Электрожурнал «Запрещено для детей». Шестой номер

Тяготили Степана и затянувшиеся отношения по переписке с пухлой девушкой Ниной, которая отказывала Степану в признании его реальным существом мужского пола, ссылаясь на какие-то свои тонкие ощущения и предчувствия, в смысл которых Степан никак не мог вникнуть. Степан устраивал Нину как друг по переписке, но ему надоело все время быть только другом, и раз уж он не мог стать для неё кем-то более близким, он решил стать кем-то более далёким, ведь большое видится на расстоянии, так что Степан постепенно от неё отдалялся с убеждением, что она сможет разглядеть в нем не просто бесплотный аватар, а недюжинного интеллектуала, каким Степан себе казался, однако Нина больше внимания уделяла не тому, что Степан писал, а тому, как он это писал, и в ответ он цитировал Беккета, что форма – это содержание, а содержание – это форма. Ну, это и логично, не правда ли?

Для Нины это было не совсем логично, и она переходила к другому вопросу – о том, почему в тщательно планируемом романе Степана о приключениях Николая II этот самый Николай оказывается вовлечённым в такие сцены, как охота на зайца в компании Пушкина, покупка смартфона с рук на улице, а также путешествие в красавец-Тугулым.

Степан отвечал аналогией, говоря о том, что у Достоевского была идея поместить Чаадаева в монастырь – с реальным Чаадаевым этого не было, но Достоевский выстраивал собственного Чаадаева, Пушкина, да и много кого ещё, и это распространённый метод создания героев, в том числе, создание другого человека-героя-персонажа из себя самого, чем, в общем-то, Степан всю жизнь и занимался и даже, как ему казалось, небезуспешно, но Нина, видимо, после получения в гугле краткой справки о том, чем знаменит Чаадаев, отправляла сообщение с предположением о том, что Степан поддался пагубным западным влияниям и что наша литература всегда была чем-то возвышенным, а теперь у них в переводных книжках везде заканчивается плохо, да и вообще: Степан сам не разбирается в том, о чем говорит, он запутался сам и её пытается вслед за собой затянуть-запутать, это стратегия паука, хитренько печатал Степан, как и всегда, слышавший звон, да уж забывший, откуда был он, нет, возражала Нина, это, скорее, стратегия зайца, петляющего по полю, спасаясь от охотников.

5190 1387

Александр, оплатив у кондукторши проезд в автобусе, стал описывать свой поступок как удивительно высокоморальный и чуть ли даже не храбрый:

– Я смог преодолеть эту трусливую психологию зайца и заплатил за билет – не каждый осмелится это сделать.

– Это не достижение, ты и так должен за проезд платить.

– Нет, я мог и не платить, но я преодолел… победил себя.

– И что, по-твоему, это смелость?

– Кому как. Для меня – да.

– Так что теперь, каждого, кто за проезд заплатит, в герои записывать?

– Трудно сказать. Почему бы и нет?

А в довольно раннем детстве, насмотревшись сериалов про доблестную милицию, братья решили играть в отдел убийств и купили игрушечные пистолеты, но Саша уже через три минуты предложил играть в отдел краж, потому что отдел убийств – это всё-таки немного жестоко. Степан согласился, но уже тогда не мог понять, зачем отделу краж такие восхитительные пушки.

5190 1394

Для чего ты требуешь от меня принимать решения, когда ни один из вариантов мне не нравится и не принесёт мне никакого облегчения, зачем ты мучаешь меня, дразня и обещая, но никогда не сдерживая своих обещаний, не выпуская никогда вполне из своей власти, пытаясь прельстить меня менее ненавистной клеткой, но не доходя никогда до конкретных решений, подразумевая, что это бремя должно лежать на моих плечах и прекрасно понимая при этом, что мне не снести такой груз, но у тебя не получилось совсем парализовать мою волю и уничтожить мои устремления, все, чего тебе удалось добиться – это осушить болото, отвести стоячие воды, осадить никем не защищаемую крепость, ведь я оставил её, когда сам ушёл на её осаду.

