Горячий снег Килиманджаро

– А чего ты здесь, Санчес? У тебя ж трое малолетних сыновей. Что, забрили?

– Нет, – поморщился тот. – Леша, я сам вызвался, добровольцем. Надо ж кому-то родину защищать, не всем же сидеть в барах и ресторанах.

– Ясно… – протянул Алексей. – Слушай, а ты усек, чем тут пахнет? В наших пермских лесах это просто забивает ноздри, но и здесь тоже…

– Осенью пахнет…

– Правильно, но…

– Что – но?

– Как у моего дедушки на летней кухне, да и у твоего тоже – в сентябре, октябре… Когда они давили виноград… Винный запах чуешь? Как от чана, где бродит сусло…

– Точно, Лешка, точно! А я-то думал, что мой нос, помимо разных других запахов, улавливает…

– Вино делали из разных сортов, но очень ценился гибридный виноград. Помнишь, мелкий такой, черный, и сладкий-сладкий?… В селе считали, что самое лучшее вино – из него.

– Да, гибридный… Жаль, что такое замечательное виноградное слово сейчас стало страшным и жестоким – гибридная война…

– Никогда, Санчес. – так, на испанский манер, когда-то в детстве называл Лешка Александра, – не подумал бы, что мы, уже взрослыми мужиками, встретимся вот так, с автоматами в руках, как злейшие враги… Я, знаешь, что подумал – а как бы на все это посмотрели наши Васильевичи – и Юрий, и Николай?

– Они уже давно перевернулись в гробах. А если б встали из могил и ожили, то заплакали бы и слегли с инфарктами… Если б вообще сердце у них не разорвалось…

Оба Васильевичи были рядовыми Великой Отечественной, один, Николай, прошел всю войну артиллеристом, защищал Сталинград, брал Кенигсберг и домой вернулся аж в 1946-ом, уже с японского фронта, второй, Юрий, бронебойщик, воевал под Великими Луками, удостоился ордена Красной Звезды и едва не лишился развороченной осколком мины правой руки, которую чудом не отрезали, а все-таки сшили, спасли врачи в армейском госпитале…

– Знаешь, – невесело сказал Саша Корниенко, – у меня перед глазами часто выстраивается такая картинка: освобождают солдаты нашу неньку-Украину от немцев, от фашистов, кровь, смерть, увечья, и вот надо взять какую-то очередную безымянную высотку, ротный выстраивает своих бойцов и говорит им: «Завтра на рассвете пойдем в атаку, на приступ, взять эту высоту приказано во что бы то ни стало, она открывает путь на Киев. Многие из нас не вернутся из боя, но мы выполним свой долг до конца, знайте, однако…Знайте, ребята, что через семьдесят лет нашу братскую могилу осквернят, собьют с постамента золотые буквы «Павшим героям-освободителям», обольют памятник краской, пройдутся по нему кувалдой. Просто – знайте об этом…» И смотрят на него глаза украинцев, русских, казахов, татар, узбеков, грузин, армян, всех парней и мужиков, которым совсем скоро идти под пули… И я все думаю сейчас: ну как, как они поступили бы, если б видели наперед?

– Не знаю, – сказал Алексей.

– И я тоже не знаю, – глухо отозвался Александр. – Ясно, когда сносят памятники сталинским палачам, партийным бонзам того времени, тем, кто вершил голодомор, но, ей-Богу, не понимаю, как можно замахиваться на святыни? Это ж самое настоящее кощунство, и оно в моей голове не укладывается. Пусть нечасто, но такие сюжеты по телевизору показывают…

– Что тебе сказать, брат… Слов нету, – Лешка потянулся за пачкой сигарет: – Выкурим еще по одной?

На сей раз они обменялись сигаретами – Алексей протянул брату «Яву», тот в ответ – синие «Прилуки».

– Слушай, ну, то, что мы встретились на нейтральной, так сказать, полосе, это…как писатель какой-то сочинил, как из фильма какого-то… Что-то у меня в голове вертится, а что, никак не поймаю…

– Шолохов, наверное, его рассказ «Родинка», там отец шашкой зарубил родного сына, Николку, и уже мертвого опознал его по родинке – выше щиколотки, размером с голубиное яйцо…А потом сунул себе в рот револьвер…

– Саш, забыл, что ты филолог, молодец, помнишь все прекрасно…

– Правда, война тогда была другая, гражданская, а у нас, черт бы ее побрал, гибридная… И чего вы только сюда полезли?

