Горячий снег Килиманджаро

– Спасибо, дорогой, – ласково сказал ему Золотой, – что бы я делал без тебя?

А тот в ответ посмотрел на Ваню преданными глазами.

Федор Кузьмич был умным легавым псом, окрасом удивительно похожий на хозяина – белая шерсть вся в золотом крапе, морда и брови в темно-рыжих отметинах, а изящную голову цвета ржи, позабытой в поле и основательно вымокшей под дождем, делит надвое снежная проточина, чистая, как ручей после метели в январском лесу.

Охотники – народ, к ходьбе привычный, несколько верст, изредка переговариваясь, отмахали достаточно быстро, ведь почти все, за исключением двоих, налегке, без добычи, а потому без настроения, которое, впрочем, едва завидели, что уже виднеется колокольня церкви, ощутимо поднялось – и по традиции полагается, а сегодня, коль такая злая неудача выпала на долю, сам Бог велел слегка расслабиться – если конкретнее, выпить по сто граммов на осенней траве-мураве.

Сбросились на три бутылки водки и кое-какую закусь: что-то, взятое из дому, нашлось и в рюкзаках, заплечных торбах – шмат сала, опять же кусман отварной говядины, пяток картофелин в мундирах, несколько поздних помидоров, краюха хлеба, кто-то взял еще яблок, кто-то груш. За ответственной покупкой в ближайший магазинчик «Веруня» отрядили самого молодого и быстроногого Витьку Наливайко, хорошего и простодушного парнишку лет двадцати трех, совсем недавно, этой весной сыгравшего свадьбу. Красноречивая фамилия утвердила Витьку в мужских компаниях в роли виночерпия, своего рода сельского Ганимеда:

– Ну что, Наливайко, наливайка-ка! – при этих словах лица собутыльников растягивались в улыбке.

Душевная компания располагает к интересному, занимательному, порой откровенному разговору. Среди запретных тем – политика, она давно уж обрыдла, обсосали ее со всех сторон, как косточку таранки знатного посолу. А чтоб не молчать, напрягаться особо не приходилось – новостей в селе хоть отбавляй, и каждая на язык просится.

Пока Витька Наливайко бегал за пляшками, Серафим Рябиков, приспособив зайца рядом со своим ружьецом, разглядывал друзей по охотничьей забаве так, словно увидел их в первый раз. Вот рядом с дядей Федей примостился Ленька Сварной, отменный бухарик, но сварщик каких поискать, за что, собственно, и получил эту совсем не обидную профессиональную кликуху.

Васек Загранка сидит на корточках, как будто посреди степи или где-нибудь в лопухах справляет большую нужду. Этот в молодости был морячком дальнего плавания, пошатался маленько по разным там Сингапурам и Пиреям, поднабрался культуры, как собака блох, и, являясь через каждые три месяца на побывку, убивал земляков наповал заморскими замашками. Зайдет, бывало, в сельский «гадюшник», ослепляя еще чуть соображающих забулдыг желтыми канадскими, на толстой подошве, красиво прошитыми ботинками и на полном серьезе требует у Тони-буфетчицы: «Джин с тоником! Ах, нет? Тогда мартини, или, лучше, пожалуй, двойное виски со льдом!» Наверное, ему нравилось, что Тоня от этих звонких, «киношных» слов теряется, виновато краснеет, а местный питейный бомонд на минуту забывает и выпить, и закусить. Но это Васек так в «гадюшнике», а вообще, если рот открыт, оттуда, как от попугая из клетки, вылетает одно слово, воображению деревенского лаптя просто недоступное: «Загранка! Загранка! Да я в загранке!..» Эту его загранку да громко декларируемую тягу к виски, мартини и аперитиву еще, как говорится, можно переморгать, но ведь, с какого боку на Василия не глянь, форменный иностранец. Было время, и к мировой моде – шорты, джинсы, майки-ямайки, кожанки-замши, блайзеры, люди от сохи приобщались исключительно благодаря Загранке.

Женился, правда, Васек на местной ядреной девахе, не подозревая, что, схватывая обручальным колечком его соленый палец, Веруня кладет крест не только на его холостяцкой жизни, но и на загранке. После первого же трехмесячного рейса, образовавшего прерванный стаж в их семейной жизни, Веруня зловеще пообещала:

– Еще раз уйдешь в море – позову на ночь хоть кого, даже дедушку Макара!

