Записки отчаяния

Свет не попадает больше мне на стол

За окном гремит. Снова грозы…

В руках остатки моей прозы

И незаконченный роман

О силе жизни одной розы.

В ветрах уныло веет правдой

Но истина звучит милей

А ее путь похож с бравадой

Людей с диковинных далей

Вода дождей невозмутимо льется вниз

Как будто что-то обновляя

Похожая на моря бриз

Что остров скуки омывает....

Не виданная мера лунных слов

В порывах вдохновенья

Не нарушит твоих снов

И как по знаку проведенья

Разрушит цепь твоих оков…

***

В общественном транспорте очень часто попадаешь под град деструктивных разговоров. Небо затянуло серым куполом, а солнце сверху греет этот купол. И все мы варимся в одном большом вакууме, пока преодолеваем дорогу и время… В троллейбусе позади меня сидели очень экстравагантные женщины за пятьдесят с лишним лет. Цветовая гамма их стиля могла свести художника с ума. Я оценил все это, когда вошел в транспорт и присел на свободное место, специально поближе к этим красоткам. Неподалеку еще сидел один старик с каким-то яростным выражением глаз, которые виднелись из под густых седых бровей. Я не знаю откуда женщины черпали темы для разговоров, но, по-видимому каждый думал о своем и просто в слух высказывал это.

– Эта ничтожная пенсия. За нее хлеба не напасешься. А депутаты думают, как бы уехать за кордон с нашими миллиардами. – говорит одна.

– Ага. Мне Светка, соседка моя, сестра Олежки Гуревича… Ой, вот он прекрасный мужчина… Так Светка говорит, что уже не раз пыталась прыгнуть с балкона…

– Вы что?! Верите Светке? Она же живет на первом этаже, под вами как раз. И балкона у нее нет. Это же соседка Ваша.

– Так я ж и говорю, пыталась. Но не получалось. Дважды.

Они помолчали пару секунд.

– Сон мне снился, – начала первая, – Пашка кабана домой принес. И через два года он машину купил. Иномарку…

– Ага, ага. – кивает другая. – А мой Володя, помню, дом построил. А потом и сгорел вместе с домом. Еще Валька тогда холодец делала, ей не хватало желатина. Как сейчас помню было. Скверный у нее холодец…

– Дура ты старая! – закричал на весь троллейбус дед, что меня аж передернуло всего. – Володя уехал работать! А ты его за день уже третий раз сжигаешь! Вообще умом тронулось?! Сидела бы и молчала!

Женщины округлили свои глаза и впредь весь свой оставшийся путь молчали, спокойно глядя в окошко. А дед, после своего монолога, отчетливо пробурчал себе под нос: «Светка, Светка… Как бы не я, уже б давно перекинулась через балкон…»

И только одному Богу было известно, насколько крепко дед удерживает Светку…

***

Рим пал… Карфаген пал… И у Виктора Степановича тоже пал… Он не думал, что это будет последнее его фиаско из всех страдальческий моментов его жизни. Об этом смешно говорить, но не думать. Так и он. Говорил, но не думал. В пределах комнаты, где он находился, не было пространства для лишних дум. Поэтому он думал о работе. Так было легче, так было нужно. Лампа накаливания озаряла его бумаги, исписанные каллиграфическим почерком о том, чего он сам не знал. Временами он нервно посмеивался, но сам себя останавливал, потому что знал, что нервничать нельзя. Да и ни к чему… Вечер спрятал солнце и вывел на улицу нечистоты, порождавшие романтику и тьму… А Виктор Степанович думал о путешествии на край ночи. Но не о произведении Луи Селина, а о своей индивидуальной ночи, где мир лишен пороков и он снова на коне. Весь этот вечер с его знакомой обошелся без слов. Все было как обычно. Ужин, музыка, цветы, романтика. Танец, поцелуи и душевный свет. Но чего-то вроде не хватало Виктору.

