Валёр

Макарий тревожно прижался ладонью к густой шерсти Берли, двинулся за этой странной группой людей. Кто они эти незнакомцы, что неожиданно встретились ему в гонке за преступником? Почему они ждали его, именно его? Может отстать и сбежать в дебри чернеющего леса? Или брести замыкающим в этой странной команде неизвестно куда и зачем?

Он потрогал лежащий в кармане медальон Агриппины: на месте, не потерян. И согревает он своим теплом, и тем, что он есть настоящей сохранности талисман. И почему-то, вдруг, вскинулось внутри:

«А ведь медальон-то нашёлся вдалеке от места ранения Агриппины! Точно, ведь. Не меньше чем десять-двадцать шагов от места ранения. Значит, медальон оборвался при её беге? А если бы он не оборвался, что было бы с Агриппиной тогда?».

– Подождите! Вы то, кто такие, что меня так легко признали своим? И зовёте неизвестно куда, что приказом, без вопроса: хочу я с вами или нет.

– Мы-то, люди мирские, и безвредные для всех. Мы свои: и для мира, и для себя, и для того, что есть вокруг. Может, ты слышал об озере Тихом, там, где три домика у берега стоят? Вот, туда мы и направляем свои жизни, давно ушедшие из тех мест. Так сказать: мы возвращаемся домой! – произнёс мужчина, что видимо среди них старший и, оглянувшись вокруг, добавил:

– А о тебе нам сказал, тот, что в милицейской одежде. Измученный, исковерканный он своими же действиями, до пагубности. Угрожал нам здесь оружием, а сам он был совсем, что ни к чему! Можно сказать, что душа еле-еле в теле. Но, как раз в него-то души и нет. И ещё он, как в бреду твердил, что ты очень, очень хочешь с нами. И безумно ты настырный человек.

– С вами? Нет, я не мог о вас знать! Да и как, если этот «бегун», что сказал обо мне, большой мерзавец и негодяй.

– Не горячись, парень! Мы-то его знаем уж давно и не с лучшей стороны. И не с такой, как вот сейчас, в данное время. Это, от его действий мы ушли из своих домов. Но мы ведь, люди, а не звери. Так мы его и не тронули физически, а хотелось, очень и очень, что и слов искать иных, совсем ни к чему.

Макарий мгновенно вспомнил находку на чердаке и, с внутренним трепетом, спросил:

– А вы, случайно, не Гордей Иванович Бурин?

– Ух! Да он действительно настырный! Всё ему так сразу и скажи! Выверни всё наизнанку и без догадок, что и чему. Тебе сразу и скажи всё, а на потом что, и сказать будет нечего? Ну, я Гордей Иванович и Бурин! Откуда-то знаешь об этом, парень?

– Нашёл я ваш схрон на чердаке. И что в нём я заглянул, правда, мимоходом. Не позволили иные мне всё прочесть, что в тетрадях. Прочёл вашу записку и немного в тетради! Остальное, там, рядом, в густых лопухах. Так что, если вы идёте туда, то найдёте свой схрон там.

– Так ты уже и там успел? Да ты не только настырный, но ты ещё и вездесущий! Ну, а теперь скажи-ка, зачем тебе этот, что в кителе милицейском.

Макарий сжался в себе и тяжело ответил:

– Он девушку мою тяжело ранил пулей в грудь и что будет дальше с ней неизвестно.

– Да! Понимаем мы тебя, ещё как! Но на нас зла и обиды не держи! Мы не алкаши и не пьяницы какие-нибудь, а усталые люди, но тебе во всём свои. Значит ты за ним, этим, получеловеком! А может и не стоит за ним? Он и так уже грешен, до немогу! Зачем он тебе, парень? Мстить хочешь?

– Нет! Мстить я не собираюсь. Не в моих правилах мщение, а вот к ответственности я его хочу призвать! И по закону! Он много что натворил, этот Веня-Феня! К тому же, изрыл весь бережок Беглой, что вы назвали «Камышовая гуща».

