Электрожурнал «Запрещено для детей». Шестой номер

5190 1165

Александр составил почему-то такое мнение, будто он знал Степана как облупленного, меня, говорит, на кривой козе не объедешь, я, говорит, понимаю, к чему ты клонишь, весь этот твой подтекст, но я тебя насквозь вижу, я тебя раскушу раньше, чем ты хитрить начнёшь. Ты думаешь, это какой секрет у тебя, а ларчик просто открывался. Я к тому, что, ну, не может у тебя быть никаких от меня тайн. Да это и не тайна. Я не понимаю, почему тогда она выбрала тебя? А чего тут думать? Бесполезно! Чужая душа – потёмки. Нашёл, чем голову забить. Может, я просто ближе к её стороне шёл. Нет, это я шёл ближе, хотя да, ты прав, ты шёл как… по правую руку от меня, ты был ближе. Ну, вот и все.

Мои силы истощены, откуда ждать подкрепления? Мои силы иссякли. Грязные дома, посмотри-ка – вода еле-еле течёт, талая вода, льдом покроется, и отсекаете, отсекаете все лишнее. Ну, он просто хочет найти друзей. Каких-то. Чтобы были. Навстречу гопник, он один, и он в себе не уверен, ещё достаточно светло и достаточно слякотно, поэтому наезжать не стал, а просто жвачку демонстративно перед тобой выплюнул, но непосредственно на тебя и даже на твой путь не попал, это как бы территориальный инстинкт, животный, разумеется – он как бы на твою территорию не дерзает нападать, но своё превосходство – как умеет – показать пытается: я тебе ничего не сделаю, но вот он я – тоже тут зачем-то существую.

С вами мгновенья были. Однажды, поддавшись рекламе, Степан купил для поддержки своего иммунитета (который мог в любой момент пошатнуться под суровым воздействием загрязненной атмосферы города) этот МММММУЖСКОЙ кефирчик со вкусом кофе. Противно! Противно! И кефирчик, и кофе. В итоге ни то, ни это. Ни рыба, ни мясо, ни собака, ни волк, ни постное, ни скоромное, ни хлеб, ни щавель, ни будка, ни кочерга, ни стул, ни табуретка, ни портфель, ни яичница. Противоположности реагируют друг на друга, но эти крайности одинаково опасны, поэтому я предпочёл бы нечто среднее, ведь истина всегда посередине, хоть все тайное быльём поросло и близок чужой каравай, а не укусишь, да и чужого кобеля не отмоешь добела, и сколько кошке не виться, знает собака, чьё сало зарыто, а как полопаешь, так и потопаешь, хоть видит око, где тётка не волк, да хорошо там, где и семеро в поле не воины, да и шило остро, а человек острей, но хотя кому квас попивать, а кому за ним подтирать, да не вся правда у Петра да у Павла, как не коза в огороде на корове седло, а в чужом глазу и редька слаще.

Необходимо отделить смысл слова от его написания и звучания, поскольку, представляя себе, скажем, барсука, я мысленно вижу слово, напечатанное на бумаге, но не представляю себе животное – черт его даже знает, как этот барсук выглядит – меня это не заботит, и я этого не вижу, я вижу только слово – это и есть барсук, а животное – это пусть будет что угодно, может, и барсук, а может, и выхухоль – пускай в реальной жизни их Николай Дроздов различает, а мне это не нужно, у меня есть больше, чем эти животные – у меня есть слова.

У меня есть слова, и я бросаюсь ими, не смотря, куда, не смотря, в кого попадёт, потому что я недоволен всеми: вы не дали чего-то мне, я недополучил чего-то от вас, что-то осталось недосказанным, что-то не завершено, не сделано, и теперь это мучает меня, как призрака, оставшегося в чистилище, хотя, конечно, ни в каком чистилище я никогда и не был, я сразу оказался в аду.

5190 1172

Степан вспомнил, как в детстве они с Александром купили в складчину кассету с запредельно матерными песнями и слушали её потом тайком на даче на магнитофоне; но чтобы этот венец музыкальной непристойности не обнаружила мама, они каждый раз ходили закапывать кассету за одним из их «шалашей». Саша клал кассету в целлофановый кулёчек, и они с серьёзным видом шли её «хоронить» – теперь Степан взглянул на этот ритуал как-то иначе, придав ему того символизма, какого, возможно, изначально в их действиях не было, но, обшарив в старших классах все музыкальные магазины и даже ларьки, и так и не найдя для себя ни одной стоящей группы, Степан пришёл к выводу, что музыка мертва, и в этом ритуале похорон кассеты был инстинктивно заложен символический смысл, так что теперь Степан, вызывая в памяти картинки этой процессии, неизменно рисовал себя и брата монументальными, как казахские герои из его недавнего сна. Особенно часто Степан вспоминал тот раз, когда они пошли хоронить кассету после сильного дождя, когда все вокруг утопало в грязи, и Степан помнил, что, если Саша просто уделал ботинки, то он, Степан, так и шёл чуть ли не нарочно по самой грязи, как будто в этом тоже был его вечный disrespect, на сей раз выраженный самой земле, как будто шёл это закабалённый некогда хозяин земли этой и теперь из какой-то яростной гордости её попиравший, как будто вместе с грязью он уносил с дороги неутолимую личную обиду.

