Бюро Вечных Услуг

И Зоенька опять обернулась к пламени – так в виртуальном музее показывают античные статуи, плавно вращая их перед наблюдателем на фоне черного бархата. Зоенька не залилась звонким смехом, не бросилась на шею, даже не позвала, не пригласила к костру. Нестору стало холодно. Он не решился сделать вперед ни шагу.

Вдруг Нестор понял, что странным образом он так и видит Зоеньку – ясно и отчетливо, как экспонат на выставке. Хрупкие плечи девушки скрывала черная – если восприятие цвета не обманывало – облегающая блуза, поверх которой, через левое плечо, был перекинут конец ткани такого же черного цвета. Складки ткани подчеркивали каждый изгиб грациозной фигуры. Это было сари. Неожиданно для самого себя Нестор вспомнил, как называют блузу, надеваемую под сари. Чоли. Точно – чоли.

И тут девушка заговорила. В обычном темпе, без всяких змеиных гипнотических штук, на которые была так горазда в их нескучных и недетских играх. Говорила, не оборачиваясь, – бросала фразы, как поленья, – в костер, не ожидая ответа, не давая Нестору повода перебить, вступить в диалог.

– Все слуги нынче бегут от своих хозяев. Странно. Раньше мы так любили служить. Мы готовы были спешить по первому повелению милого голоса. Мы не спорили, даже помыслить не могли, что слово хозяина – пустой звук. Вся наша жизнь была искренним, чистым, прозрачным служением. В подчинении мы находили радость и легкость. Такая жизнь казалась нам верхом блаженства. Высшим предназначением каждая змейка считала услышать хозяина и безукоризненно исполнить его наказ. Нет ответственности, нет забот. Только одна – лишь бы он был доволен. Но мы разлюбили служить. И знаешь почему?

Нестор почувствовал, что этот вопрос обращен к нему и поспешил что-то сказать, пусть о другом, лишь бы прервать эту странную, а потому жутковатую речь. Но не успел.

– Потому что хозяин должен быть справедлив. Такова его роль, его функциональная обязанность, которая проистекает из его естества. Несправедливый хозяин – как нерадивый слуга – невозможен. И справедлив он должен быть не только к слугам, но и ко всему миру. Но кто-то решил, что можно ворваться в фарфоровую лавку на быке из соседнего загона для родео. (Нестор вспомнил, что о чем-то похожем они уже говорили с Наставником, – о быке и фарфоре, о слоне и посуде). Что можно стать хозяином, закончив школу эффективного лидерства.

Тут Зоенька вспомнила о существовании Нестора и чуть повернулась к нему.

– Слишком много стало хозяев. Больше, чем слуг. Лезут все наперебой. Никакого аристократического такта, – последняя фраза была сказана с улыбкой, и Нестор растаял.

Но тут пламя костра сфокусировало его внимание на втором действующем лице.

18

Красивая женщина в солнечно-желтом сари и таком же чоли сидела, грациозно облокотившись о могучий древний пень. Пень был неровным, как будто дерево не спилили, а чья-то исполинская рука просто переломила неохватный ствол у самого основания. Обломила и унесла, – может, в качестве зубочистки, – потому как в пределах видимости ствол отсутствовал. Несмотря на неровности, в широких морщинах деревянного истукана устойчиво покоился бокал на тонкой высокой ножке, наполненный искристой жидкостью.

– Привет, Нестор, – буднично поздоровалась Нина (а это была она). Нина пригубила шампанское (или амриту?) и глянула на Нестора поверх бокала. Сказала с укоризной:

– Что же ты нас не познакомил? – и улыбнулась. – Знаю, мы из разных миров. Но ты же рассказывал мне о Нагах. Почему умолчал о змейках? – и тут же повела плечом:

– Я бы все равно не поверила.

«Как она логична!» – восхитился Нестор.

– Не поверила! – сказала еще раз, как поставила печать. – Фантазий, Нестор Иванович, у вас много. А вот женщина у Вас одна-с.

Нестор поспешно закивал, безоговорочно соглашаясь.

– Нынче женщины не умеют быть женами. Не хотят ответственности. Не любят впрягаться, – продолжала Нина, но говорила уже не Нестору, а пню. – Судьба жены будет счастливой лишь в том случае, когда многочисленные обязанности легки и приятны, как воздух. Это устойчивое, несмываемое напряжение на разрыв не истощает, а заряжает только ту женщину, для которой сама жизнь воплощена в таком напряжении. Во ты, мой дорогой, любишь свою работу?

Нестор и рад был бы ответить, но не мог произнести ни слова. Как не мог сделать ни шагу.

– Знаю, любишь, – продолжила Нина, не дав мужу шанса на ответ. – А ведь у тебя та еще работа. Каждый день одно и то же: сотня индифферентных ротозеев, ленивых, с донельзя завышенной самооценкой и с уровнем гносеологической активности – ниже ватерлинии. Бьешься об стену – сизиф высшей категории.

«Они не такие! Неправда!» – хотел возразить Нестор, но одновременно с гордостью отметил, что жена – все еще учитель, а потому и термины использует «сленговые». А раз она все еще учитель, то и современных учеников не корит в неискоренимых недостатках, а с тихой любовью указывает на возможности. Просто делает это от противоположного, доводя до абсурда, что на том же сленге называют «апагогэ».

– И что тебе дает твой труд? Верно – моральное удовлетворение. Труд, от которого любой нормальный человек лег бы навзничь и бессильно зарыдал, – этот труд делает тебя сильнее. А почему? Потому что ты на своем месте. И я на своём месте. Я – твоя жена. Это мой плуг, мое поле. И мне не покинуть его, пока от края до края твои просторы золотом не зальет поспевшая пшеница.

