Сумасшедший

– Что же теперь убивать всех, кто глупее нас? Это ведь неправильно.

– Да? Скажи мне тогда, что правильно и я не убью больше ни одного человека, который глупее меня.

Он бросил ноги одного из покойников, положил руки на пояс, уставился на меня в ожидании.

– Правильно убивать тех, кто умнее нас.

– Почему же?

Он обомлел, но скорее не внешне, а внутри.

– Потому что они приносят больше вреда. Глупцы хоть и приносят вред, но не такой существенный.

– Знаешь… – Возникло молчание… – а ты чертовски прав! – На его лице промелькнула улыбка, и он был рад услышать мои слова – я смог его убедить.

– С этого момента ты больше не будешь убивать тех, кто глупее тебя?

– Да, несомненно, я держу своё слово. Буду убивать только тех, кто умнее меня. – Феликс иронично улыбнулся мне. Это было именно то, чего я хотел от него добиться. Я улыбнулся ему в ответ и начал помогать складывать трупы.

2

Люди горели. Пепел поднимался высоко вверх и затем опускался вниз. Сначала, кажется, что идёт снег, такой пушистый, кружится задорно в воздухе, но оказывается это крупицы золы, золы от сгоревшего человеческого тела, десятков сгоревших тел. Кто скажет, что бог среди нас в этот момент, тотчас же признает бога садистом, а себя сатанистом.

Костёр полыхал, местами шаял, в то время как я подошёл к Феликсу, после того как вновь справил нужду. Он курил сигарету, так глубоко затягиваясь, что треск табака в сигарете на секунду затмевал звук колыхавшегося от ветра пламени. Он смотрел в костёр, пристально и прямо в его сердце. Не моргая, не морщась от палёного запаха, он глядел и подтверждал слова о том, что на огонь можно смотреть вечно. В этом костре есть своя, давно прижившаяся, магия. Она прижилась тысячелетия назад, в те времена, когда огонь обожествляли и охраняли, словно святыню. Часть чего-то божественного в нём непременно есть.

Я закрыл нос от терпкого запаха и тоже смотрел на костёр. Феликс докурил сигарету, подкурил от неё новую, и ушёл.

Синий сигаретный дым взмывал в небо и устремлялся ввысь, растворялся в пространстве, как человеческий дух. Изначально табак разжигается огнивом спички и, сгорая, меняет своё состояние: из материального становится духовным. Люди так похожи на вещи, и они не удосуживаются заметить простую истину в простых вещах, стремятся извечно всё усложнять, искать подоплёки и уловки, тем самым сами усложняют себе жизнь и себя самого. Сложность создали люди и теперь пожинают плоды собственной глупой выходки. И теперь тела людей на моих глазах становились своей сутью – испускались густым дымом вверх. На минуту задумываешься и о человеческом теле, проще говоря, трупе – безжизненном теле. Ведь это уже не тот человек – это материальный остаток человека, его память, бездушная память. Это как бутылка без напитка – без основной ценности, ради которой собственно и покупают эту бутылку. А в чём различие до смерти и после в этом теле? Всегда важно то, что внутри, ведь самая важная часть человека – его душа, тело вторично. С плохой душой, так же, как и без души, тело не так важно, либо становится неценным.

Помню, стоя и размышляя тогда, мне вспомнилось одно высказывание Лао-Цзы: «Тридцать спиц соединены одной осью, но именно пустота между ними составляет суть колеса. Горшок лепят из глины, но именно пустота в нем составляет суть горшка. Дом строится из стен с окнами и дверями, но именно пустота составляет в нем суть дома. Общий принцип: материальное – полезно, нематериальное – суть бытия». Тривиальная истина, написанная простыми словами, – а каков эффект!

Я догнал Феликса, и он рассказал мне про этих людей, каждого он знал поимённо. Это были бездомные, бродяги, просто такие же, как я, заплутавшие в заброшенном садике люди. Я не удосужился спросить, наверное, самый волнующий меня вопрос, самый актуальный вопрос: «зачем ты это делал?».

3

Я виделся с Феликсом там же и имел к нему научный интерес. Я всегда мог пренебречь общественными нормами, моральными заповедями, даже законами ради науки, ради вклада в философию. Каждый человек – фанатик чего-то в какой-то мере; я – фанатик своей науки.

Феликс страдал неудержимой манией преследования, постоянно твердил о секретных спецслужбах, запрещённых веществах, опытах на людях и массе вещей, по симптоматике сравнимых с теорией глобального заговора. Очевидно, он был одержим, поэтому после наших бесед у меня оставалось смешанное мнение о его личности.