Поиск музыки был для Степана тяжёлым трудом – тяжёлым и всегда безрадостным: он не хотел признаваться в том, что это не музыка мертва, а он не любит музыку, и ежедневная музыкальная эксгумация, аутопсия, а затем некрофилия изрядно вымотали его, потому что все, что ты выбираешь – это только какую могилу вскрыть.

Да и то там до тебя не один десяток покопался.

Ни к чему ты не успеешь первым.

Все разведали до тебя.

Так или иначе, Степан вспоминал, что в тот день, когда они шли хоронить кассету после дождя, Саша, уже придя в «шалаш», не рискнул закапывать кассету, он как-то тупо стукал кулаком по росшей возле «шалаша» рябине, думая, куда теперь эту кассету деть, а Степан пытался очистить ботинки, елозя ногами по мокрой траве.

– Некуда её деть-то, – изрёк в итоге Александр.

– Некуда, – повторил Степан.

– И что ты предлагаешь?

– Пошли, в сарае спрячем.

– Это не то. В землю лучше всего.

– Да может, ещё неделю дожди будут, что ж мы теперь…

– Это да, тут ты прав.

Больше всего Степана раздражало в Саше его нелепое убеждение, что истина у каждого своя, но, будучи не в силах достойно отвечать Степану в их редких и коротких философских диспутах, Саша всегда уводил разговор к своей собственной персоне и своим вкусам (Степан как-то сказал брату, что ждёт новую игру про Чужого и даже начал пересказывать известные ему подробности, на что Саша невозмутимо ответил, что скоро и новая Battle of Duty выходит – и перевёл тему на обсуждение плюсов своей любимой игры), а на аргументы Степана отвечал всегда какими-то глупыми общими фразами. Лучше всего Степан помнил их диалог о «заячьей» природе, о котором я помню, но приведу его чуть позже.

Если ты хочешь стать поэтом, выучи слово «гомоздились» и употребляй потом везде, где только можно.

И гаргульи гомоздились…

Видишь? Ну-у? Как всё-таки тонко, какая поэзия!

5190 1189

Но погодите («Но позвольте», – скажет интеллигентный читатель), я прочитал уже несколько страниц и никак не пойму, где же в этой галиматье вменяемый сюжет? Что ж, в ответ я перефразирую классика: сюжет в книге – как сюжет в видеоигре – он должен быть, но он не так важен.

Смотрите 5190 1301

5190 1301

Степан вышел из дома прогуляться под дождём не только под давлением смутного желания купить колы или прервать нахождение в непосредственной близости со взаимно ненавистными родственниками, но ещё и потому, что в комнате его (а с отъездом Саши комната стала принадлежать одному Степану) начало распространяться некое зловоние, источник которого Степан никак не мог обнаружить: просто в той части комнаты, где стоял диван, на котором Степан спал, тянуло чем-то гниловатым. Степану казалось, что это пахнет от старой подушки, но, обнюхивая её, он не мог понять, является ли она источником дурного запаха, или подушка только пропиталась душком, источаемым чем-то другим. Он нюхал тетрадку, стоявшую на шкафчике за диваном, нюхал сам шкафчик, но не мог понять, что является причиной запаха. Степан открывал шкафчик, в котором хранились старые книги, доставшиеся ему (не Саше!) от деда, книги пятидесятых годов, которые Степан и не думал читать, но рассчитывал когда-нибудь составить опись и затем их выгодно продать, ведь эти книги, в представлении Степана, могли представлять букинистическую ценность, и дедова коллекция позволит ему когда-нибудь внезапно поправить своё финансовое положение (точно так же он рассчитывал продать свою коллекцию фишек, треть из которой уже успела растеряться из-за небрежного хранения); Степан нюхал книги, но они вроде и не пахли. Невозможность найти предмет, портивший воздух в комнате, бесила Степана, и он покидал комнату в зверском раздражении.

