В краю гор и цветущих долин

– У многих первых секретарей по России есть подобная практика. А мы отстаём в этом плане. – И тут же речь Коновальцева изменилась, стала совсем уж искусственной, как будто заученной на каком-то семинаре. – Я не для себя это делаю, а для организации. Вся наша работа направленна на развитие организации. Общий авторитет нарабатывается усилиями каждого члена Союза.

– Ты хочешь, чтобы я одна постоянно всех обзванивала, и днём и вечером созывала на мероприятия, а теперь ещё и вела твой личный канал? Ваня, у меня есть своё время, и я хочу тратить его на себя, а не бегать тут за «спасибо».

– Мы работаем все вместе. Я столько раз говорил – не успеваешь, попроси помощь. Давайте, кто-то будет заниматься обзвоном, а кто-то Телеграмом.

– Пётр, ты знаешь, что нужно делать, – Лера посмотрела на друга с надеждой.

И Пётр знал – вытащить сейчас её заявление о выходе, ткнуть в морду Коновальцеву, сбить с него спесь. Он уже потянулся к ящику, как вдруг раздался жуткий старческий голос:

– Петя, ну где исправленный доклад? – лицо появившейся Розы Белоусовой было искажено испугом – щёки обвисли, густо накрашенные дряблые губы дрожали, в глазах стояли слёзы.

Балаган возвращался с неукротимой силой и нёс с собой цифры, отчёты, постановления, и всё это было так неинтересно, так бесцветно и шаблонно.

Коновальцев стыдливо смотрел в пол. Лера думала о том, как бы скорее сбежать. Непоколебимым оставался только Ленин на картине.

– Нет, я не исправил, потому что Азарович хотел, чтобы я напечатал ему листовки.

Страх загубить конференцию завладел Белоусовой окончательно. Её старческое тело затряслось, висячая морщинистая кожа на руках задрожала, задрожали веки и накрашенные тонкие брови, а в глазах возникло непомерное разочарование:

– Так же нельзя работать!

Она крутилась на месте – раздутая старуха, готовая вот-вот лопнуть от переполнявшего её ужаса. То был особый старческий ужас – перед гневом начальства, перед неопределённостью, которая открылась, когда устоявшийся и прямой ход жизни переломился.

А Пётр ощущал пустоту и не мог понять – почему нужно так страдать из-за каких-то бумажек? Ведь что такое конференция, как не бумаги? Доклады, отчёты, мандаты, резолюции – всего лишь буквы на белых листках, и в них нет ничего, никакого смысла, никакой тяжёлой и убедительной правды.

Его окружала ложь. Но не людское лукавство, проявляющееся в словах и обещаниях, а другой вид лжи – словно бы он очутился в бутафорском лабиринте, где всё устроено глупо и нелепо. В детстве он вместе с отцом ходил на аттракцион «комната страха» – там коляска ехала по тёмному коридору, а из темноты выпрыгивали чудища и приведения, настолько доморощенно сделанные, что напугать могли только ребёнка. Пётр вырос, но тёмный коридор никуда не делся, а вместо чудищ и привидений теперь выпрыгивали мандаты, пленумы, постановления.

На визг Белоусовой прибежала Штепа.

– Розочка Алексеевна, что у вас случилось?

– У нас конференция через пять минут начинается, уже приехали из Избирательной комиссии, а доклад не исправлен, – плакала Белоусова.

– Всё самой нужно делать, ни от кого здесь помощи не дождёшься, – заплакала Штепа в ответ. – Я день и ночь готовлю договора, Розочка Алексеевна, у меня голова уже кругом идёт. – Она шмыгнула носом и убежала.

Пётр понял – надо бежать следом, постараться как-то унять вопрос, иначе кто-то обязательно наябедничает Козинцеву. Но стоило ему выйти из кабинета, как он столкнулся и с Михаилом Андреевичем, и с Мансуром Азаровичем. Они стояли вокруг ризографа. Азарович полыхал злостью, а Козинцев с негодующим видом смотрел на листок.

