, но не до такой же степени! Хорошо, хоть не Библию вспомнила…

Так он и не понял, чего она хотела.

Сука

Школа после уроков как будто вымерла. Тихонову представилось, что так тихо и пусто должно быть после катастрофы, в ходе которой всё население Земли погибло. И вот он, возможно, единственный выживший, идёт по некогда шумной школе и с волнением думает, что тут раньше были люди. Здесь всё полно их былого присутствия, здесь каждая деталь напоминает о человеческом участии. А теперь повсюду неизменный покой, дверь не скрипнет и шаг не раздастся. В такой перспективе ему становится жаль людей, даже Татьяну Юрьевну и Ирину Александровну. С замиранием сердца он нежно касается стены, помня о том, что к ней прислонялась Катя Гришина перед смертью.

– Тихонов, ты что стены гладишь? – это была завуч, Маргарита Петровна. – Зайди к директору.

– Зачем? – испугался он. Неужели химичка успела настучать? Но как, когда?

– Да ничего страшного, так, формальности какие-то. Заявление про экзамены.

Дойдя до кабинета директора, он постучал в дверь.

– Можно?

– Тихонов, погоди.

Он уселся на подоконнике напротив, у окна с видом на школьный двор. Там стояли верный Денисов и ещё несколько его одноклассников, в том числе Гришина. Ждали его. Они смеялись, толкались, поглядывали на дверь. И весна тоже ждала его, манила наружу, звала бежать отсюда прочь.

В задумчивости он и не заметил, что старательно чертит на оконном откосе ключом. Бывает так: увлечешься чем-то и сам не замечаешь, что делаешь. «Сука» – вот что появилось под его рукой. Большими и глубокими буквами. Он удивился, потому что ничего такого писать не собирался. Кого он имел в виду, он и сам не знал. Слишком многие в этой школе могли претендовать на это звание. Бессознательное, – расстроенно подумал он.

– Алексей, вы что здесь делаете?

Это была новая учительница истории, Юлия Федоровна. Она только недавно окончила аспирантуру и сразу пришла работать к ним. Совсем юная, красивая, такая необыкновенная по сравнению с другими учителями. Школа ещё не успела её испортить, и она по институтской привычке общалась с учениками вежливо, как, наверно, профессор со студентами.

– Юлия Федоровна, я так, жду директора, – ответил он, быстро спрятав руку с ключом.

– Он там с кем-то?

– Ну, просил меня не входить.

– Вы не против, я вперёд вас зайду? Спросить надо.

– Конечно, конечно, Юлия Федоровна!

Она, признательно улыбнувшись, зашла в кабинет.

Тихонов спрыгнул с подоконника, бесшумно изобразил вопль отчаяния, и стал бить себя по голове ладонями.