5190 1318

Саша начал совмещать учёбу и подработку довольно рано: в первый раз ему повезло устроиться в Серьёзную Контору вести базу данных в Microsoft Excёl (так!), но Саша молча негодовал, что его никто не собирается ничему учить, да и необходимость преклоняться перед директором его тоже угнетала, и рабочая атмосфера куда больше соответствовала Сашиным представлениям о секте, чем о Солидной Компании. Мама успокаивала Сашу, говоря, что без образования и такая должность пока вполне сгодится, раз уж деньги платят, а Степан, напротив, доказывал брату, что эти усилия никак не сделают его профессиональнее, как медитация не сможет помочь человеку в депрессии, а только усугубит его состояние, так что Саша относительно быстро охладел к работе, выполняя свои обязанности совершенно механистично и все более презирая директора, до открытого конфликта с которым, впрочем, так и не дошло, и все из-за сдержанного характера Александра: он, как вам уже известно, давал понять, что принимал правила игры, хотя диалоги с директором редко были лишены ноздрёвского бахвальства, смешанного с выпячиваением своих знакомств в духе прустовских мещан, но, рискну предположить, директор не подозревал о существовании последних.

– Почему мы используем Excel, а не, например, 1С? – спросил Александр на третий день работы.

– Ну, ты видишь это так, я вижу это так, – объяснил директор. – Тут ведь этоо… сам понимаешь… у меня уже просто есть опыт, а ты, видимо, базами данных раньше не занимался?

– Нет.

– А у меня уже как бы есть опыт, я уже много с кем работал, мы так работаем уже не один день и не два, а двенадцатый год уже.

– Но за это время ведь появилось много более совершенных программ…

– Ну, ты просто не видишь, что ты как бы не понимаешь, о чем говоришь… как бы… я вот вижу, что ты без опыта, но говоришь, чтобы что-то переделать… ты даже вот не выполняешь объем работы, но что-то хочешь, а я вот и на совещании у замминистра в этом году был, мы даже с ним на рыбалку ездили вместе… добавься ко мне Вконтакте, там мои фотки есть с ним… понимаешь, есть такое понятие – «главный заказчик». Ты пока не понимаешь… а на совещании… из Серпухова коллеги там… опыт наш перенимали… понимаешь, мы это же не просто там в компьютерах печатаем… фактическая польза всего важнее.

– Конечно, я понимаю, – ответил Саша вполне искренне, но больше к директору с вопросами уже не обращался.

5190 1332

Считая себя человеком до безобразия серьёзным, я хотел стать драматургом (вы там не смейтесь), но, как и Саша, я испытал разочарование после негативного опыта. Когда я, не зная ещё этой кухни, отправил по электронной почте свою пьесу в прогрессивный питерский театр, меня даже не удостоили отказом, только когда через полгода я написал им робкое «Как вам моя пьеса?», мне ответили: «А мы рукописи с емейла принципиально не читаем»! Вот как оно бывает, да. Это только Остап вполне быстренько пристроил свою «Шею», иначе кина бы не было, хоть это и не кино, а ведь что до моей пьесы, то какая это была пьеса! Там было 46 действующих лиц (актёров, конечно, можно было занять меньше, тот же Куприн в одном спектакле сколько ролей мог играть), к тому же, моя пьеса была очень честная, вот, приведу отрывок:

М а р и я. Кто здесь?

Ч е т в е р т ы й и н д е е ц. Четвёртый индеец!

В т о р о й р а з б о й н и к. И второй разбойник!

М а р и я. Ах, так вы разбойник?

В т о р о й р а з б о й н и к. Второй разбойник.

А в общем, пьеса была о починке шкафа, там была бы постоянная смена лиц, сцену должны были поливать из шланга, на неё должны были выносить живую курицу, в зал должны были сыпаться настоящие опилки, предполагались цыгане, сожжение электрогитары, выстрел из гигантской рогатки гигантским бумажным комком прямо в зал, должны были участвовать жонглёр, тамада, фокусник, дрессировщик страусов, монтёр кабеля, по скайпу свою роль должен был отыгрывать эмигрант из Берлина, а в конце на сцену бы падала предварительно закреплённая на специальных тросах точная копия барабана «Поле чудес».

И они даже читать не стали такой сценарий!

Грош им цена!

5190 1356

В последние месяцы Степан стал реже впадать в состояние уныния – оно сменилось раздражением и яростью. Он злился на всех, начиная с родственников, и особенно он был зол на Сашу – за то, что брат часто поддерживал и словесно ободрял его, когда они были одни, но никогда и не думал признавать его за ровню в чьём бы то ни было присутствии – на людях Саша становился другим человеком.