– Этим можно только подтереться, – сунул он Петру под нос испорченную прокламацию. – Ты же партийные деньги разбазариваешь, партия так на одной бумаге разорится.

Видимо внутри ризографа сорвало плёнку с барабана, и машина напечатала листовки с огромным чёрным пятном краски. Пётр пожал плечами. Он сам виноват, что пустил печать на самотёк, сам виноват, что заболтался с Лерочкой и не успел исправить доклад – всё можно успеть, если захотеть. Он не захотел.

– Я сейчас перепечатаю.

Мимо промчалась Лера, и он дёрнулся, чтобы догнать её, сказать ей что-то приятное напоследок, задержать её уход, но натолкнулся на непреклонный взгляд из-под чудовищно густых бровей Азаровича.

Он так и не стал для неё близким другом. Вечные попытки обрести что-то родное заканчивались неудовлетворённостью. Пётр жил своей жизнью, и Лера жила своей, и две эти жизни соприкасались, но не могли влиться одна в другую. Пётр думал, что вот-вот что-то да треснет, и он, наконец, займёт в жизни Леры особое место. Но потом случилась та пьянка, и пропасть между ними стала непреодолимой. Он продолжал мучиться от неудовлетворённости и блуждать впотьмах в поисках чего-то родного, понимающего и осязаемого.

Нет, это неправильно, что Лера бросает Союз. Организация – единственное, что связывало их, заставляло видеться и общаться. Где-то в мире произошла ошибка, и нужно эту ошибку исправить, а если не получится – законопатить глубоко-глубоко. Так всем будет лучше.

Запустив заново ризограф, Пётр вернулся в кабинет, где уже никого не было, и достал заявление. Он готов был разорвать бумажку в мелкие кусочки. Горячая мысль остановила его:

«Это будет бесчестно по отношению к ней».

А что тогда делать?

«Я не покажу заявление Ивану, по крайней мере, не сегодня. Подожду. А там – посмотрим».

Ленин с картины глядел на него с лукавым калмыцким прищуром, словно говоря: «Да вы, батенька, трусло».

5

Кондиционер умер и больше не радовал прохладой, и конференция обещала стать невыносимой. В актовом зале потели тела стариков. Представители Избирательной комиссии, два мужичка чуть за сорок, платками вытирая влажные лысины, готовились следить за легитимностью процесса выдвижения кандидата в губернаторы. Сам кандидат ходил рядом – бывший командующий флотом, которого все так и называли Командующим. Это был старик шестидесяти пяти лет, весь блеклый и как бы выцветший. В его облике не было ярких красок, седые волосы сливались с бледным лицом, и когда он сел в президиум рядом с Козинцевым, то получился удивительный контраст двух людей. На Козинцева взглянешь – мужик. Несмотря на возраст в нём держалась животная сила и выливалась наружу энергией и мощью. А Командующий давно уже высох, постарел, развалился.

Начались обычные для партийной конференции действия – утверждение повестки, оглашение числа присутствующих. В какой-то момент Козинцев скомандовал: «Конференция объявляется открытой», Пётр щёлкнул переключателем на колонке, и громоподобно зазвучали первые аккорды гимна СССР. Присутствующие тут же встали со своих мест, и началось формальное и ненужное прослушивание гимна несуществующей страны, выполнявшееся на каждой конференции, и каждый раз гимн звучал лишь до первого припева, а затем обрывался.

К небольшой кафедре вышла Елизавета Штепа читать доклад мандатной комиссии. Её глаза ещё не высохли от слёз. Пётр глядел на неё и видел девушку, придавленную цифрами, отчётами, договорами, придавленную работой, но молодую девушку, хотя молодостью в её облике и не пахло. Инстинкты женщины в ней угасли. Он заметил, что за последнее время, с тех пор как началась предвыборная кампания, кожа на лице Штепы постарела, сделалась рыхлой, и создавалось впечатление, что если ткнуть пальцем в её щёку, то палец утонет, как в тесте.