Дедушке Макару было за девяносто, из него сыпался песок, как из дырявой целлофанки, дедушка Макар Веруне, может, и не партнер, а вот какой-нибудь Макарушка, который по молодости плохо засыпает, в постель к ней запрыгнет с удовольствием. Как в песне: «Ах, разрешите, мадам, заменить мужа вам, если муж ваш уехал по делам…»

Короче, Загранка струхнул, и с той поры крики чаек ржаво сверлили ему ухо лишь во снах. Несколько лет Васек и Веруня жили так-сяк, но когда дали зеленый свет свободной коммерции, выучка торгового флота, в котором мужал Загранка, умение покупать и толкать шмотье, дали о себе знать – Ленька Сварной, виртуоз швов, склеил из железных листов приземистую коробку, Загранка, не медля, покрасил ее в темно-камышовый цвет, вверху по фасаду вывел белыми буквами название «ВЕРУНЯ», и село, как только на прилавке появились жуйки, «сникерсы», ананасовый сок, сигареты «Мальборо» и прочие колониально-буржуазные товары, вправе было занести в свои святцы еще одно историческое событие – появление в Соленых Колодцах первой коммерческой точки. Несколько раз, правда, в «Веруне» случилось несколько обмороков, все, правда, летом – то ли от гестаповской духоты в железном «комке», то ли от ценников, обросших, как ведьмаки бородавками, многими нулями. Загранка утверждал – от нехватки кислорода. Правда, лет пятнадцать назад «комок» превратился в небольшой продуктовый, весьма уютный магазинчик, куда сейчас и отправился за покупкой Витек Наливайко.

Дядя Федя столь яркой биографией, как Васек Загранка, не располагал, но хотя бы еще один штрих к его портрету дать просто необходимо. У дяди Феди был очень большой живот. Не бесформенный, не рыхлый, как квашня или мешок с трухой, а тугой и круглый, как камазовское колесо. Наверное, если шутя дядю Федю ткнуть в живот кулаком, то кулак не утонет там, как в подушке, а тотчас отскочит, как каблук шофера от хорошо накачанного ската. Хотя у спортсменов, как известно, животов не бывает, разве что у штангистов, дяди Федино брюхо отличало именно как бы что-то спортивное. Вот смотрел сейчас Ленька Сварной на соседа и пытался уразуметь, отчего ж так кажется, какой такой секрет таит в себе дядькин пузырь? И додул-таки: как про иную супердевочку говорят, что ноги у нее растут от ушей, так у дяди Феди живот начинается у подбородка, округло катится, нет, твердо спускается вниз, заканчиваясь известно где. Ужас какой был у дяди Феди барабан, не дай Бог когда такой заиметь!

Когда Витька Наливайко, слегка ухорканный, подошел к мужикам, те как раз принялись обсуждать новость, связанную с таинственным исчезновением управляющего отделением агрофирмы «Колосок» Федюка; сделали, правда, паузу, чтобы опрокинуть в себя по половинке пластикового стаканчика с водкой и легонько закусить.

– А управляющий-то нашелся, – сказал после короткой паузы, расцвеченной сразу семью синими табачными выдохами, дядя Федя.

– Да ну? – изумился Загранка. На Леньку Сварного эта информация не произвела никакого, пожалуй, впечатления, разве что чуточку повеселел, Ленька, как-никак, вкалывал в агрофирме, и то, что управляющий жив-здоров, знал еще с утра.

– Ужас! – сказал дядя Федя. – Тихий ужас! Ну, кто бы мог подумать…

Дело в том, что несколько дней назад обнаружилось вдруг, что на одном краю села, с мехдвора, пропал бульдозер, а на другом, ближе к речке, где жительствовал Федюк, исчез, бедняга, он сам. Пропажу бульдозера заметили на рассвете, а исчезновение управляющего – к восьми утра, когда он должен был подскочить на наряд, в девять же, когда черные нарукавники явились в контору, тревога усилилась, а к шести вечера село облетел панический слух – с главой филиала агрофирмы наверняка случилось что-то нехорошее. Три дня она была похожа на фирмочку, акционерное общество или товарищество с ограниченной ответственностью, отца-владельца которого насильно впихнули в машину и увезли в неизвестном направлении. Всех трясет от одной мысли, что фирмач (управляющий) в наручниках, прикованный железной цепью к трубе или батарее, корчится в пыточном подвале от глажки раскаленным утюгом по раскормленному животу. Ну, а бульдозер? А черт знает, кому понравилась эта уродина. Хотя сейчас не то, что бульдозер – двухэтажную контору оторвут от фундамента и перенесут за тридевять земель вместе с голубыми елями перед нею.

Федюк, конечно, не Тарас Бульба, но со временем, а если конкретно, то через трое суток, счастливо отыскался и его след. Все оказалось, если воспользоваться языком народной кулинарии, проще пареной репы. И никаких леденящих душу нюансов.

– Бухой был Николай Андреич, сильно бухой, – рассказывал дружкам по охоте дядя Федя. – Захотелось развлечься, свежинки захотелось. Завел ночью бульдозер и погнал в Змеиную Балку. Там бульдозер три дня и простоял. Во дворе у Соньки Нестеренко. Хутор, ничего не попишешь. Только, как говорится, самолетом можно долететь. Или на бульдозере притарабаниться. Соньку Нестеренко знаешь? – спросил дядя Федя у Витьки. Тот кивнул. – Ну, конечно, знаешь. Хуторская бабенка, шоферит в агрофирме. Сейчас в отпуску. Страшнее атомной войны, но Андреич, говорят, ее потихоньку, ну, любит. Он вообще многих молодиц из агрофирмы любит. Молодец мужик! Берет от жизни все, что может. И все-таки ты подумай: на бульдозере, как на такси, и вперед, держись, Сонька! В первый раз слышу, чтоб сердечные дела обтяпывали с помощью бульдозера. Это, братцы, кошмар. Тихий ужас!