Он поведал мне, что в самых тёмных подвалах, в самых секретных и юридически несуществующих лабораториях происходят немыслимые вещи, предвосхищающие воображение. Целая наркотическая фиеста: от транквилизаторов до галлюциногенов, все их аналоги, синтетические виды наркотиков, меняющие реальность и сознание, вплоть до полной перекодировки человеческого представления о нашем мире. Звучит наподобие теории заговора, причём самой радикальной, но он утверждал это наверно, ручался за свои слова. «Я был в тех лабораториях: там тебя держат как в пробирке. Действие наркотиков заставляет настолько расшириться твоему сознанию и пониманию, что доходит до таких вещей, будто бы ты стоишь на самой границе Вселенной, вокруг туманная вечная ночь; ты делаешь шаг вперёд и возвращаешься вновь в свою комнату. Ты вновь привязан к стулу, изводишься литрами неудержимого ледяного пота и не можешь совладать с динамикой собственного организма. Мурашки по всему телу; всё тело судорожно напряжено и голову начинает водить в разные стороны; зубы сводит – прикус становится невыносимым и кажется что вот-вот зубы повылетают из гнёзд дёсен. Ситуация параллельного мира, симуляции жизни, представляется, что это сон, но до того реальный, до того осознанный, что выглядит как жизнь. Бывало мозг заболевал маниакальными желаниями, параноидальными припадками, вплоть до поистине шизофренических реалий. Это нечто невообразимое», – рассказывал он.

Я внимательно его слушал и всё-таки не мог до конца относиться к его словам скептически. Он говорил уверено и убедительно, однако постоянно норовил оглядываться вокруг и заглядывать за меня.

– Ты был в психбольнице? – прямо спросил его я.

– Да. Пять лет из меня пытались выгнать болезнь, но это не была болезнь, «это» и есть я. Ты понимаешь?

– Понимаю. Хотя, помещают ли в больницу здоровых людей? И зачем это делать?

– Ты разве не в курсе, что психбольницы создаются ради производства наркотиков?

– Как психбольница может быть связана с наркотиками?

– Для начала, из человека делают психа. Способов масса, как и тот, о котором я поведал тебе только что. А вот уже кровь душевнобольных – это особый вид наркотических, психотропных веществ. Отдельные человеческие органы так же взращиваются в человеке-бройлере. Получается нечто великое, поистине великое; однако легенда приёма этой дури гласит в том: существует вероятность, в процентном соотношении равная 50/50, что человек окончательно рехнётся – раз и навсегда. Впрочем, обстоятельства доводят людей до приёма этого наркотика. Остальные наркотики – лишь подобие, краткосрочный вариант душевной болезни, тогда как кровь такого «хронического наркомана» будет сравнима с чипом в шею и оттого – полновластным контролем этой дури над человеком. Обычно этот эффект сравнивают с третьим глазом или шестым чувством, что в действительности не так бредово как кажется. Вариант развития мозговой функции, в теории, вполне адекватно (в какой это возможно мере) может начать стремительно прогрессировать, при хорошем случае – эволюционировать. Отчасти можно воспринимать данную дурь, как достаточный фактор стресса для мозга, высвобождающий его «спящие» неактивные способности, а также как стимул его развития, как элемент, которого недостаёт для развития – всё вероятно. Однако нельзя исключать монументальный факт, что если эта дурь может служить функцией реструктуризации, стимулом прогресса, также может служить и деструктивным фактором для мозга. Так что, приём сего наркотика – прямая непредсказуемость, игра в сознание с жизнью, спор за бессознательное, да и, в общем, за весь свой организм с метафизической природой.

4

Феликс видел в людях средства для воцарения собственного существа. Его мания величия, солипсизм и синдром бога, в совокупности создали неповторимого человека. Как-то он мне признался, что самое сокровенное его желание: чтобы все люди вокруг умерли, а он бы собрал огромную кучу тел где-нибудь в пустыне Сахара, затем вылил бы на них танкер нефти и поджог. А сам бы просто сел где-нибудь вдали, где можно успешно лицезреть полыхающую кучу тел, пил бы крепкое пиво, затягивался бы сигаретой без фильтра и знал: он – последний. Все канаты обрублены, он – сверхчеловек.