Ни разговоров о литературе и искусстве…

Ни анекдотов, давящих на мозг…

Ни взглядов томных и весомых…

Ни запаха его носков…

Виктору не хватало другого, чего-то своего, самобытного. Чего-то, что он прятал от всех за тонной огорчения и бед. Чего-то не похожего на все, что было в его жизни с ним… Но, что-то, что испытал он раз в душе и испугался вновь узнать… Он знал, без этого нельзя, но делал все на автомате… Старался отводить глаза и думать только о лопате… Которой закопал он сам себя и чувства сердца своего…

***

Мы ехали на машине и молча рассматривали меняющийся пейзаж за окном. Я хотел что-то сказать, но побоялся выглядеть глупо. В голову ничего не приходило. Я подумал, что и говорить ничего не стоит. Молчание было приятным и не напрягающим. Она сидела за рулем и никак не хотела, чтобы я ее сменил. Временами она улыбалась мне, когда замечала тоску в моих глазах. Я ничего не понимал, поддавался ее завораживающей улыбке. Дорога порой была отличной, ровной и зеркальной. А иногда разбитой, извилистой и грязной. Но мы преодолевали ее с особыми усилиями и при этом находили повод, чтобы улыбнуться или посмеяться от души. Срывался дождь и тут же мог прекратиться. А потом снова польет из очередной грузной тучи, висевшей аккурат над головой. – Вон, видишь те горы, с заснеженными вершинами? – спросила она меня. – Да. – ответил я, всматриваясь в даль. – Так вот представь, что горы – это твои цели. А снег – это твои иллюзии. Очисти свои цели от иллюзий, и ты увидишь все скрытые опасности этих гор. – А вот, смотри, густой лес. – продолжала она. – Это твои эмоции. Попробуй мысленно убрать его. И тогда ты сможешь увидеть подножие цели. А перед тобой будет целое пространство чистых чувств.

Мы подъехали к берегу моря, остановились и вышли. Ветер колыхал ее пышные волосы, а я вдыхал запах ее свежих духов, от которых у меня кружилась голова. – Узнаешь? – спросила она, указывая на садящееся за морской горизонт солнце. – Нет. – ответил я. – Это же ты. – продолжала она, улыбаясь. А море – это твоя любовь… – Так тут на весь мир хватит моей любви. – восторженно сказал я. – Именно. – как-то грустно подтвердила она. – А теперь смотри, как ты утонешь в своей любви. И от тебя ничего не останется… Даже того яркого свечения, которое так тебе присуще… Я повернулся к ней всем телом, и в раздражении спросил ее, глядя глаза в глаза: – А ты кто вообще? – Я? Я твое сердце… – ответила она.

– Хорошая шутка… – сказал я, и продолжал наблюдать, как утопаю в любви…

***

Передо мной ступеньки подъезда наверх. Я их долго рассматриваю и не решаюсь подняться на следующий этаж. Что ж, можно попытать удачу, и спуститься вниз. Но я смотрю на ступеньки, которые тянутся вниз, и у меня начинает кружиться голова. Они мне кажутся полной противоположностью ступенек, идущих наверх. Как зеркальное отображение. Когда ты пьян, лучше всего в этом признаться самому себе, как писал еще Харуки Мураками. И не стараться даже придумать какую-то фальшивую отговорку. Был еще один выход, это зайти к себе домой. Я как раз стоял на лестничной площадке своей квартиры. Я открыл кое-как двери ключом. За ней я увидел тоскливую темноту, погружавшую все вокруг в себя. И даже тот свет, который попадал в квартиру от подъездной лампы. Здесь веяло тормозом и пустой посредственностью, от которой воротило нутро и лицо. Я закрыл дверь с недовольным видом. Из всего мне оставалось свернуться клубочком и заснуть на лестничной площадке. Может, утром я отведаю чашечку кофе, и мне станет легче. Однако, это лишь очередная иллюзия, навеянная опьянением жизнью. Поэтому я решил идти туда, где я не могу знать дороги и ее конца. Я стал спускаться, не цепляя стен. На улице веяло какой-то не типичной для лета ночной прохладой. Все люди уже успели сделать свои дела. А кто еще не успел, цепляется за что-то ночью. Нельзя сказать, что хорошо, когда есть за кого зацепиться. Но это и нельзя назвать плохо. Это просто течение жизни, где все достаточно относительно. В конечном итоге, это проблема каждого… Я имею ввиду жизнь… На углу дома стоит один сумасшедший и ведет беседу с самим собой. Причем эта беседа не была монологом. Сумасшедший строил интеллектуальный диалог с взаимным уважением. Приятно было слышать чей-то голос в темноте. Казалось, что помимо тебя есть кто-то, кто тоже может услышать и тебя. Я спросил его, все ли у него хорошо. Это был глупый вопрос, но я хотел поговорить. – Все отлично! – ответил сумасшедший. Он стоял босой, в разорванном халате, и скорее всего голый. – А с кем ты разговариваешь? – не унимался я. – С самим собой. Так же лучше можно узнать себя. Ведь только через общение мы можем познать кого-то другого. Значит и себя можно узнать…