– Геополитика…

– К чертям собачьим такую геополитику… В селе ж соседи, дома у которых впритык, в дела внутрисемейные не вмешиваются, правда же? Мы бы сами у себя в доме разобрались…Знаешь, Лешка, я где-то вычитал, что даты рождения и смерти Лермонтова имеют для России роковое значение. Михаил Юрьевич родился в 1814-ом году, и через сто лет для России началась первая мировая война, еще через сто, в 2014-ом – эта вот, гибридная… Лермонтов погиб в 1841-ом году, и через сто лет, в 1941-ом началась Великая Отечественная… Дай Бог, чтоб в 2041-ом все было тихо и спокойно…

– Война… Кому война, а кому мать родна…

– Мой любимый Хемингуэй говорил: «Эта проститутка война…» Я понимаю, конечно, что он имел в виду, и все же не очень-то с ним согласен. Проститутки, по большому счету, это хорошие женщины, загнанные жизнью в глухой угол. Из тысячи девиц нетяжелого поведения лишь единицы, думаю, занимаются этим ремеслом по призванию. А все остальные мечтают встретить настоящую любовь, заиметь семью, родить детишек. Женщина – это прежде всего мать… Нет, Леша, война – это не проститутка, а самая настоящая сволочь. Самая настоящая подлянка… Она состоит из двух «или»: или ты убей врага, или он убьет тебя. Иной альтернативы нет…

Где-то совсем рядом тренькнула синичка или какая-то другая пичуга. Еще сильнее запахло грибами, осенним увяданием, сырой землей.

– По третьей, по последней? Бог троицу любит, – и они по-прежнему угостили друг друга сигаретами.

– Слышь, Санчес, видишь ту усохшую березу? И дальше, дальше за ней, левее, левее? Там не ходи, там растяжка на растяжке, Боже, как мы все-таки испоганили эту землю, не один десяток лет понадобится, чтобы очистить ее от притаившейся смерти… И еще, выдам, так и быть, тебе еще один секрет – особо там у себя не высовывайся. Недавно к нам прибыл снайпер, стреляет очень метко…

– Да я, Лешка, и так знаю… Три дня назад он завалил нашего побратима, Володьку из Мариуполя, пуля попала в прямо в лоб…

– Такая у снайпера работа, Санчес… Кто на что учился…

И тут Сашу Корниенко обожгла мысль: а вдруг они завтра-послезавтра пойдут в бой, чтобы отвоевать это малюсенькое украинское село, и его, «Грека», пуля найдет Лешкину грудь, пусть даже не от его свинца, а от чьего-то другого братан упадет наземь, истечет кровью, забьется в агонии… Но что, что он может поделать сейчас? Нет у него права предупредить Алексея Корниенко, как-то остеречь его, нельзя даже намекнуть на готовящуюся операцию – это ж будет чистой воды предательством, на которое он, защитник родного края, никогда не пойдет, даже в этой щекотливой, рвущей сердце, прямо-таки ужасной ситуации…

Однако мгновением спустя на помощь «Греку» пришел сам, кажется, Всевышний, потому что Лешка вдруг сказал с несомненной радостью в голосе:

– Совсем забыл, Санчес, я ведь завтра снимаюсь с позиции, отбываю в отпуск, уже утром и след мой простынет… А знаешь, что еще? Наверное, попрошусь я в запас, не хочу здесь у вас, вернее, у нас, воевать. Сейчас я капитан, и никогда уже, как пел тот же Высоцкий, не стану майором. Ну и ничего, ну и Бог с ним… Займусь чем-нибудь на гражданке, компьютеры, например, стану чинить, я же технарь, и кое-какой опыт по этой части у меня имеется. А хоть грузчиком в супермаркет устроюсь… Да, решил, вот сейчас прямо сейчас и решил: комиссуюсь по состоянию здоровья – пожаловаться уже есть на что… Слушай, Санчес, а как там наше море?

– На месте. Только рыбы в нем почти не осталось. Один бычок, ну, может, таранка еще с детскую ладошку. Угробили, Леша, наше море. Еще при старой власти кто-то из умников догадался запустить в Азов пиленгаса. Представляешь, дальневосточную эту рыбку да к нам, сюда. А пиленгас этот водоросли жрет со страшной силой – как бритвой по ним проходится! Вместе с икринками и судака, и камбалы, и прочих остальных обитателей дна… Добавь к этому браконьеров, заводские стоки…

– Жаль… Даже и не знаю, когда еще побываю на родном море. Часто о нем вспоминаю… Слушай, Санчес, а как живется вам после Майдана?