Моя жизнь – череда больших несправедливостей: разве я был счастлив, разве я был доволен, разве я получал то, что хотел? Я живу в невероятно стеснённой, враждебной обстановке, я не могу принять реальность и постоянно чувствую jamais vu. Это страшно, потому что это сама жизнь; я хотел всю волю и все счастье, но не получил ни того, ни другого, я – варвар, осаждающий крепость жизни, но у меня нет ни оружия, ни коня. Я больше похож на просителя, чем на захватчика, верно? И вот я прошу, чтобы из крепости мне выдали оружие, чтобы я мог приступить к штурму, и искренне жду, что мне это оружие выдадут, и я устал ждать, бесполезность была ясна изначально, но я хотел, чтобы ради меня было сделано исключение, а в итоге моё горло пересохло, и я чувствую жажду. Посмотрите, у каждого своя правда, а есть ли неправда? Ибо все, что вы говорите, правда, а вся неправда – моя.

5190 1417

Сиплый субъект в вязаной шапочке раздаёт рекламные бумажки: «Двери не нужны?» – таким голосом, будто это не человек разговаривает, а ветер в ржавое ведро поддувает. «Двери не хотите? Возьмите листовочку», – и Степану в рукав сует – у Степана руки в карманы старой куртки засунуты, но сиплый гражданин прямо туда и сует бумажонку свою. Степан молча проходит мимо, бумажка падает в грязь, шапочный субъект что-то сипит вдогонку.

Да, Степан покинул двор школы, не узнавшей его, и теперь гулял по улице под моросившим дождиком, не надевая капюшон.

Сиплый голос дверного шапочника заставил Степана вспомнить одного персонажа, работавшего в его школе, у того тоже был сиплый голос, красный нос и все время какая-то лукавая ухмылочка, из-за чего лицо его постоянно принимало какой-то масляный вид; персонаж работал в школе на кухне и в столовой – уносил посуду (в классе Степана у самых остроумных ребят, куда Степан, безусловно, входил, была весёлая привычка не уносить пустые тарелки, где раньше плескалось нечто сиреневое, именуемое борщом, а складывать их друг на друга и ставить перед местом, за которым кушал самый упитанный их одноклассник, как будто это он все съел и за собой не убрал – у этого невольного Гаргантюа накапливалось по семь глубоких тарелок, по пять мелких тарелок, где было второе – обычно пюре – а также стаканов шесть-семь из-под компота или чайной воды – иначе не назовёшь), разливал добавку из огромной древней кастрюли, на которой было что-то намалевано краской ещё поди в эпоху Брежнева; также масляный господинчик работал в школе сантехником, за что получил меткое и до безобразия смешное прозвище Вантуз.

Вантуз, как я уже упомянул, обладал сиплым голосом и масляной физиономией, но характер у него был какой-то подозрительно жизнерадостный, эта ухмылка лукавства и пугающего применительно к его возрасту (Вантузу было за сорок) оптимизма заставляла Степана думать, что Вантуз, должно быть, очень несчастен, раз за такой маской потянулся, раз ему понадобилось стать настолько откровенно фальшивым (какой оксюморон!), чтобы куда-то выдавить из себя эту печаль, как-то ее извратить.

He reinvented himself, говорят американцы.

И Вантуз, возможно, после какой-то травмы, развода или ещё чего, придя работать в школу, казался натурально клоуном – он смеялся с детьми, дразнившими его, делал вид, что собирается догнать их и ударить вантузом, шутил, что подкладывает дохлых тараканов в еду (а в каждой шутке, как известно…), потешно флиртовал с бегемотоподобной гардеробщицей, косился на часы в столовой и, когда перемена заканчивалась, восклицал:

– У-тю-тю-тю-тю! Время-то уж сколько!

Что, в сочетании с сиплым голосом, было ещё смешнее.

И для чего-то ведь была эта маска, наличие которой было для Степана очевидным, но сейчас он подумал, что он сам постоянно ходит в разных масках, чаще всего свинцовых, и оснований упрекать Сашу в двуличности у него не было, ведь он сам увидел себя двуличным, ощутив какое-то, пожалуй, противоестественное единство духа как со своим братом, так и с комичным Вантузом, и Степан решил, что мы (люди нашего склада ума), вне зависимости от надетых масок, закованы в это общее хроническое молчание, молчанием этим обсыпаны, как пеплом, и из пепла этого молчания бессильно кашляем, чтобы о нас вспомнили.

– Ну и где тебя носит? – размышления Степана были прерваны голосом матери, дозвонившейся на сотовый.

– По бабам шляюсь, – буркнул Степан и выключил телефон.