– Ну, что ж, действуй, как тебе велела судьба, а мы идём домой, на наше «Тихое». В целости там ещё наши дома, или как? – спросил Гордей Иванович, задумчиво и устало.

– Все целые и невредимые, но дворы заросли бурьянами, лопухами и разной травой.

– Это не беда! А беда в том, что нас там долго небыло и для нас это тяжело. А тебе, парень, мы желаем хорошего и справедливого пути в своём деле. И поберегись этого урода: он на многие подлости способен, так я думаю. Ну, давай, шагай настырный наш и неожиданный, в свой путь, тяжёлый и неведомый, как мир что вокруг. И чтобы жизнь не убежала от спасения девушки твоей, мы тоже тебе желаем!

– Спасибо вам за пожелания, спасибо!

– Да за что, то, так? Мы-то люди мирные и не хотим зла никому! А куда этот «герой» делся, мы тебе сказать не можем, потому что не знаем. Убежал куда-то в этот вот лес, а может и в деревушку, что здесь недалёко. Мы-то в ней и обитали эти затерянные годы, ты там и поспрашивай, парень. Вот там она находится, за этой речушкой, – сказал на прощанье Гордей Иванович и, взмахнув рукой, скрылся в густом утреннем лесу за своими ушедшими людьми.

Макарий с Берли перешли эту речушку по двум осинам, упавшим на водное неширокое русло протоки.

Лес, всё так же, высился под утренним сводом небес. Откуда-то, издалека, донесло эхо растяжный собачий лай. Потянуло лёгким дымком и запахом жилых домов.

Вскоре они вышли к небольшому селению, окруженному густым березняком и осинами.

Макарий взобрался на пригорок и всмотрелся в этот неизвестный мир. Дома, будто прятались друг от друга за высокими заборами, деревьями и кустами.

– Тринадцать домиков, тринадцать. Так это же «чёртовая дюжина», Берли! А день недели, то какой сегодня? Пятница? Точно, пятница. Куда же это так нас занесло?

Они вошли в единственную изогнутую улицу этого селения и осмотрелись. Заборы закрывали дома и дворы, что казалось, будто никого в этом хуторке нет и небыло никогда.

Усталость Макария овладела мгновенно, как только он с Берли оказался среди жилых домов этого селения и они присели под старой берёзой, росшей у пыльной дороги.

Неожиданно донёсся тихий скрежет открываемой двери. Напротив, из щели высокой калитки, украдкой выглянула худенькая старушка и, оглянувшись по сторонам, поманила ладонью, со словами:

– Уж, видимо, так наблудился в камышовых непролазнях, что не знаешь идти-то, теперь куда? Вот, зайди-ка сюда, зайди, я и расскажу, что да как. Ты, я вижу, человек здесь пришлый и ещё неизвестный миру нашему чуткому.

И ещё раз, осторожно оглянувшись по сторонам, помахала зовущей рукой.

– Но, всёравно, ты уж ко мне заходи, сынок, чем ютится под деревом. Оно-то ладу тебе сейчас не даст! А я вижу, что он, этот лад, ох, как нужен! Зайди, да душу свою согрей и чайку попей. Я то, уж это найду! Только давай веселей и не ленись! Собачке твоей тоже найдётся тепло и место для силы верной. Ты не бойся: я женщина свойская, так что, заходи смелее и по-свойски.

Макарий, устало двигаясь, вошёл с Берли через калитку во двор пожилой женщины. Идя, бездумно и будто по инерции, он успел заметить, что перед входом прибит к забору старый тазик и рядом с ним висит деревянная колотушка.

«Видимо это своего рода звонок-оповещение», – подумал безразлично Макарий.