На мой взгляд, у него была неправильная формулировка термина «сверхчеловек». Объяснять ему это – бессмысленно, ибо объяснять что-то людям, давным-давно определившим мир в котором они живут, исходящими из собственных постулатов, абсолютно бесполезно. Таких людей на самом деле много. Но Феликс – их ярчайший представитель.

Мы подружились с Феликсом на почве ненависти к людям. У него эта ненависть была абсолютная, так как люди казались ему чисто ресурсами, у меня же эта ненависть проявлялась более-менее умеренно. Я видел пороки людей, видел неспособность людей рационально мыслить… хотя бы пытаться мыслить. Сплошное саморазрушение, основанное на лживом смысле жизни. Мне надоело пытаться им помочь, пытаться им объяснять о том, как важно развиваться, жить по-другому… хотя бы жить, а не проживать впустую свою гнусную жизнь. Мне надоело видеть стадо людей, безжалостный коллективный разум, который по часам эволюции мы уже обязаны пережить. Я чувствовал: всё грядёт к немыслимым вещам – к глобальному регрессу. Происходит эволюция и инволюция, причём одновременно, внутри одной человеческой расы. Важно выбрать правильную сторону.

Происходит естественный порядок вещей; но человек никогда не останавливался на естественном ходе событий – ему надо синтетически влиять на мир. Что из этого всего выйдет я не знаю… Я не хочу знать…

Возможно, Феликс так сильно повлиял на меня со своими моральными заповедями. Скорее же всего, я просто взглянул на жизнь с другого ракурса. И не так важно, что этот человек делает мерзкие вещи, важен смысл того, что он делает, осознание своей цели и пути по которому нужно идти. Отнюдь не каждый способен взвалить на себя ношу искателя смысла жизни. Многие даже не хотят искать себя – просто рождаются с определённым смыслом и живут так неизменно. Словно одно непрерывное русло – вся их мелочная жизнь. Людям так проще: следовать невидимому завету, выполнять предписанные условия и не заглядывать за забор стереотипов и ограничений.

«Что меня не убивает – делает меня сильнее», – гласит умозаключение Ницше, подчёркивающее всю полноту его нравоучений. Эта мысль говорит о человеческой мудрости: чтобы воспользоваться опытом – нужно его получить. Эта истина в бесконечном стремлении к укрощению собственной воли, к борьбе самим с собой, необходима чтобы стать себе другом, чтобы понимать себя.

Мы бороздили улицы города и выглядели непримечательно: обычные друзья ведут беседу в обычный будний день. Феликс всерьёз заговорил об очередной навязчивой идее:

– Мне пришла в голову чудесная мысль: а что если нам изловить священника?

– Ради чего?

– Мне интересно… Тебе разве нет?

– Какой в этом может быть интерес?

– Я не верю в бога: я его не видел, он мне ничего хорошего не сделал… Служители церкви – это дикари, которые до сих пор верят в прошлые пережитки. Они верят в то, что небо – это как земля, только сверху; и что среди курчавых облаков парит седовласый старик – это же чистой воды глобальная сказка. Они – это перезревшие дети; таким людям нет места среди нас и поэтому от них пора избавиться, понимаешь меня. Но дело не столько в этом, сколько в банальном живом интересе: услышать зов о помощи этого дикаря, когда у его лба будет мой револьвер.

– Я тебя понимаю… – Я задумался. – Сделаешь всё, я просто поприсутствую.

Время было под вечер. По небу особо расползались облака, своим видом омрачая землю. При входе в церковь, я перекрестился (неизвестно зачем), и мы направились вдоль к стоящему у аналоя священнику.

– Вы отец Михаил? – сразу спросил его Феликс.

– Да. Вас что-то интересует? – сказал священник.

Феликс вскочил на амвон и схватил его за ворот, повалил на землю и начал бить кулаками по лицу, истерически всхлипывая. Он походил на бешенную собаку, не хватало пены изо рта для полноты картины.

Когда мы выбегали из церкви, оставалась тоненькая полоска света на горизонте земли и неба. Поднялся ветер, и тучи носились по небу то ли в отчаянии от потерянного солнца, то ли в страхе перед приближающейся луной. Феликс тащил священника по пустым улицам пригорода в ветхий сарай, неподалёку от заброшенного садика.

Когда мы пришли на место, священник был без сознания. Феликс был одержим своей бешеной манией, и принялся приводить отца Михаила в сознание.

– Вставай, агнец божий! – прокричал Феликс, ударяя отца Михаила по лицу пока он не пришёл в сознание.

– Что вам от меня нужно? – спросил отец Михаил.