***

На мосту Преображенского над моей головой проехал очередной поезд, гулко постукивая колесами. Я не успел сесть на него. Порыв ветра на скорости сильно всасывал за собой воздух, который подтолкнул меня идти быстрее. За перилами река. Высота небольшая, лететь не долго. Но лень потом плыть к берегу. Может оно и к лучшему, если прыгнуть и не плыть… Проехал еще один поезд, пока я раздумывал над течением жизни в свободном полете мыслей. Снова тот же завораживающий стук колес. На фоне чистого звездного неба, перемигивается еще не выключенный свет в окнах поезда с таинственной тьмой. Я пропустил и этот поезд. Кажется, что достаточно пропустить, и можно, не волнуясь, присесть на следующий поезд. И так бесконечно? А что если и этому есть конец, как и всему в этом мире? Что если следующий поезд никогда не поедет больше? Это есть наверное конец… Конец от удушающей скуки… Я поднял глаза к небу. Где-то, возможно, в галактике Альфа-Центавра, мигал некий Кеплер с присвоенным землянами личным номером, наподобие s485i, или еще какая-то ерунда. Хорошо различимый Большой куш будто говорил: «Я здесь, именно там, где ты видишь меня, ибо ты знаешь это… А без знания, никогда бы не увидел…» И замолчал. Что ж, я перестал на него смотреть с его такой видимой заносчивостью. Так странно. Я ничего не видел вокруг, кроме звезд. Ничто не попадало в поле зрения, окромя безоблачное звездное небо. Как в Крыму, лежа ночью на пляже, можно поймать серьезное головокружение, всматриваясь в глубину яркого света мириад всех звезд. Мое созерцание нарушил стук колес проезжающего над головой очередного поезда. Свет из окон снова перемигивался с тьмой. А ветер втягивал меня в направлении за поездом, унося на дорогу в никуда… Я остался стоять, а мысли вместе с ветром улетели в никуда…

***

Ужин на столе уже остыл. На эстраде появилась котлета по-киевски и лапша, готовые показать мне все чудеса приготовленного по рецепту фарша и всю прелесть (якобы) итальянского продукта, сделанного из украинской муки. Вещи лежат и стоят на своих местах. Фотоаппарат Киев пылится на полке. И смотрит на меня своим единственным глазом, с мольбой взять его куда-нибудь с собой и посвятить в свои приключения, которые, возможно, отобразятся на пленке. Кушать уже никак не хотелось. Обстановка заинтересовала больше, чем физиологическая потребность. В Булонском лесу в это время обычно найдется какая-нибудь пара, занимающаяся под звездным небосводом любовью. Французам, как никому другому известно куда больше об этом необузданном божественном чувстве. За стеной доносились звуки композиций Мориса Равеля, на смену которым пришли несменные сентиментальные Гипнопедии Эрика Сати. На душе стало чуть легче. Коты на улице уже завершили свои очередные баталии за место под звездами. Победителю зализывали раны его приближенные пассии, а побежденный зализывал раны и уже готовил план на следующий день. На часах появились цифры 21:00. Захотелось поесть. И еще чего-то… Возможно, оказаться сейчас в Булонском лесу… И я приступил к медленному поглощению давно остывшего ужина, с музыкой Сати и мыслями о Париже…

***

Однако, скоро осень

И может быть придёт пора