По бабам шляется! Если бы шлялся! Степан огорчился ещё больше и стал воображать себе идеальное свидание. Оно должно быть у неё дома, потому что у Степана дома зловоние, и они бы сидели у неё дома, пили кофе и разговаривали, и как бы это было хорошо, приятно и уютно, а идти куда-нибудь – некуда, вы ещё скажите в театр, вы ещё скажите в кино! Вы ещё скажите в кафе!

Вы ещё скажите в музей

Вы ещё скажите в библиотеку

Вы ещё скажите в молл

Вы ещё скажите в клуб

Степан не хочет идти, он хочет разговаривать и кофе пить и в глаза смотреть, вот такой он романтик, вот такой он хороший парень

И как Степану было хорошо, когда он ехал в автобусе рядом с девушкой, и она не отсела от него, хотя другие свободные места были.

5190 1424

Сегодня ночью, вернее, уже около пяти утра, я проснулся с мыслью, что я больше уже ничего не хочу от жизни, не хочу жить, но не хочу и умирать, не хочу совершенно ничего, и вот это-то и называется атараксией, когда ничто уже не может тебя насытить, или же это я просто не знаю, что мне нужно, я запутался: что теперь до моей атараксии – ты все равно хочешь напоить меня из полупустого стакана, Сенека! Да, я с таким трудом потерял желание умереть, но так и не приобрёл желания жить; ничто не может принести мне радость, ничто не может по-настоящему удовлетворить моих запросов, наверное, очень уж глупых в своей дерзости, – но у меня вообще нет каких бы то ни было положительных эмоций, и что-то эта твоя атараксия подозрительно напоминает последствия лоботомии пулей.

Что же формирует желания, таким образом? Откуда берётся хотение, если хотение – это не я? Хорошо, но кто же тогда я?

Память – это я. Память – и ничего больше. Занавес, пожалуйста.

Как, не готово ещё? Зиночка, давайте быстрее. Занавес давайте, да.

5190 1455

Scatter his enemies and make them fall. Степан, устав блуждать по улицам своего микрорайона, зашёл домой и получил порцию упрёков от матери – за то, что выключил телефон, а вот позвонил Саша, и ему очень нужно его ИНН, а ИНН осталось дома, а Саша подъехать сейчас не может, и вот бы ты хоть раз побыл хорошим братом и отвёз ему это ИНН, только не мни, ну аккуратнее же, официальная бумага, серьёзный документ, а я есть хочу, я ещё не обедал, пятьдесят рублей возьми, сосиску в тесте по дороге купишь, перекусишь, да тебя у Саши-то накормят, у него и девочка есть, она накормит. Давай-давай. Может, никакого ИНН и не надо сроду, а к ней сейчас этот козлик прийти намеревался, весь в бакенбардах, с бородкой, у него автомобиль ИЖ оцинкованный, вот так, ни дать ни взять, он у меня не знает, куда идти, на социолога хочет, ты на социолога хотел, Степа, на общественные отношения… как оно там это, что-то, знаешь, болтология какая-то, а вы, молодой человек, не думали пойти в армию, ой, да у него же сердце, да, знаешь, бедный мальчишка, все детство слабый такой был, Сашка вот у меня здоровый как конь, а этот, знаешь, все время болел, его по сердцу-то и не возьмут, ты какую уже чашку кофе делаешь, тебе же вредно, у тебя сердце, а он одно что наяривает, ты сыпь поменьше, куда ты столько на маленькую такую чашечку, у, беда неловка, ну, а вообще, кем вы себя видите, социологом, говорите. Да никем не вижу. А, вы ещё не решили. А уж пора бы. Да какая разница. Умереть в тридцать пять от инфаркта – достойное завершение любой карьеры. Это в вас говорит максимализм. Может быть, вам бы действительно годок отдохнуть. В Америке, кстати говоря, есть такое понятие, год промежутка называется. Кто побогаче, ездит в Европу, вообще, ездят в путешествия, чтобы понять, к чему душа лежит. Но так-то конечно, раз по здоровью, а в армии бы вам самое то… дисциплина, опять же. Коллектив. Служат сейчас один год, опять же. Социальные пакеты. Гарантии.

Вы впадаете в крайность. Да, но в этой крайности я чувствую себя комфортно. А другая крайность опаснее – она ведёт к бесконечной политкорректности, которую ещё только ленивый не высмеивал, но я как раз немного ленив, поэтому тоже хотел бы её кольнуть, раз уж люди-то подкалывают. Дай политкорректности волю, и через какое-то время детям на ночь будут читать политкорректные сказки!