– Какой поп, такой и приход, – сказал Ленька Сварной.

– Это ты к чему? – насторожился дядя Федя.

– А к тому, что дурной пример заразителен. Только не знаю, кто на кого плохо влияет.

– Не понимаю, что за чепуху ты городишь, – уже начал заводиться дядя Федя.

– И не поймешь, пока не растолкую, – назидательно окоротил его закипающее раздражение Сварной. – Витек, а ты банкуй! Или забыл, что между первой и второй перерывчик небольшой?

Водка забулькала по стакашкам, с удовольствием опрокинул свою порцию и не очень-то пьющий, но весьма заводной, если уж понюхает, если уж приложится, седьмой из охотников, Родион Куделя, мужик лет сорока с лопатисто-огроменными ладонями.

– Чепуху горожу, да, дядя Федя? – хрустнул яблоком Сварной. – А ты что, забыл, или вообще не знал про то, как управляющему привиделась над лафетом голая задница?

Дядя Федя теперь был весь внимание – камазовских очертаний брюхо, кажется, вот-вот лопнет.

– Мало ли что привидится, – все же пробормотал он, чтоб окончательно не ударить перед Сварным лицом в грязь.

– Я, наверное, не так выразился, – поправился Сварной. – Она ему не привиделась, он ее в натуре увидал. Над прицепной тележкой, в которой возят силос.

– Ну, давай, трави, не выматывай душу, – не вытерпел Загранка. Сварной, действительно, подогревая их интерес, слегка пережимал, переигрывал.

– А я тебе не баба, чтоб давать, – сурово заметил Сварной, по-прежнему оставаясь на высоте положения.

– Ты смотри! – уже нешутейно удивился Загранка. – Какое слово не скажи – а ему все поперек.

– Поперек у японок, – отрезал Сварной. – Ты, поди, узнал это на практике, когда в Нагасаки заходил.

– Ленька! – с мягким укором протянул дядя Федя. – Ты что сегодня, недопитый? Кончай ты…

– Куда? – жестко спросил Сварной. Дядя Федя на миг потерял дар речи, не понимая, отчего мужик так озверел. Витька, Куделя и Серафим Рябиков, ухмыляясь, молчали, соблюдая полный нейтралитет.

– Нетерпеливый вы народ, – судейским тоном произнес Сварной. – Водку глушите – так стаканами, чтоб донце бутылки сей момент увидеть. В коммунизм рвались, как собаки с цепи, теперь в капитализм претесь. И вообще…

Что подразумевал Сварной под этим «вообще», никто не понял. Но молчали. Наверное, чтобы снова не обмишулиться. Очень уж ловко, не успеешь глазом моргнуть, поворачивал чужие слова Ленька.

– Тут, собственно, и рассказывать нечего, – смилостивился наконец Сварной. – Приехал управляющий, а с ним и зоотехник Зубко, на ферму, хотели что-то там проверить или посмотреть. Ну и увидали – вроде как над лафетом с зеленой массой голая задница прыгает. Николай Андреич глаза протер, думал, померещилось. Народу ни в коровнике, ни возле него – никого. Все силосуют. Он выскакивает из машины – туда! Бежит, а все уже нормально, стоит себе тележка как тележка. Померещилось, думает. От переутомления. Как-никак, хлебушек собрали, косили-молотили день и ночь. Но на всякий случай в тележку заглянул.

– Ну и что там? – опять не утерпел дядя Федя.

– А там силос больше чем на полкороба, мягко. На силосе ветврачиха лежит, аэробикой занимается. Вместе, конечно, с завфермой Дудкиным…

– Ужас! – сказал дядя Федя. – Тихий ужас! Во работнички!

– Ну, – подтвердил Сварной. – С такими работничками и с голой задницей над лафетом прямехонько и в капитализм! Так там нас и ждут! А сколько таких тележек по стране, посчитай?

– Они-то хоть заметили, что попались начальству?

– Ну, а как же! Ветврачиха, как водится, крикнула: «Ой!» и прикрываться.

– А управляющий?

– А управляющий, конечно, оторопел. От неожиданности сказал: «Бог в помощь!» Так что все путем. Никакого переутомления у Николая Андреича не оказалось.

– Просто какие-то агро-зоо-транспортные происшествия, – хохотнул Загранка. – Там – бульдозер, здесь тележка с силосом. Боюсь, всю нашу ржавчину-технику угрохают. Нет, такой секс нам не нужен.

– Эх, где мои шестнадцать лет! – ностальгически воскликнул дядя Федя, любовно оглаживая камазовское свое брюхо. – Я к своей Федосеевне на свидание телипался на своих двоих. Туда семь верст, обратно. Только чтобы пару раз поцеловаться да подержаться за что-то.