– Заходи-то, заходи! Да смелее во двор, а то глаза бывают и в улицы колючие да недобрые. Что говорить об этом, когда вот жизнь теперь такая неожиданная во всём, что и не поймёшь её до самой ночи, а потом и до утра, – с этими словами она отворила дверь и пропустила Макария с Берли в дом.

– Звать меня Клавдией Ивановной. Но лучше, тётя Клава. А то, когда доскажешь всё имя да отчество, то и вечер наступит. А пока суть найдётся, ты приведи себя в божеский вид. А то, уж и не под силу тебе эта же сила, что жизнь даёт! Душ имеется у меня во дворе, правда, там вода столетняя, или даже больше. Пойдёшь, или как, сынок?

– Что вы! Как я могу, вот так, как-то, сразу…, – вздохнув, тихо сказал Макарий.

– Не к чему здесь стеснятся и, я думаю, что полезно очень очиститься от усталости чуждой. Она вон как тебя морит, что сумрак светлости дня. А потом уж и застолье наше откроем, что великий праздник! Или, как ты на это смотришь? И лицо-то, лицо омолоди ещё помоложе, если есть чем. А если нет, то я тебе подарю для бриья, всё что необходимо! И даже навсегда! Всёравно здесь без пользы место тревожит. Я ведь вижу, что насквозь: ты парень надёжный и верный! И в этом ошибиться нельзя мне: ничуть, и никогда!

– Клавдия Ивановна! Да я сейчас уйду со своим Берли, вы не тревожтесь, уж обо мне…, – устало выдавил Макарий.

– Ты, парень, к добрым людям относись по-доброму! Вот тогда и будет у тебя высота жизни и все дополнения к ней! А теперь, давай слушай тётю Клаву и без разговоров: в душ! А пёсик твой пускай отдохнёт возле еды на веранде. Там ему будет уютней и намного свежей, чем здесь, в закрытой комнате дома, – с этими словами тётя Клава увела Берли на веранду.

Вода в душе была тёплая, приятная и чем-то напомнила Макарию баню Смотрины Алексеевны.

«В своей ли она обсерватории? В порядке ли всё у неё? Когда же я вырвусь из своих дел и попаду к ней?», – всколыхнулась память тревогой и сожалением, что он теперь не там.

Стараясь сильно не мочить рану, Макарий принял душ и в задумчивости взошёл на веранду дома, посмотрел в глаза Берли и доверительно спросил:

– Берли! И как нам теперь быть, а? Домой в обсерваторию, или пока немного здесь, у тёти Клавы? Да ещё нас ждёт и Агафья Никаноровна! И этот то «бегун», где? Будем ли мы его искать, или нет? – и, потрепав за холку пса, вошёл в ожидающий его дом.

– Ну, вот и молодец теперь стал, что и не признать даже пёсику твоему. Но вот тебе одежда, новая и никем ещё не мерянная. Сыну своему вот приобретала, а он остался, где-то, у Брызгуньки, ну потом расскажу. Покой свой там нашёл, вечный, а где, так никто и не знает, по сей час и день. И с тех пор я живу одна. Мужа нет, сына нет, а огород, да дом терпеливый, ещё сохранились, – вздохнула тётя Клава и продолжила:

– Переоденься, переоденься! Негоже оборванцем садится за стол. Да и скатерть я сейчас достану, что снег белейшую. Мы же люди и будем жить по-людски! А ты вот присядь-ка сюда, да и скажи-ка, как моя-то фамилия, а? Знаешь, какая? Ну-ка скажи, мил человек неведомый!

Макарий, переодевшись, легко присел на лавочку у стола и, улыбнувшись про себя, ясно произнёс:

– Фамилия ваша, должно быть, очень известная и хорошая! – взглянув на неё, ответил Макарий.

– О, какой ты правильный и догадливый! Хочешь я тебе так спою, что ты в меня немолодую влюбишься по самые свои уши? Хочешь? – и засмеялась, несмотря на годы, весело и пронзительно.