Карлсон и коварные белки

В выходные они брали на войну и папу с мамой, и им всей семьей приходилось сражаться на стороне добра с тысячами гигантских комаров, впрочем, не крупнее обыкновенных, и разумными метеоритами, которые сам дедушка и запускал в небо. Но, это ничего, Тима все равно любил эти опасные сражения.

А вечером они лежали с дедом на полу, и дед рассказывал такие невероятные истории, что даже в кино про космос не встретишь такой невероятной невероятности.

Целыми днями они с дедом исследовали этот громадный мир, который оказался больше, чем два ближайших квартала.

Тима теперь знал как прокормить себя ягодами, которые можно есть немытыми, поглотил целую кучу невкусных кусочков разных трав, фруктовой смолы и других неаппетитных, но любопытных даров природы, которые всегда назывались “А мы в детстве еще и это ели”. Случалось ему и перебегать по свалившемуся дереву над вулканической пропастью, строить из шишек гипер-штопор-бомбу, бегать по утрам, чтобы спасти медвежьих цыплят, съедать огромное количество маминой еды, чтобы уберечь ее от захвата инопланетянами, наперегонки ложиться спать в середине дня – и всегда побеждать, а вечером просто проваливаться в сон от счастливой усталости, потому что угнаться за фантазией деда – тут сила нужна.

Дед же и сам “падал с ног”. Но, как догадывался Тима, ничто не могло заставить деда устать по-настоящему. У него, конечно, слабели к вечеру руки и ноги и, наверное, даже живот. Но сам дед, который внутри всего этого находился, не слабел никогда. И, если бы его не останавливало каждый день пришествие ночи, то он, наверное, воевал бы до последнего. Пока не ушел бы в перезагрузку автоматически. Такой он, дед.

Иногда Тима просыпался по ночам, шлепал из своей комнаты в гостиную, где на диване спал дедушка, и молча ложился рядом. Дед его обнимал и долго потом не мог уснуть. Он думал об этом малыше, потом о другом таком же малыше, который стал взрослым и превратился в его важного сына. И о тех злых ссорах, которые от этой важности возникали, и о том, как остался один. Потом он думал об одиночестве, которое некуда было девать и которым завладели хитрые белки, подсовывающие ему слезы в бутылках. И в то время он выпивал их каждый день. И слезы вытекали из него через глаза. Но Тима не знал об этих его мыслях. Эти мысли были секретными.

Когда дед уезжал, мальчик разревелся навзрыд, ухватил деда за раненую ногу и обещал много шоколада, клялся в безупречном поедании обедов. Но вездесущие враги захватили дедов дом, и ему нужно было вернуться, чтобы освободить от них свою планету. Тима плакал, сидя на полу и размазывая слезы по щекам:

– Дед, хватит… Это же просто игра. Это же все не настоящее. Только я настоящий, и ты.

– Тиментий… – дед обнял Тиму и взглянул на папу.

Папа совершенно не изменился в лице. От него зависело, что будет дальше, потому что даже мама взглянула на него молча, а только с теми словами, которые говорят не звуком, а взглядом.

Но папа опять промолчал, а только хмурнее сдвинул брови.

И дед уехал.

С тех пор Тима требовал прогулок и активной жизни вне двух ближайших кварталов, и родителям пришлось вступить в эту войну. Папа повел сына по местам боевой славы деда и внука. И куда они не приходили – на пляж, на детскую площадку, в парк – везде у Тимы находились приятели, и все они спрашивали об исчезнувшем деде.

– Ох эти старики, – заметил папа одной пожилой женщине, с которой сидел на скамье возле песочницы. – Нелегко с ними бывает.

Женщина удивилась его словам:

– Да вы что? Ваш дед – настоящий Карлсон. Такой редкий человек – тут его вся детвора любит, как увидят его – визжат от радости. Это уникальный человек. Уникальный!

Слова женщины удивили взрослого сына – оказывается, его отец не придурковатый, а уникальный. Такого он не слышал никогда.

– Он не серьезный, хотя и безобидный, – попробовал сын выровнять свое пошатнувшееся представление об отце – придурковатом или уникальном, но давно известном ему человеке.

– Хм… – женщина покосилась на него как на подозрительно-нелогичного или даже больного. – Только с детьми. Вы не замечали? У него такое сердце. Переполненное. В нем очень много неизрасходованной любви. Он что, один живет у вас?

В начале осени дед услышал звук. Он как раз строил во дворе под навесом очередной скворечник. Их было уже пять, но дед решил сделать еще пяток. Или покрасить забор в оранжевый, или оборудовать на чердаке комнатку для мыслей. Все это, конечно, глупости, но вот уже семь лет бессмысленные занятия позволяли ему не думать о бутылках слез.

А сегодня он услышал звук. Это был вызов, звонок его телефона.

Он оставил верстак и бросился в дом, задыхаясь и быстро перебирая своими короткими ножками, вбежал в комнатку, долго рылся на столе, заваленном книгами, гуашью, рулонами чертежей и газетными вырезками. Наконец, нашел телефон и нажал зелененькую.

– Алло! Алло, пап! – раздался на том конце голос его сына. Не отец, а пап!

– Алло! – ответил старик и робко добавил уже забытое, почти не помещающееся во рту слово: – Сынок.

Помолчав и приняв это слово, сын объяснил:

– Нас захватили инопланетяне, и нам нужен опытный адмирал. Мы погибнем, если ты не переселишься на нашу планету. Навсегда.

Навсегда! Перед мысленным взором деда пронеслись лечебные шоколадки, пляж, парк с воронами, два квартала до леса и маленький мальчик Тима. Такой одинокий и такой настоящий. И вроде бы семь лет без бутылок слез, но упрямая слезинка сорвалась по его щеке и понеслась вниз, стремясь к бессмысленным чертежам и газетным вырезкам. Ох уж эти коварные белки!