Штепа читала доклад: 43 пенсионера, 8 госслужащих, 3 частных предпринимателя и один человек – творческая интеллигенция. Пётр, вслушиваясь в цифры, думал: «Вот нас всех пересчитали, пометили, обозначили». Помеченные и обозначенные люди взирали на Командующего и ждали от него подвига, ждали от него неких сверхъестественных усилий.

– Конференция правомочна начать работу, – Штепа хлопнула влажными ресницами и убежала на своё место.

После рассмотрения ряда необходимых вопросов, началось тайное голосование. Делегаты получали бюллетени, опускали их в ящик без всяких отметок. Пётр задумался: а не вычеркнуть ли имя Командующего? Тем более что других кандидатур не значилось. Но ручей делегатов машинально и покорно двигался от стола Розы Белоусовой, которая выдавала бюллетени, до ящика для голосования. Не было места спрятаться и сделать отметку. Не было даже ручек. И не потому, что их специально не положили. Просто никому в голову не пришло, что вдруг придётся чего-то там чёркать.

Единогласно конференция утвердила кандидатуру, заранее согласованную с ЦК.

Когда представители Избирательной комиссии покинули Комитет, Козинцев объявил:

– Ну что, товарищи, мы входим в активную фазу предвыборной кампании. Скажу прямо – нас ждёт жёсткая борьба. Власть нам подсунула серьёзных, сильных конкурентов.

Он сидел в президиуме и всем своим видом демонстрировал презрение к обстоятельствам и проблемам. Казалось, мир может треснуть от одного его взгляда.

– Первый из них – действующий врио Кашкин. Кто же это такой, спросите вы. Я вам отвечу – варяг, присланный сюда Москвой, который не знает специфики региона и менталитета местных жителей. Мы же твёрдо убеждены – Севастополем должен управлять севастополец. И сегодня мы с вами выбрали достойную кандидатуру – уважаемого адмирала, бывшего командующего флотом.

Одобрительные «угу» и «ага» прошли среди делегатов.

– Но это ещё не всё, – Козинцев повернулся к Командующему. – Они уже зарегистрировали эту девочку?

– Так точно, – резко и чётко ответил Командующий.

– Вы видите – чтобы отбирать у нас проценты на выборах, власть создала такую удивительную партию: «Партия настоящих коммунистов». Только вслушайтесь – настоящих! Вот хочет человек проголосовать за коммунистов, приходит на избирательный участок, а у него в бюллетене две коммунистические партии, и он не знает, за кого голосовать. Подобная технология называется – партия-спойлер. Такая партия больше одного процента никогда не набирает, они даже не ведут агитацию. Но это тот процент, который они оттягивают у нас. В Севастополе они выдвинули молодую девочку, как её? Антонина Кислицкая.

При звуке этого имени в душе Петра колыхнулось что-то жаждущее. Ему сделалось неспокойно, он принялся елозить на стуле.

– Но разве нам можно помешать? – Козинцев распалялся всё сильнее. – Мы с вами севастопольцы или кто? Мы что, позволим заезжим варягам перекраивать наш город? Посмотрите, во что они превратили Херсонес, из древнего уникального города сделали попсовый Диснейленд. Сейчас они будут строить культурный кластер с театром оперы и балета. Ладно, нам нужна культура. Но покажите соответствующие документы на строительство. Нет никаких документов. А сам облик театра – архитектурное не пойми что. Наши местные архитекторы говорят – это уничтожит исторический облик центра города. Но главное, нас, местных жителей, не спросили, с нами не посоветовались, а просто спустили проект сверху.

Прибрежный цокнул языком – он сам боролся с велодорожками и прекрасно понимал, о чём идёт речь. Козинцев перевёл дух и продолжил:

– Дать бой варягам, сохранить собственную идентичность, сохранить сам дух Севастополя – цели поставлены, задачи определены, за работу, товарищи!