– Майдан, Леша, был справедлив и. мне сдается, ко времени – когда в чайнике бурлит кипяток, бывает, срывает крышку, прямо наотлет… Правда, жить лучше мы не стали. Народ обеднел в три, если не более, раза, коммуналка душит сильнее петли на виселице, крадут по-прежнему, даже еще больше, суды неправедные, куда не плюнь, взяточники, мздоимцы, временщики. Одним словом, коррупция! Но знаешь, как бы мы не бедовали, никому – ни с востока, ни с запада, ни с севера, ни с юга к нам соваться не следует. Как-нибудь сами переморгаем, перетерпим, справимся, выдюжим, выдраим до блеска. Потому что никому мы, кроме как самим себе, не нужны. Наш дом, и порядок в нем нам самим и наводить! А с кем дружить, тоже решать опять-таки нам! Соседям, конечно, надо дружить. Помнишь, у нас в селе говорили, если кто-нибудь хотел построить себе дом: выбирай не план, не землю-огород, а соседа…

Оставшиеся несколько минут ушли на родственные расспросы: как там поживают дети, жены, разные близкие и дальние родичи, земляки, кто жив, кто помер, кто женился, кто у кого родился, опять же переданы были приветы поименно всем и наилучшие пожелания…

– Бывай, Лешка!

– Береги себя, Санчес! Возвращайся домой живым!..

Распрощались. Повернулись друг к другу спинами, тихо зашуршали шаги по лесному пушистому паласу, и вдруг…

И вдруг что-то укололо Сашу Корниенко в самое сердце – инстинкт самосохранения, подсказка интуиции, фронтовая, военная чуйка или что иное, но он резко оглянулся, и так же синхронно оборотился к нему лицом и Лешка, пермяк, брат и…враг. Заученно, привычно вскинулись автоматы! Но, как получасом ранее, двое опять не выстрелили друг в друга. А…улыбнулись, усмехнулись, даже громко засмеялись.

Еще миг, и, как когда-то на уроке физкультуры, а потом в воинском строю, когда звучит команда «Кругом!», поворотились и направились каждый к себе.

Боец с позывным, или боевым псевдонимом, «Грек» не без удовольствия отметил, что обмундирование на нем слегка подсохло. Правда, еще несколько, в полный рост, шагов, и он мягко, упруго плюхнется на сырой, слегка пружинящий лиственный ковер и по-пластунски поползет восвояси, к своим…

Но получилось совсем не так. Откуда-то слева с громким треском примчались огненные копья, насквозь, как показалось Саше, прошили, проткнули ему живот, адская боль от разорванной пулей печени перекрыла всю остальную боль и заставила согнуться напополам, и сил, последнего крохотного остатка жизни хватило, чтобы полуобернуться к Лешке и краешком гаснущего сознания ухватить, как брат, чьи глаза предельно сузила гримаса ненависти и отчаяния, короткой очередью срезал кого-то третьего, того, кто незаметно подкрался к ним, или к нему, Санчесу, с той стороны, где мин понатыкано не так густо, как за усохшей березой.

Лешку, бегущего к нему и плачущего, кричащего что-то невнятное, неразборчивое, Санчес уже не увидел и не услышал…

РУЖЬЕ, КАРТОШКА, КОРОВА

Памяти моего земляка и однофамильца, знатного урзуфского охотника Исидора Ильича АВРАМОВА посвящаю

Заяц беспрестанно кланялся рыжим, потемневшим от дождей метелкам рослых степных трав, где-то они еще упорно смотрели в небо, а где-то их давно уж поломали, взлохматили вольные злые ветры; заяц, хорошо упитанный, отъевшийся за лето на сочных зеленых кормах, то и дело прядал красивыми длинными ушами, и Серафим мысленно прицеливался, точно представлял, как достанет его метким выстрелом аж хоть у самого горизонта. Но это так, от нечего делать, от игры воображения, потому что косой свое уже отбегал и теперь привязан был за лапы к охотничьему поясу Рябикова, который в Соленых Колодцах считался, да и на самом деле был одним из лучших охотников. А поклоны земле длинноухий отвешивал в такт его размашистым шагам – и сам Серафим, и еще шестеро таких же искателей счастья с ружьишком торопились домой, в село.

День выдался не очень-то удачным. И погода подвела – с утра вроде солнышко раззадорилось, а потом все окрест заволокла серой дымкой хмарь. Еще позже небо разродилось мелким занудным дождичком, спасибо, впрочем, что не ливнем, и зверье куда-то попряталось, пернатые тоже поостереглись высовываться, одна лишь взбалмошная утка сорвалась в небо, но, не успев набрать высоту, камнем понеслась к земле от меткой пули Вани Золотого, прозванного так и за немыслимо рыжие волосы, и за ласковое обращение к кому бы то ни было – «Ах ты, мой золотой, мой серебряный!..» За уткой опрометью бросился Федор Кузьмич и вскоре появился с добычей.