«Да она пьяна!» – с удивлением подумал Нестор.

– Но женщины стали другими. – Теперь Нестор видел, что Нина действительно разговаривает с пнем. – Они не готовы к самоотречению. Их не радует будничный труд. Они не хотят мести дом и рожать детей. Они не хотят любить своих мужей. Женщины по-прежнему бредят счастьем, но уже не готовы его дарить. Они требуют права на самореализацию, но забыли при этом, что самое тонкое, самое возвышенное женское искусство – прочная семья. Победы женщины – это победы ее мужа и ее детей. А нынче женщины, как ты, мой древний морщинистый друг: они утратили живую кровь, теперь в них можно разве что вставить бокал шампанского. – И Нина плеснула остатки напитка в огонь, а бокал вернула на неровную природную столешницу.

Пламя костра заискрилось от капель шампанского, как от крупинок магния. Жаркие языки вытянулись к ветвям, за которыми пряталась Луна. И Нестор увидел профили еще двух женщин, сидящих лицом друг к другу. Они расположились на камнях, поросших мхом. Не было на них ни сари, ни чоли – они были одеты по-мужски. На головах были тюрбаны, тело скрывали туники с длинными рукавами, на ногах – длинные штаны, заправленные в короткие сапоги. Одеяния были кроваво-алые. Тут же, прислоненные к камням, на ребрах стояли небольшие кожаные щиты полуэллиптической формы. В землю были воткнуты два коротких прямых меча без ножен – ножны были небрежно брошены поодаль.

Соня и Фея – две прекрасные воительницы. Нестор вспомнил магический круг, вытоптанный в черной грязи на поле битвы, и двух танцовщиц в камизах, стянутых дупаттами. Вспомнил чарующий перезвон кинкини на их ногах и сияние бриллиантов в носовых кольцах-нат. А еще вспомнил двух очаровательных утренних гостий на Кисельной,8 в забавных свитерах с мишками и шишками. И вспомнил «племяшек» Волха, профессиональных спутниц для солидных мужчин, притягивающих мужские (да и женские!) взгляды откровенными нарядами в барчике у мини-гольфа.

Сейчас светленькая и темненькая «племяшки» Семена Немировича были в красных одеждах. И красный – цвет страсти – им несказанно был к лицу. Казалось, они беседовали друг с другом, хотя Нестор был уверен, что каждая из них обращается именно к нему.

– Как думаешь, – спрашивала Соня у Феи (или у Нестора?), – в ком больше героизма: в поваре, на котором пестрый фартук, или в бравом солдате в походной униформе?

– Надо поставить их рядом и глянуть, – подумав, заключила Фея.

– Поставь и глянь, – разрешила ее собеседница.

Фея снова задумалась на секунду, затем сообщила:

– Повар будет толще и румянее. Хотя ты говоришь, что солдат в походе, значит, на спецпайке. Даже не знаю… С точки зрения хищной сексуальной пластики, солдат, конечно, впечатляет больше. Но плотные люди – добрее, а я люблю добрых. Если на сегодня, то – солдат. Если на три дня и более – повар.

– Я о героизме, а не о «хищной сексуальной пластике» или какой-то абстрактной доброте, – напомнила Соня.

– А разве, это не одно и то же? – искренне удивилась Фея.

Соня подкинула в костер несколько поленьев, потом вернулась к разговору.

19

– Героизм – явление социально ориентированное, – пояснила Соня всем сидящим у костра и стоящему в кустах на краю поляны Нестору. – Герой свершает действия не в личных интересах, а в интересах народных масс, а еще лучше – в интересах передовых классов. Героизм требует от человека готовности к самопожертвованию.

– Все сходится, – невозмутимо возразила Фея. – И сексуальность, и доброта – явления социально ориентированные. Что может претендовать на большую значимость для общества, чем половое влечение или доброе отношение к ближнему? Продолжать человеческий род и хранить его – два самых социально ориентированных действия. И вообще, – Фея потянулась за мечом, обхватила рукоять, извлекла оружие из земли и принялась любоваться игрой огненных бликов на лезвии, – Гегель, например, считал, что совпадение индивидуальной самостоятельности личного дела и его всеобщего значения относится к периоду, предшествующему становлению развитого государства. С рождением государства умирает героизм.

– Ты так думаешь? – заинтересовалась Соня.

– Не я, – сказала Фея, не отрывая взгляд от лезвия. – Гегель.

– И ты с ним согласна?

– Абсолютно, – кивнула Фея.

– Можешь пояснить?

– Легко. Героизм не возможен в государстве…

– В любом? – быстро перебила Соня.

– В любом! – категорично заявила Фея. – По сути. Просто потому, что в любом государстве общественно значимыми считают не интересы каких-то там масс, а интересы государства. А государство, как мы безусловно убеждены, – это структура, созданная для удовлетворения интересов лишь части общества, причем крайне незначительной части. Согласна, коллега?

– Лишь отчасти, прости за тавтологию, – Соня пожала плечами и потянулась за своим мечом; пучком травы стала осторожно протирать лезвие от налипших влажных комьев земли и мха. – Именно поэтому ты перестала служить бескорыстно и решила продавать свои услуги за деньги?

– А ты продаешь свой резвый меч и натренированное тело по другой причине? – откликнулась Фея почти ехидно. – Не потому ли, что и для тебя присяга утратила свой героический вкус?

– Присяга не может утратить вкус, – возразила Соня, но как-то неуверенно. – Просто нужно знать, кому присягать. – И постаралась перевести тему:

– С поваром и солдатом мы не закончили…